– За Эдди, – говорю я и повторяю: – За Эдди.

Мы чокаемся, улыбаемся друг другу и залпом выпиваем.

Поминальная часть кончается быстро и неожиданно. Кэмрин шумно переворачивает пустую стопку. Ее лицо перекашивает отвратительная гримаса. (Таких гримас я не видел ни у одной девчонки.) Она шумно выдыхает. Кажется, будто у нее в горле полыхает пожар.

– Я не говорила, что виски вам понравится. – Карла смеется и быстро вытирает пролившиеся капли. – Но Эдди любил этот сорт.

Даже я вынужден признать, что виски… так себе. Настоящая бурда. Не представляю, как Эдди годами это пил.

– Вы продолжаете выступать вместе? – спрашивает Карла.

– Да. – Кэмрин усаживается на соседний табурет. – Мы уже устроили кучу выступлений.

– Говоришь, кучу выступлений? – Карла недоверчиво смотрит на нас, потом убирает вниз мою стопку. – А что же у нас не появлялись?

– Видишь ли, отсюда мы тогда поехали в Галвестон. – Я тяжело вздыхаю и приваливаюсь к стойке. – Я все-таки пошел к врачу и… очутился на больничной койке.

– Очутился на больничной койке? – переспрашивает Карла.

Она что, мне не верит? Я почему-то вспоминаю того флоридского копа, не поверившего, что я лупил дерево, а не Кэмрин.

– Мы все гнали его к врачу, но он и слушать не хотел, – обращаясь к Кэмрин, сердито бросает Карла.

– Вы тоже знали? – удивляется Кэмрин.

– Знали. Но твой парень упрям как осел.

Я мотаю головой и отталкиваюсь от стойки:

– Слушайте, прежде чем вы обе изольете на меня весь свой праведный гнев, напоминаю: Карла видит меня, а не мой призрак. Я жив и здоров. После операции… словом, нам было не до Нового Орлеана. Жизнь подкинула нам задачек. Пришлось решать. Но, как видишь, мы их решили и теперь снова здесь.

– Вижу, что вы прошли весь круг, – отвечает Карла. – Надеюсь, сегодня вы нам споете. Эдди был бы рад еще разок поиграть вместе с вами.

Мы с Кэмрин переглядываемся.

– Я согласна, – говорит она.

– Я тоже.

– Тогда заметано. – Карла радостно хлопает в ладоши. – Начнете, когда захотите. У нас сегодня должна была играть одна группа, но они отменили выступление.

Мы еще час болтаем с Карлой и чувствуем: пора. Бар заполнен едва наполовину, но публика собралась душевная. Мы ощущаем это по энергетике зала. Начинаем с нашего коронного дуэта «Barton Hollow». Иначе и быть не могло: это первая песня, которую мы спели вместе в «Олд пойнт». Потом исполняем еще несколько вещей и наконец доходим до «Laugh, I Nearly Died». Я объявляю, что эту песню мы посвящаем памяти Эдди Джонсона. Но сегодня на месте Эдди симпатичный молодой креол по имени Альфред.

В первом часу ночи мы прощаемся с Карлой и «Олд пойнт баром». Но в Новом Орлеане не принято ложиться спать так рано, и мы решаем поразвлечься. Взбадриваемся порцией выпивки, затем идем в бар, где год назад я учил Кэмрин играть на бильярде. Тогда мы вляпались в драчку и были вынуждены уносить ноги. Надеюсь, охранники меня не помнят… К двум часам ночи, влив в себя несколько порций и сыграв несколько партий, возвращаемся в отель. Как и год назад, я помогаю Кэмрин войти в лифт. Она едва держится на ногах.

– Детка, ты хорошо себя чувствуешь? – спрашиваю я, обнимая ее за талию.

– Нет, плохо. – Ее голова раскачивается из стороны в сторону. – А ты опять смеешься?

– Прости, но тебе это показалось, – отвечаю я, хотя отчасти она права. – Я не смеюсь. Лишь думаю, не придется ли нам и в этот раз спать возле унитаза.

Она стонет. Сомневаюсь, что ей муторно. Ей сейчас трудно выговаривать слова. А стонать, выражая свое недовольство, проще.

Лифт останавливается. Мы выходим. Точнее, я выволакиваю Кэмрин из кабины и веду по коридору в номер. Там раздеваю до трусиков и помогаю надеть короткую маечку. Кэмрин утыкается в подушку. Накрываю ее одеялом. Возможно, ей сейчас жарко, но я знаю: когда Кэмрин переберет, она сильно потеет. Мне нужно, чтобы она пропотела. С потом у нее выйдет весь выпитый алкоголь.

На всякий случай придвигаю к кровати мусорное ведро. Потом иду в ванную, холодной водой смачиваю тряпку, отжимаю и возвращаюсь. Хочу стереть пот с лица и щек Кэмрин, но она уже вовсю дрыхнет.

* * *

Просыпаюсь рано и с удивлением вижу, что Кэмрин тоже не спит.

– Доброе утро, детка, – почти шепотом говорю я.

Она лежит лицом ко мне, прижавшись щекой к подушке. Синие глаза смотрят тепло и нежно. В них ни усталости, ни следов похмелья.

– Что тебя разбудило в такую рань? – спрашиваю я, гладя ей щеку.

– Сама не знаю. Меня это тоже малость удивляет.

– А как ты себя чувствуешь?

– Отлично.

Притягиваю ее к себе. Наши голые ноги переплетаются. Она водит пальцем по моей груди. Прикосновение легкое, но у меня от него ползут мурашки.

Разглядываю ее глаза и рот. Мои пальцы движутся вслед за взглядом. До чего же она красива. Просто бесподобна. Кэмрин берет мои пальцы и целует по одному, потом прижимается еще крепче. В ней что-то изменилось.

– Ты действительно хорошо себя чувствуешь?

Она нежно улыбается и кивает. Потом приникает к моим губам. Ее соски затвердели. К тому времени, когда ее рука обхватывает мой член, он уже на взводе. Кэмрин облизывает мне нижнюю губу, проводит языком по моему языку. Я властно обнимаю ее. Прижимаюсь к ней, наслаждаясь мягкостью ее кожи. Внизу у нее уже мокро; я это чувствую сквозь тонкие трусики. Не отрываясь от ее губ, просовываю руку вниз и стаскиваю с нее эту ненужную деталь одежды. И сейчас же мой напрягшийся член прижимается к ее теплому влагалищу.

Меняю позу, оказываюсь сверху и смотрю в ее глаза. Молча. Я не говорю, что она вся «течет» и не заставляю ее глядеть на меня. Ничего не требую от нее: ни словами, ни взглядом. Просто смотрю ей в глаза и знаю: сейчас такой момент, когда слова не нужны.

Нежно целую ее в губы, в уголки рта, в щеку. Раздвигаю ей губы языком, снова ее целую, еще нежнее. Одновременно вожу членом по влагалищу. Ее бедра подаются ко мне. Я чувствую: Кэмрин хочет, чтобы я поскорее вошел в нее. Сейчас я не дразню ее. Она хочет меня, ей это нужно. Вхожу в нее, совсем неглубоко, и продолжаю наблюдать за ее лицом. Ее ресницы подрагивают, губы расходятся. Вхожу еще глубже. У нее дрожат ноги. Я снова ее целую и вталкиваю член на всю глубину. Остаюсь в ней и наслаждаюсь дрожанием ее тела и рук, цепляющихся за меня. Ее ногти впиваются мне в кожу.

Качая бедрами, толкаю член сильнее, еще сильнее. Наши тела покрываются тонким слоем пота. Мне хочется слизать пот с ее тела, но я не останавливаюсь. Не могу остановиться…

Потом я приподнимаюсь сам, приподнимаю ее ногу и держу снизу, под коленом. Это позволяет мне войти в Кэмрин еще глубже. Мои толчки усиливаются. Тело Кэмрин сотрясается. Она выкрикивает мое имя. Цепляется за мою грудь, но потом быстро отводит руки и закидывает за голову. Жадно смотрю, как трясутся ее груди, и это подхлестывает мое желание. Склоняюсь и ртом ловлю ее соски, впиваясь в них зубами.

Перед глазами появляется пелена. Кэмрин громко стонет и начинает поскуливать. Эти звуки сводят меня с ума. Я отпускаю ее бедро. Наши тела снова смыкаются. Ее соски упираются мне в грудь, а пальцы сцепляются у меня на спине. Кэмрин качает бедрами. Наши губы соединяются в безумном поцелуе. Чем ближе мой оргазм, тем неистовее становятся поцелуи. По моему телу проходит судорога. С губ, прижатых к ее губам, срывается стон. Толчки теряют силу и превращаются в вялое покачивание. Кэмрин закусывает мою нижнюю губу. Я нежно целую ее и продолжаю толкать член, пока он не выплескивает все.

Валюсь ей на грудь. Сердце постепенно возвращается к привычному ритму. Кровь приливает к пальцам рук и ног и стучит в висках. Прижимаюсь к ложбинке между ее грудей. Дышу ртом, дыхание все еще неровное. Ее пальцы теребят мои мокрые от пота волосы.

Мы лежим так целое утро, не произнеся ни слова.

Глава 31

Не помню, когда я успел заснуть. Но я действительно спал. Открываю глаза. Часы на ночном столике показывают десять минут двенадцатого. Я вдруг ощущаю свою наготу, и не потому, что на мне нет одежды, а потому, что рядом нет Кэмрин.

Она сидит на подоконнике, в шортах и футболке, но без лифчика. Разглядывает вид из окна.

– Думаю, нам пора уезжать, – говорит Кэмрин, отрываясь от ярких красок новоорлеанского пейзажа.

Я не сразу врубаюсь в ее слова. Может, мне послышалось. Сажусь на постели, прикрыв низ простыней.

– Ты хочешь уехать из Нового Орлеана? – переспрашиваю я. – Но не ты ли говорила, что в прошлый раз мы уехали слишком рано?

– Да, – отвечает Кэмрин, не поворачиваясь ко мне. – В прошлый раз мы уехали слишком рано. Но нам незачем задерживаться здесь, чтобы исправить эту оплошность.

– Почему тебе захотелось уехать? Мы не пробыли здесь и суток.

Кэмрин поворачивается ко мне. Даже не понять, чего больше в ее глазах: решимости или эмоций. Возможно, я опять наблюдаю некий «микс». Она молчит. Я жду.

– Эндрю, может, я говорю жуткие глупости, но мне почему-то кажется, что, если мы здесь останемся, я…

Встаю, надеваю поднятые с пола трусы.

– И что тогда будет? – спрашиваю я, подходя к ней.

– Я думаю… вчера, когда мы сюда приехали, у меня все мысли были только о прошлогоднем июле. Я ловила себя на том, что все время пытаюсь заново пережить все тогдашние события.

– Но ты же понимаешь: никакое событие нельзя пережить дважды, – говорю я, не понимая, к чему она клонит.

– Да. – Она чуть заметно кивает. – Просто само это место – такой значимый пласт воспоминаний… Эндрю, я сама не понимаю, какую чушь несу.

Теперь на ее лице полная растерянность.

Я пододвигаю кресло к окну и сажусь в него, зажав руки между коленями. Начинаю что-то говорить, пытаясь расширить ее объяснения, но Кэмрин машет рукой, и я замолкаю.

– Наверное, нам вообще не стоило сюда приезжать, – говорит она.

Я ожидал услышать что угодно, только не это.

– Но почему?

Кэмрин упирается ладонями в подоконник. Ее плечи застывают, а спина горбится. Постепенно с ее лица уходит и растерянность, и неуверенность. Кажется, она начинает понимать свое состояние.

– Если что-то произошло, потом можно пытаться воссоздать это событие до мельчайших деталей, и все равно оно не будет таким, каким было в первый раз. – Она задумчиво оглядывает пространство номера. – В детстве мы с Коулом любили играть в лесочке. Тогда мы жили в другом доме, и лесочек начинался буквально за калиткой… Это самые яркие из моих детских воспоминаний. И наверное, самые лучшие… Мы с Коулом даже построили дом на дереве. Конечно, не настоящий дом. Так, несколько досок, которые он прибил к двум крепким ветвям. Но это был наш дом, и мы им гордились. После уроков мы обязательно бежали в лесок, к тому дому. – Ее лицо озаряется воспоминаниями. Кэмрин улыбается, но улыбка довольно скоро гаснет. – Потом мы перебрались туда, где мама живет и сейчас. Я часто вспоминала лесок, наш дом и веселую пору. Я дорожила этими воспоминаниями и иногда так глубоко погружалась в них, что почти ощущала то место. Мне казалось, я испытываю те же чувства, что и в детстве. – Кэмрин замолкает, подносит руку к груди и растопыривает пальцы. – А однажды я решила там побывать, – продолжает она. – Меня замучила ностальгия. Вот я и подумала: навещу то место. Постою под деревом, на котором был наш дом, посижу на земле, посмотрю, не торчит ли где прутик, надломанный особым образом. Так мы с Коулом помечали тайники, где оставляли друг другу послания… И знаешь, Эндрю, все оказалось по-другому.

Я смотрю на нее и жду продолжения.

– Все оказалось по-другому, – отрешенно повторяет Кэмрин. – Встреча с тем местом принесла мне сплошные разочарования. И дыра в моем сердце стала еще шире. Но самое печальное… сколько я потом ни пыталась пробудить детские воспоминания, у меня ничего не получалось. Навестив лесок, я их разрушила. Заменила пустотой того дня, когда там побывала. Увы, я поняла это слишком поздно.

Ностальгия знакома и мне. Наверное, каждый человек тоскует по какому-то месту, где ему было хорошо. Но я прогоняю все мысли о своей ностальгии и продолжаю слушать Кэмрин.

– Все утро я дурила себе мозги, пытаясь внушить, что мы остановились вовсе не в этом номере. И бар, где мы вчера выступали, не «Олд пойнт». А печальная новость об Эдди – просто дурной сон. – Она пристально смотрит на меня. – Эндрю, я хочу уехать. Боюсь разрушить и эти воспоминания.

Она права. Она абсолютно права. Но у меня есть вопрос, который я должен ей задать.

– Кэмрин, а зачем ты пыталась вновь пережить прошлогодние воспоминания? Неужели тебе плохо в настоящем? В нашем настоящем?