В XIX веке католическая община Нового Орлеана собрала некоторую сумму на покупку в Риме церковных статуй. В первой же партии гипсовых скульптур, полученных из Италии, была обнаружена фигура молодого человека в форме римского центуриона. Одной ногой он попирал какую-то птицу; некоторые считали, что это голубь, но она с таким же успехом могла относиться и к любому другому отряду пернатых. В руке этот воин сжимал древко знамени, на котором было выведено слово «hodie», что по-латыни значит «сегодня». Никто из местных священников не знал имени этого святого воина, бравого и красивого. Никто и понятия не имел, за что его причислили к лику святых. На ящике, в котором эту статую доставили в собор, среди прочего было крупно написано слово «экспедитор». Так за этой статуей и закрепилось имя Святого Экспедитора.

Святой Экспедитор вскоре стал очень популярен: у него появилась слава святого, который исполняет желания и являет чудеса, не откладывая это дело в долгий ящик. Если чудо требовалось «hodie», то обращаться следовало именно к нему. Уж кто-кто, а Святой Экспедитор не испытывал веру и долготерпение людей, моливших его о чуде. В общем, все были довольны до тех пор, пока на адрес руководства церковной общины не поступило письмо из Ватикана: «Насколько нам стало известно, в вашем приходе совершаются молитвы, адресованные некоему Святому Экспедитору, — говорилось в послании. — Такого святого в папских списках нет, равно как и нет такого имени в святцах». Выяснилось, что слово «экспедитор» обозначало итальянского перевозчика.

В послании также содержалось распоряжение немедленно убрать из храма статую самозванца. Но к тому времени этот не скупившийся на чудеса святой успел сделать столько добрых дел, что прихожане попросту взбунтовались. В итоге Ватикан был вынужден оставить римского легионера в покое, и с тех пор на Святого Экспедитора никто не покушался.

В последний раз, когда я молилась этому святому накануне свадьбы Мэри, он не внял моим просьбам. Тем не менее я решила сделать еще одну попытку. В ближайшей лавке старьевщика я нашла открытку с изображением Святого Экспедитора, и мы с Джо, дождавшись момента, когда Брэнди все-таки заставит себя выйти из дому и прогуляться по берегу океана, встали на колени перед открыткой с изображением Экспедитора.

— Яви нам чудо, нам срочно нужна твоя помощь, — попросили мы.

После этого мы сели и стали ждать.

Глава 21

Я отработала очередную смену в «Ледибойз» и ждала Антонио, который обещал подбросить меня домой. Я ждала, пока он закроет кассы и пересчитает выручку, и курила мерзкую ментоловую сигарету, которую стрельнула у Аталанты. Глядя на пачки банкнот в несколько дюймов толщиной, я все думала, как бы попросить у Антонио дать мне в долг. Я даже не знала, сколько именно денег потребуется для лечения Брэнди в клинике Святого Экспедитора, но догадывалась, что сумма будет немалой. Кстати, если уж вообще брать в долг у Антонио, делать это надо именно сейчас. Дела клуба шли хорошо как никогда. «Ледибойз» вдруг стал модным местом среди голливудской «золотой» молодежи, а уж эти ребята умели прожигать деньги. В буквальном смысле слова: я своими глазами видела, как один парень прикуривал сигарету от стодолларовой купюры.

Брэнди уже назначили дату, когда ей следовало лечь в больницу на операцию по удалению опухоли и, по всей видимости, правой груди целиком. За последние две недели она превратилась в бледную тень себя самой. От той Брэнди, которую я знала, — веселой, жизнерадостной, уверенной в себе, — не осталось и следа. Она стала похожа на привидение, потому что ничего не ела. Вообще-то врачи посоветовали ей питаться перед операцией как следует, но ей было не до того. Я притащила Брэнди целую груду видеокассет с программами о том, как заставить себя взглянуть на жизнь под другим углом и найти силы бороться с бедой. Но Брэнди к ним даже не прикоснулась.

— Похоже, она уже сдалась, — шепотом сказал мне Джо.

Поначалу я пыталась отвлечь подругу от грустных мыслей всякой болтовней. Вскоре стало понятно, что это не помогает. Когда Ричард бросил меня, я не верила никому, кто говорил мне, что со временем боль утраты утихнет. Брэнди точно так же не верила в то, что у ее истории может быть счастливый конец.

— Ты хоть сама себя слышишь? Неужели ты думаешь, что меня это может утешить? — оборвала меня как-то Брэнди, когда я цитировала ей ту самую статью из журнала, где Шерри Либерти говорила, что рак груди изменил ее жизнь к лучшему.

Как-то вечером к нам в гости заехала одна женщина, у которой лет десять назад тоже обнаружили рак груди. Ее к нам направила медсестра из больницы, где должны были оперировать Брэнди. Звали эту милую женщину Георгина. Мы предложили ей чай, и она стала рассказывать о своей жизни. Брэнди выслушала все, что касалось сердечных дел нашей гостьи, но наотрез отказалась участвовать в обсуждении ее здоровья. Более того, очень скоро Брэнди ушла к себе, сославшись на усталость, и мне пришлось выслушивать советы Георгины в одиночестве.

— Если врач говорит тебе, что в девяноста девяти случаях из ста эта болезнь оказывается смертельной, нужно обязательно поверить в то, что ты попадешь в тот самый единственный процент выживающих. Как только мне сообщили диагноз, я сразу же сказала себе, что у меня все будет не так, как у других. Мне в жизни еще было чем заняться. И за те полгода, что оставались у меня до мастэктомии, мне с этими делами было никак не управиться.

Георгина говорила обо всем этом с уверенностью в собственной правоте — как проповедник. Я выслушала долгий и подробный рассказ о пути, пройденном ею от порога смерти до порога нашего дома. Я узнала, что, среди прочего, она недавно участвовала в благотворительном забеге в пользу больных раком. Пробежать ей пришлось целых пять километров. При всем желании помочь Брэнди я просто физически не смогла бы преодолеть такое расстояние бегом, пусть даже за мной по пятам гнался бы лев.

— Внутренний настрой имеет не меньшее значение, чем лекарства, — веско сказала Георгина. — Все дело в ПОПе.

— Позитивном отношении к проблеме? — осторожно предположила я.

Кстати, в свое время этот девиз Брэнди написала на стикере и прилепила к зеркалу в ванной.

— У меня такое ощущение, что ваша подруга не хочет бороться с болезнью, — высказала Георгина свое мнение.

Когда она ушла, я решила поговорить с Брэнди всерьез.

— А какой смысл бороться? — сказала подруга. — Борись не борись, грудь уже все равно отрежут. Предположим, опухоль дальше не пойдет, но мне-то что с того? Какой смысл жить дальше, если я не смогу заниматься любимой работой?

В той больнице, куда направили Брэнди, ей не могли без медицинской страховки предоставить постоперационное восстановление молочной железы. Брэнди же считала, что любой дефект внешности поставит крест на мечте ее жизни точно так же, как паралич, внезапно развившийся у профессионального спортсмена.

— Может, ты попробуешь заняться чем-нибудь другим? Иди поучись, например, на парикмахера. Откроешь со временем собственный салон красоты…

— Не для этого я сюда приехала. Работать в парикмахерской можно было бы и дома. А я пошла на все ради того, чтобы стать актрисой. Для меня актерская профессия — это и есть сама жизнь. Сколько лет я к этому шла! Мне ведь даже пришлось дождаться, пока умрет мама, чтобы бросить все и приехать сюда. Пойми ты, пока я не была актрисой, я просто медленно умирала.

Я ждала Антонио и размышляла над тем, что, по всей видимости, Брэнди намного больше, чем я, хотела стать актрисой. Для нее добиться успеха в Голливуде было действительно делом жизни.

От этих мыслей меня отвлек стук в запертую уже дверь клуба.

— Закрыто!

Стук повторился. Фабрицио открыл дверь и перекрыл вход в «Ледибойз» огромным животом, еле вписавшимся в дверной проем.

— Мне нужно поговорить с Лиззи Джордан.

— Приходите завтра.

— Я не могу ждать до завтра. Дайте пройти!

Настойчивый посетитель, голос которого показался мне знакомым, изловчившись, пнул Фабрицио по колену и мигом проскочил внутрь мимо скорчившегося от боли вышибалы.

— Лиззи!

Это был Эрик Нордофф.

— Лиззи! Слава богу, я застал тебя здесь. Я же не знаю, где тебя еще искать, а ты мне так нужна! У меня горе!!!

— Эрик, неужели… твоя мама…

Я решила, что миссис Нордофф умерла и Эрик примчался ко мне, потому что я была одной из тех немногих его знакомых, кто знал ее лично. Выглядел он действительно как человек, на которого обрушилось большое несчастье. Он был в мятом костюме; глаза у него покраснели, как будто он проплакал всю ночь; взгляд был блуждающим и безумным. Мне показалось, что он почти не спал, лишь под утро прилег, не раздеваясь, но тут же проснулся от кошмарного сна и бросился искать меня.

— Все еще хуже! — воскликнул он.

Господи, что же может быть хуже, чем смерть матери?

— Что случилось? — спросила я, подводя Эрика к креслу и делая Аталанте знак, чтобы она принесла ему коньяку.

— Эрик, что случилось? — повторила я после того, как он залпом его выпил.

— Она… она… — с ужасом бормотал Эрик.

Я было подумала, что его мать действительно только что скончалась, а он все еще не в силах заставить себя смириться с этой мыслью. Мне даже пришло в голову, что еще не остывший труп Эльспет Нордофф лежит сейчас на заднем сиденье его машины.

— Эрик, соберись, — требовательно сказала я, положив обе руки ему на плечи. — Давай успокойся. Вдохни и выдохни. А теперь рассказывай.

— Она… она… Она сказала, что переедет ко мне, — выдал наконец Эрик. — Понимаешь, она собирается жить у меня.

— Что?!

Теперь уже у меня затряслись руки, подкосились ноги, и я рухнула в соседнее кресло.

— То есть ты хочешь сказать, что она не умерла?

— Нет, — сказал он, — по крайней мере пока.


Дела Эльспет Нордофф шли своим чередом. Зная о том, что дни ее сочтены, она решила оставшееся время пожить в свое удовольствие — так, как она это понимала. Матушка решила проводить как можно больше времени со своим единственным сыном и его невестой.

— Ну кто мог предположить, что ей придет в голову переехать ко мне?

К большому сожалению Эрика, эта мысль показалась Эльспет просто великолепной. Одним прекрасным утром она проснулась, обвела печальным взглядом свой дом в Беверли-Хиллз и спросила себя: «С какой стати немолодая одинокая женщина, угасающая на глазах от тяжелого недуга, должна проводить последние дни своей жизни в огромном, пустом и бездушном доме, где тишину нарушает лишь тиканье настенных часов?»

«Я решила воссоединиться с семьей», — заявила она Эрику.

Затем она поведала ему, что уже передала на хранение все свои вещи за исключением нескольких любимых картин. Вилла в Беверли-Хиллз была выставлена на продажу. А для перевозки всякой мелочи, которую госпожа Эльспет Нордофф решила взять к сыну в Малибу, уже был заказан грузовой фургон.

— Ну хорошо, все это, конечно, печально, но я-то тут при чем? — поинтересовалась я у Эрика, когда он поведал мне свою грустную историю.

По правде говоря, у меня были к нему свои счеты. Он свой «роллс-ройс» получил, а я пока что так и не дождалась звонка из агентства Эда Строссера. Если Эрик намерен пригласить меня на очередной дубль эпизода с невестой на банкете, это обойдется ему дороже, чем в прошлый раз. Но на самом деле я даже не подозревала, насколько я нужна ему в этой ситуации.

— Я ведь сказал маме, что мы живем вместе, — проблеял Эрик. — Помоги мне хоть как-то выкрутиться, иначе я просто пропал.


Мать Эрика объявила ему о своем решении буквально за несколько часов до того, как он явился ко мне. В первый момент он даже не испугался. В любом случае у него, как он считал, была отсрочка. Эрик уезжал на Гавайи на пару недель. Разумеется, речь шла не об отпуске, а о съемках — в ожидании начала работы над «Нортенгерским аббатством» он согласился снять какой-то рекламный клип. Само собой, Эльспет не стала настаивать на том, чтобы сын отложил работу и сидел с ей. Вдвоем они решили так: она переезжает к Эрику, и Жан присматривает за ней. Что же касается меня… Эрик собирался сообщить матери, что я уехала в Англию к родителям.

Все шло замечательно до тех пор, пока не выяснилось, что Жан (в силу своей особой близости с Эриком он стал многое себе позволять в последнее время) отказывается присматривать за «этой старухой». В качестве условия пребывания с ней под одной крышей он потребовал от Эрика рассказать маме об их с Жаном любви. Убедившись в том, что Эрик ни под каким предлогом не намерен признаваться матери в подобных отношениях, Жан устроил скандал, собрал вещи и заявил, что уходит.