Николь Фосселер - По ту сторону Нила

На несколько часов почтенное здание Королевского военного училища превратилось в сумасшедший дом. Сто двадцать молодых людей толкались возле кабинета заместителя коменданта, чтобы отыскать свои фамилии в списке на двери. Возгласы удивления сменялись криками радости. Одни хлопали друг друга по плечам и обнимались, другие облегченно вздыхали, у третьих от радости подкашивались колени. Были и те, кто разочарованно прикусывал губу или тут же опускался на ступеньки и, раздавленный позором, обхватывал руками голову, представляя себе состояние родителей, наверняка уже получивших известие о его неудаче.

– Четырнадцатый! Четырнадцатый! – вопил Саймон, восседая на закорках у Ройстона, при виде внушительной фигуры которого кадеты бросались врассыпную.

В одной руке Саймон Дигби-Джонс сжимал фуражку, в другой держал конверт из военного министерства, какие заместитель коменданта со словами поздравлений вручал всем выпускникам.

– Че-е-тырнадцатый! – пропел Саймон, наклоняясь к Фредди Хаймору и не обращая внимания на его озабоченную физиономию.

Рядом смеялся Леонард, приобняв одной рукой словно окаменевшего Джереми и положив другую на плечо Стивену, на лице которого играла блаженная улыбка.

– Надеюсь, счастье и впредь будет благоволить нам и мы больше никогда не увидим этой мрачной рожи, – кивнул Лен в сторону Фредди.

– О, священный мешок с сеном, ты становишься тяжелым. – Уже во дворе Ройстон попытался сбросить Саймона и запыхтел при этом, как норовистая крестьянская лошадка. – Как видно, в последние несколько недель ты питался не одним только воздухом любви!

Он сорвал с головы фуражку, которая сползла ему на затылок, и рухнул на газон.

– Разве я не говорил, что тринадцать для меня – самое счастливое число!

Ройстон утер с лица обильный пот и, широко улыбаясь, обвел глазами нежившихся на траве товарищей.

– А разве сегодня не девятнадцатое? – удивился Леонард. – Прекрасный день, как девятнадцатая весна известной молодой особы… – Тут Ройстон принялся колотить Лена своей фуражкой, и тот захлебнулся от хохота.

– Захлопни рот и вскрой наконец свое письмо! – оборвал его Эшкомб.

Все замолчали. Наступила торжественная и пугающая минута.

– Давай, Джереми, ты старший, – толкнул приятеля Саймон.

Джереми равнодушно смотрел на конверт в своей руке, вдруг ставший тяжелым, как кусок свинца. Сегодня он был потрясен, увидев свою фамилию четвертой в списке, сразу после Леонарда, от которого отстал на целых пять очков. Он снова начал роптать на судьбу, как в прежние времена, а при мысли о возвращении в свой полк, к старым сослуживцам, которые будут насмехаться над честолюбивыми планами его молодости, у Джереми на затылке волосы вставали дыбом.

– Нет, сначала ты. – Данверс медленно положил свое письмо на землю.

С сияющим лицом Саймон разорвал конверт и ахнул.

– Что?

– Говори же!

– Ну!

Дигби-Джонс упал на спину, прижимая к груди листок, и заболтал ногами.

– Королевский Суссекский, – выдохнул он в небо, которое никогда еще не казалось ему таким голубым. – Первый батальон.

Никто из товарищей не позавидовал ему, хотя каждый из них был бы рад получить место в этом полку. Он образовался в ходе последней успешной реформы армии в результате слияния двух полков, и первый его батальон имел действительно славную, почти двухвековую историю: Гибралтар и Квебек, Мартиника и Гавана, Санта-Лючия и Майда… Служить там считалось большой честью. Не менее радовало и то, что полк стоял в Чичестере, симпатичном старинном городке с готическим кафедральным собором нормандской эпохи.

Чичестер располагался между холмами Сауз Даунса и побережьем, на плодородной равнине Западного Суссекса, неподалеку от портового городка Хаванта и всего в сорока пяти милях к югу от Гилфорда. Через него проходила железнодорожная ветка, связывающая Ватерлоо и Портсмут.

Ада будет совсем рядом!

Нависшая тишина разразилась бурным ликованием.

– Давай, Стиви, теперь ты!

С утра Стивен ходил как пьяный. Вопреки всем ожиданиям, он не только выдержал экзамен, но и оказался в списке на почетном одиннадцатом месте и до сих пор не верил своему счастью.

Когда он развернул листок, глаза его вспыхнули, а потом лицо расплылось в широкой улыбке.

– Королевский Суссекский. Первый батальон.

Ошарашенный, он не замечал ни дружеских тычков, ни поздравлений, ни радостных возгласов.

– Возраст любви, дорогой друг. – Ройстон толкнул Леонарда, который был на два месяца старше его, и указал на конверт в его руке.

Лен уверенно сорвал печать и обвел приятелей сияющим взглядом.

– И я с вами, ребята!

Аплодисменты в его честь еще не смолкли, а Ройстон уже успел вскрыть свой конверт. Пробежав глазами листок, он прикрыл ладонью глаза и глубоко вздохнул:

– Нет, нет, это было бы слишком хорошо…

Потом поднял голову, безнадежно махнул рукой и мрачно кивнул, оглядев сочувственные лица приятелей. Вдруг уголки его рта лукаво задергались:

– Ну что ж, придется мне потерпеть вас еще немного…

– О черт!

– Проклятье, Рой, как ты нас напугал!

– Поздравляю, старый пустомеля!

Под градом тумаков, тычков и похлопываний массивная фигура Ройстона оставалась неподвижной, в то время как с губ не сходила печальная усмешка.

Теперь взгляды всех четверых устремились на Джереми, равнодушно разглядывавшего бумагу в своей руке.

Его надежды на место в Королевский Суссекский таяли с каждым вскрытым письмом, пока, согласно всем законам теории вероятности, окончательно не сошли на нет. Однако чувство справедливости позволяло ему рассчитывать, по крайней мере, на не менее почетное назначение. Может, в Королевский Западно-Суррейский в Гилфорде или в Беркширский в Ридинге… Однако какое бы решение ни было принято на авеню Конной Гвардии в Лондоне относительно кадета Данверса, менять его было уже поздно. На этом листке писали, словно вырезали на камне.

Внешне невозмутимый, но с натянутыми до предела нервами, Джереми развернул бумагу. Между его сдвинутыми бровями появилась складка, в то время как глаза, темные и блестящие, как два отполированных камня, снова и снова пробегали роковые строчки.

– Ну же, не томи!

– Что там?

– Королевский Суссекский, Первый…

Голос у Ройстона был сухой и тихий, похожий на шуршание листьев осенью.

Курсанты взвыли, как стая волков, и все четверо повалились на траву, где еще долго катались, толкаясь, обнимаясь и хохоча от счастья.

Приоткрылась дверь, за которой лежал мир, полный неожиданностей и приключений. А они были непобедимы как боги, и сила била из них ключом.

Наконец посреди всеобщей неразберихи и ликования Саймон запрокинул голову и провозгласил, тыча пальцем куда-то в небо:

– Мы – самые-самые! И нам принадлежит мир!

На рассвете сильный ливень словно вымыл висевшую в воздухе летнюю пыль. Солнце еще разгоняло последние тучи, наполняя мир бледно-золотистым светом, мокрые листья походили на изумруды, а фасад здания Королевского училища сверкал, словно был сделан из тончайшего фарфора.

Гремевший над плацем радостный марш никого не мог оставить равнодушным: ни коменданта вместе с его заместителем в увешанных орденами и медалями мундирах, ни офицеров и профессоров с воспитателями, чья небесно-голубая форма казалась прозрачной и переливающейся в лучах солнца, как стрекозиные крылья.

Одни только лошади, бока которых лоснились, отражая блеск парадного убранства, оставались невозмутимы. Лишь их не трогали салюты, громовые приказы и взрывы аплодисментов.

Легкие платья – белые, голубые и розовые, – купленные или сшитые специально по этому случаю, с кружевами, воланами, оборками и драпировкой из тюля, воскрешали в памяти обстановку воскресного дня в летнем саду. Разноцветные ленты на шляпках и изящных зонтиках трепетали, как крылья бабочек. Костюмы мужчин – котелки, цилиндры и сюртуки с накрахмаленными белыми сорочками – настраивали, напротив, на серьезный лад. Между ними мелькали мундиры военных – зеленые, красные, серые, действующих и ушедших в историю полков, – один взгляд на которые навевал воспоминания о славных победах прошлого.

Но и они не могли отвлечь внимание от героев дня. Повседневную синюю форму кадеты сменили на парадную, ало-черную, с золотыми пуговицами. Их стройные колонны тянулись по плацу сверкающими змеями, так что у зрителей перехватывало дыхание.

– Невероятно! Она опять за свое! – простонала Сесили, неотразимая в своем легком платье с незабудками на кремовом фоне.

Ее слова относились к Бекки, которая пробилась в первый ряд с букетиком полевых цветов в руке и оттуда посылала Стивену воздушные поцелуи.

– Оставь ее в покое, – сердито одернула подругу Грейс. – В конце концов, это касается только ее и Стивена.

– Сесили! – Сис повернула голову, почувствовав на своем плече руку Констанс Норбери. – Прошу тебя, будь помягче с Бекки. Не каждому, как тебе, посчастливилось вырасти рядом с гувернанткой и матерью и во всех тонкостях изучить этикет.

Щеки Сис залила легкая краска.

– Конечно, леди Норбери, простите меня…

Однако стоило ей повернуть голову в сторону кадетов, как на лице снова появилась злая гримаса.

– И все-таки она ведет себя возмутительно. – Сис с вызовом скосила глаза в сторону Грейс.

Та же глядела куда-то вперед, поверх зеленой с лентами шляпки Ады.

– Прошу прощенья…

Сесили внимательно следила, как Грейс пробиралась сквозь толпу, то там, то здесь останавливаясь, чтобы ответить на приветствия. Сесили даже привстала на цыпочки, чтобы разглядеть ту, к кому направлялась Грейс. Однако чопорная дама средних лет в неброском платье в сероватых и бледно-коричневых тонах показалась ей незнакомой. Сис пожала плечами и снова сосредоточилась на выпускниках, один из которых выглядел сегодня особенно потрясающе.

Грейс застыла в нерешительности: не ошиблась ли она? Светлые пепельные волосы под скромной шляпкой, загорелое, но от природы, по-видимому, бледное лицо, черты которого нельзя было назвать ни изящными, ни грубыми, – во всем этом как будто не усматривалось ни малейшего сходства с Джереми. И в то же время эта женщина чем-то напоминала его. Быть может, причиной тому был невидимый барьер, отделявший ее от остальной публики, за которым она, казалось, чувствовала себя пусть и не вполне комфортно, зато более-менее уверенно.

– Простите… миссис Данверс?

Серые глаза испуганно заблестели, однако женщина тут же взяла себе в руки.

– К вашим услугам.

Вблизи ее лицо оказалось жизнерадостным, несмотря на усталость в глазах. Грейс поняла, что миссис Данверс еще довольно молода, хотя в уголках рта и по линии носогубного треугольника уже пролегали глубокие морщины – признак нелегкой жизни.

Грейс широко улыбнулась и протянула ей открытую ладонь.

– Прекрасно, рада вас видеть! А я – Грейс, Грейс Норбери.

На лице дамы отразилось удивление, судя по всему, имя Грейс она слышала впервые.

– Сестра Стивена, – пояснила Грейс. – Они с Джереми друзья и вместе сидят на занятиях. Мой отец – профессор тактики, и Джереми бывал у нас на выходных…

Грейс невольно повышала интонацию к концу каждой фразы, словно задавала вопросы.

– В самом деле? – Миссис Данверс неохотно взяла руку Грейс и теперь смотрела на нее скорее с любопытством.

Некоторое время Грейс чувствовала себя неловко, однако вскоре лицо миссис Данверс прояснилось, она от души рассмеялась и крепко пожала руку новой знакомой.

– Ах, простите меня… Видите ли, мой сын никогда не отличался общительностью.

В мгновенье ока скованность в ее движениях исчезла, и Грейс словно физически ощутила исходящее от миссис Данверс тепло, которое окутало ее, окружив атмосферой домашнего уюта.

– Позвольте с вами не согласиться, Джереми вовсе не таков, – смеясь, возразила Грейс. – Кстати, от имени своих родителей и от себя лично поздравляю вас с выпускником! Вы, наверное, гордитесь своим сыном!

– Горжусь? – повторила миссис Данверс, словно пробуя это слово на язык.

Она сразу посерьезнела и снова замкнулась в себе, будто захлопнула перед носом собеседницы дверь. Отыскав глазами сына, она помахала ему рукой и повернула к Грейс лицо с чуть приподнятыми уголками губ. Это была так знакомая Грейс полуулыбка Джереми.

– Я рада, что он достиг того, к чему так стремился. – Миссис Данверс произносила слова медленно, будто с трудом ворочала языком. Джереми тоже иногда говорил так. – И, что бы он там ни думал, очень уважаю его за то, что он так и не поддался на мои уговоры…

Воздух вибрировал от барабанной дроби, громовых команд и металлических звуков духового оркестра, но Грейс в полной мере ощутила всю тяжесть невысказанного, оставшегося за этими словами.

– Позвольте представить вас моей матери, – неожиданно предложила Грейс. – Она будет рада познакомиться с вами.