…это оказался египетский мальчик, совсем еще ребенок, не старше Томми. Но я знаю, что за любым углом, за любой стеной и в любом окне нас может поджидать меткий стрелок, который при случае не оставит нам времени на раздумья. И это при том, что город постоянно прочесывают на предмет повстанцев…

Дописав последнюю строчку, Джереми вывел внизу свое имя, аккуратно сложил листок и сунул его в конверт. Потом, с фонарем в одной руке и драгоценным томиком Рембо в другой, направился в свои апартаменты. Завтра он отдаст конверт письмоносцу.


– Младший лейтенан Данверс! – Хорошо знакомый бас вывел Джереми из размышлений. – Доложите обстановку!

Ройстон сидел в окружении сослуживцев за столом, который они придвинули к освещенной стене, и махал ему рукой.

– Наш многоуважаемый младший лейтенант Хейнсворт угощает. – Ройстон показал на бутылки. – Я тут занял для тебя местечко. – Он положил руку на стул рядом с собой.

– Слушаюсь! – улыбнулся Джереми.

Он поставил фонарь на пол, положил книгу на стол и, подняв бокал, повернулся в сторону Леонарда:

– Спасибо, Лен.

– Я уже говорил вам, что такая жизнь мне по душе. – Ройстон сделал глоток и откинулся на спинку стула. – Патрулирование улиц, разведывательные рейды за городом – и все это в условиях, которые трудно назвать боевыми в полном смысле этого слова.

Леонард перегнулся через стол, чтобы плеснуть себе виски.

– Если не считать ежедневных перестрелок с повстанцами, ставших своего рода ритуалом, – добавил он. – Похоже, единственная их цель – подать противнику знак: «Эй, мы все еще здесь!»

– Так мы далеко не продвинемся, – пробормотал Саймон, болтая в стакане виски. – Не знаю, как вы, а лично я не нанимался служить конвоиром. – Саймон вздохнул и задумался, подперев щеку рукой.

– Ничего другого нам пока не остается, – ободряюще засмеялся Леонард. – Придется торчать здесь, пока арабы не окопаются как следует где-нибудь в районе Александрии или Каира. Раньше мы не выступим.

– Надо заметить, – подхватил Джереми, – решение Уолсли разделить армию просто гениально. Пока мы здесь торчим, все внимание египтян направлено на нас, а Уолсли с основными силами тем временем переправляется через Суэцкий канал. – Джереми взмахнул рукой, очертив в воздухе береговую линию между Александрией и Порт-Саидом, а потом резко опустил палец вниз, показывая прямой отрезок Суэцкого канала. – Он ударит им в спину. В идеале, мы должны взять их в клещи.

– А вы никогда не задавались вопросом, что мы вообще здесь делаем? – Стивен вылил в себя остаток виски. – Какое, во имя всего святого, Англии дело до каких-то там мятежных египетских офицеров? – Он задумчиво прижал бокал к нижней губе.

Леонард откинулся на спинку стула – нога на ногу, руки скрещены на груди.

– Мы здесь, чтобы предотвратить большое кровопролитие, – сказал он. – Массовое убийство европейцев прежде всего. Я считаю, достойная цель.

– Так, значит, ради этого мы стягиваем сюда целую армию? – Стивен недоверчиво взглянул на Лена. – Это же настоящая война! – Он тряхнул головой и пригубил из бокала. – Право, мы перестраховываемся…

– Деньги, – коротко пояснил Ройстон и, осушив одним глотком полбокала, сверкнул зубами. – Деньги и власть. Вот, в конце концов, причина любой войны.

Находившийся в подчинении могущественной Османской империи Египет управлялся константинопольским наместником. Султан требовал от своего вассала денежных выплат, своего рода дани, размеры которой удвоились с тех пор, как наместник получил титул хедива, а заодно и возможность передавать управление египетской провинцией по наследству.

В погоне за европейскими правителями бывший хедив так и сыпал деньгами: не только на строительство железных дорог, мостов и каналов, развитие сети телеграфных линий и почтовой связи – то, что должно было способствовать прогрессу и сделать Египет передовой современной страной. Он построил в Каире здание Оперы и театр, а для своих слуг и жен – несколько дворцов. Они были заполнены стильной французской мебелью, изысканными произведениями искусства и драгоценностями, позволявшими хедиву путешествовать по миру с подобающей его положению роскошью. Не говоря уже о дорогих подарках константинопольского султана вроде украшенных алмазами тарелок.

Затратный поход против соседей-абиссинцев, участие в строительстве Суэцкого канала и кризис столь прибыльной до сих пор торговли хлопком поставили страну на грань финансового краха. И к тому времени, как рядовой Джереми Данверс коротал второй год своей службы в Лимерике, откладывая каждый лишний пенни на предстоящую учебу в Сандхёрсте, хедив, а вместе с ним и весь Египет, задолжал кредиторам чудовищную сумму в сто миллионов франков.

– Здесь находятся огромные британские капиталы, – продолжал Ройстон. – Банков, предпринимателей и правительства. Если завтра все это вылетит в трубу, Англия потеряет всякое влияние в этой стране.

– Не забывайте и про Суэцкий канал, – вставил Джереми. – У нашей империи возникнут серьезные сложности, если однажды этот кратчайший морской путь в Индию, Австралию и Новую Зеландию перестанет существовать. Только представьте себе… – Он кивнул на свой бокал Ройстону, который застыл с бутылкой в руке, вопросительно подняв брови. – Представьте себе, что Араби и его люди захватят канал и будут решать, кому им пользоваться, а кому – нет, и за какую сумму. – Джереми сделал глоток. – И, если вы меня спросите, я отвечу: нас прислали сюда именно для того, чтобы воспрепятствовать этому и защитить кровные интересы британской короны.

В то время как другие кредиторы, в их числе и многочисленные иностранные банки, грозились наложить арест на эту столь важную для страны морскую артерию, Британия приобрела у Египта часть его суэцких акций и стала, наряду с Францией, собственницей канала. Оба государства взяли под контроль финансы Египта, даже поставили двух министров в его правительстве. Однако налоги, которые установил хедив для оздоровления своей экономики, оказались для народа непосильным бременем. Поэтому на сына и преемника смещенного со своей должности Исмаила, Тауфика, с самого начала смотрели подозрительно, видя в нем, прежде всего, марионетку европейских держав. Египтяне снова ощутили себя наследниками великой культуры, создавшей Абу Симбел, Мемфис, Фивы, Карнак и пирамиды, когда их поработители жили еще в пещерах, и кровь в их жилах закипела.

– А что, если Араби просто засыплет канал? – предположил Саймон.

– Ну, этого не будет, – усмехнулся Леонард. – Он же первый сядет на мель, и в прямом, и в переносном смысле.

– Зато он может перекрыть воду другим городам. – Джереми поставил бокал и снова принялся чертить пальцами по столу, разъясняя диспозицию. – Я смотрел по карте. Из Каира канал с питьевой водой идет на северо-восток и разветвляется близ Нефиши. Одна из ветвей обеспечивает Исмаилию и Порт-Саид, другая – Суэц. Кто контролирует водоснабжение городов на побережье, тот контролирует всю территорию. Поэтому нельзя допустить, чтобы Каир оставался в руках повстанцев.

– Ты думаешь, нам придется воевать? – тихо спросил Стивен.

– Ну что ты, – успокоил его Леонард. – В лучшем случае несколько стычек, пока мы не раздробим армию Араби.

– Что ж… – пробормотал Джереми.

Он снова вспомнил мертвого мальчика в разрушенном доме и не знал, что лучше – забыть его как можно скорее или сохранить в памяти в качестве вечного предупреждения.

– Ну а если дойдет до боя, – провозгласил Ройстон, вставая, – лучших соратников, чем вы, мне не найти. – Он сделал театральную паузу и поднял бокал. – Так поклянемся же поддерживать друг друга, какой бы жаркой ни была битва. И на войне, и в мирной жизни отныне и навек мы будем как пятеро мушкетеров. Один за всех, и все за одного!

Саймон и Леонард скептически усмехнулись, Стивен одарил Ройстона нежной улыбкой, а Джереми презрительно скривил рот. Однако уже в следующую секунду раздался дружный звон бокалов, и нестройный хор голосов подхватил предложенный Ройстоном девиз, эхом отозвавшийся в пространстве звездной александрийской ночи:

– Один за всех, и все за одного!

18

…и когда я вспоминаю те выходные в Эстрехэме, с трудом верится, что с тех пор прошло всего-то чуть больше года. Я часто думаю о тех днях и о твоем обещании. Передавай привет Аде и Бекки, а также полковнику и леди Норбери.

Джереми.

Это письмо лишь сегодня после обеда завершило свое тринадцатидневное путешествие из Александрии в Шамлей Грин. С тех пор Грейс успела перечитать его не меньше десяти раз. Ей казалось, целая вечность прошла с того грозового дня, когда в садовом павильоне имения Эстрехэм она дала Джереми клятву. Этот год тянулся бесконечно долго, хотя праздников, приемов и званых вечеров в нем было не меньше, чем в предыдущие. Все так же читали, гуляли, выезжали на охоту и коротали досуг за тысячей важных и незначительных занятий, какие были приняты в Шамлей Грин. Однако Грейс казалось, с тех пор как рядом с ней не стало Стивена, Леонарда, Саймона и, прежде всего, Джереми, время остановилось.

Она задумчиво смотрела в окно, где только что прошелестевший над садом дождь словно размыл сияющие краски сентября.

Я хочу, чтобы ты снова был здесь, Джереми. Мне так тебя не хватает…

Грейс вздрогнула и закрыла глаза, прислонившись лбом к оконной раме. Мечтательная мелодия, доносящаяся из комнаты для музицирования, как нельзя лучше отвечала ее настроению.

– Прости, ты что-то сказала?

Мать подняла глаза от рукоделия. Она заблаговременно вышивала наволочку для рождественского базара в церкви Святой Троицы.

– У тебя плохие новости?

– Нет, – быстро ответила Грейс, выдавив из себя улыбку, и, снова повернувшись к окну, шепотом добавила: – Нет, ничего…

На край клумбы опустился неизвестно откуда взявшийся комок мокрого пуха. Под померанцевыми деревьями, которые, собственно говоря, давно было пора укутать на зиму, сновал воробей. Он пыжился и вращал головкой с острым, как булавка, клювиком, пока не улетел.

– Как ты пережила все эти годы? – Грейс скрестила руки на груди и повернулась к матери.

– Ты имеешь в виду, пока твой отец был в Индии? – Леди Норбери осторожно продела нитку сквозь туго натянутую ткань.

– Да. – Грейс подошла к дивану и села рядом с матерью. – Должно быть, это далось тебе нелегко.

Она выскользнула из туфель, подобрала ноги и положила щеку на подлокотник.

– Ну, здесь, в Шамлей, я всегда находила себе дело, – улыбнулась Констанс Норбери. – Вы мне скучать не давали. – Она бросила взгляд на старшую дочь. – Особенно ты.

Грейс рассмеялась, однако сразу посерьезнела.

– Ты, наверное, страшно тосковала по нему… Скажи, почему ты не осталась там, вместе с ним? Ты ведь почти всю жизнь провела в Индии?

Мать кивнула.

– Именно поэтому. Потому что я видела, как в гарнизоне болеют и умирают женщины и как они теряют детей… Ну а после восстания… – Тут леди Норбери замолчала и продолжила лишь спустя некоторое время. – У меня дома сидела женщина, вся оборванная и еще не оправившаяся от потрясения… Ей чудом удалось убежать от разъяренной толпы, однако ее ребенок не спасся… – Она неожиданно резко дернула за застрявшую в полотне нитку. – Нам повезло, что с нами ничего не случилось, – продолжала она. – Однако, вероятно, именно поэтому я не решилась испытывать судьбу дважды. – Леди Норбери опустила рукоделие и подняла глаза на дочь. – Я любила и люблю Индию, но сразу поняла, что рожать и воспитывать детей там не стоит. И твой отец согласился с этим еще до нашей свадьбы. – Леди Норбери протянула руку и ласково взяла дочь за подбородок. – И поэтому, как только стало известно, что ты должна родиться, он взял экстренный отпуск, а я упаковала чемоданы и вместе с твоей бабушкой отправилась в Шамлей Грин.

Грейс улыбнулась. У бабушки был ласковый голос, а ее мягкие колени и руки пахли ванилью и фиалками и внушали чувство защищенности. Грейс сохранила о ней только самые теплые воспоминания.

Мать снова занялась вышивкой, в то время как мысли Грейс витали далеко от Шамлей Грин и от Суррея, в Индии, где ее родители встретились и поженились. Еще задолго до того, как Бекки, как могла, объяснила ей, откуда берутся маленькие дети, Грейс знала, что она существовала на свете еще в то время, когда мать была в Индии, только в особенном, непостижимом для нее состоянии. Когда-то Грейс пыталась понять, как повлияли на нее эти первые месяцы жизни в материнской утробе и на индийской земле. Грейс подолгу рассматривала резной столик в родительской спальне, бронзовое божество в виде слона на туалетном столике матери, а однажды – за это леди Норбери здорово шлепнула ее по пальцам – достала из шкафа целый ворох цветной шелковой материи. Это было сари, которое мать купила еще совсем юной девушкой, хотя и знала, что носить его ей не придется. Так понравились матери цвет и узор ткани.