– Мне приятно это слышать, – сказал Рой.

Стивен кивнул, и в глазах у него загорелись огоньки, не то насмешливые, не то задорные.

– Рад был с тобой повидаться. – Он хлопнул приятеля по плечу, зажал сигарету в углу рта и поднял тормоза. – Бывай! – Стивен стремительно покатил в сторону дома.

– Эй! – закричал ему вслед Ройстон. – Я что-то не так сказал?

Стивен остановился, вынул сигарету изо рта и хмыкнул.

– В этой жизни мне уже не суждено быть спринтером, – бросил он Ройстону через плечо. – Однако не думай, что моя голова работает так же плохо, как и ноги! Разве я не понимаю, ради кого ты так часто являешься в Шамлей Грин? – Он снова развернул кресло в направлении дома. – Она в ротонде, как всегда!

Ройстон покраснел до кончиков волос. Он стыдился и того, что Стивен видел его насквозь, и своих чувств к Аде. К младшей сестре Стивена, которую всегда помнил такой маленькой и робкой, к бывшей возлюбленной своего друга, которого Ройстон похоронил под Абу Клеа. Но, прежде чем он успел отреагировать на слова Стивена, тот уже скрылся в доме. Ройстон уперся локтями в колени и уронил голову на руки.

Они часто гуляли вместе с того самого сентябрьского дня, огромный Ройстон и маленькая, нежная Ада. Рука об руку бродили они по саду, голым осенним полям и припорошенным снегом зимним пустошам, вдоль скованной наледью или весело журчащей Кранлей. Они говорили о Саймоне и войне, о жизни и смерти. И о том, что их судьбы сложились совсем не так, как они когда-то думали. Ройстон пришел к выводу, что должен проводить как можно больше времени в Эстрехэме, откуда рукой подать до Шамлей Грин. А когда Ада снова отправилась в Бедфорд, он стал заезжать за ней туда, чтобы забрать на концерт или на выставку. Так у них появлялись новые темы для разговоров.

Ройстон убрал руки от лица и в задумчивости потер пальцы. Отсюда хорошо просматривались белые колонны ротонды на фоне дубовой рощицы. Самым разумным сейчас было бы просто уйти, не поздоровавшись с Адой. Однако желание видеть ее пересилило. Ройстон медленно встал и, глубоко спрятав руки в карманах, вразвалочку побрел через лужайку.

Она сидела на нижней ступеньке освещенной солнцем ротонды, одной рукой придерживая поднятый воротник своего темно-синего жакета, а другой – открытую книгу на коленях. В ушах болтались изящные серьги, которые в сочетании с высоко поднятыми волосами делали ее взрослой. У Ройстона защемило сердце, когда Ада подняла на него улыбающиеся глаза.

– Привет, Ройстон.

– Привет, Адс, можно присесть?

– Конечно.

– Как дела? – спросил Ройстон, опускаясь на скамью.

Ада посмотрела в сад и задумчиво кивнула.

– Думаю, все в порядке. Более-менее. – Она захлопнула книгу и выпрямилась. – По крайней мере, теперь у меня есть то, что принято считать нормальной человеческой жизнью.

– И тебе все еще не наскучило учиться? – Ройстон кивнул на книгу.

– О нет! – воскликнула Адс.

Она вспомнила Бедфорд, ставший для нее вторым домом, несмотря на связанные с ним самые тяжелые моменты ее теперь уже двадцатитрехлетней жизни; свою уютную съемную комнатку в Мэрилебоне[21], откуда она в будние дни отправлялась в колледж, чтобы на старом «Бехштейне»[22] открывать юным воспитанницам нежную прелесть Шопена или чарующую мощь Бетховена. В студии для занятий изобразительным искусством она учила их обращаться с углем и акварелью, рассказывала о перспективе, игре света и тени и приемах старых мастеров. А иногда отправлялась вместе с ними в Национальную галерею, что на Трафальгарской площади, чтобы дать девушкам возможность увидеть шедевры воочию. Она смотрела на лица своих подопечных, сосредоточенные и воодушевленные, разочарованные и равнодушные. Среди них попадались миловидные, почти красавицы, и незаметные серые мышки, умные головы, утонченные души и недалекие простушки. Одним из них нравилось учиться, других к этому принудили родители; были здесь и те, кто коротал в колледже время до свадьбы, а другие вовсе не строили планов на замужество и хотели посвятить свою жизнь работе. Встречались темпераментные, самоуверенные, даже дерзкие, и тихие от природы девушки, которые от застенчивости почти не раскрывали на занятиях рта.

Именно такие скромницы особенно нравились Аде, как ни старалась она, имевшая репутацию терпеливого и внимательного преподавателя, сохранить беспристрастность в отношении всех своих воспитанниц. Она ведь и сама была такой когда-то давно, вечность тому назад.

– Я так люблю Бедфорд, – призналась она Ройстону. – Это здорово, наблюдать, как девушки открывают для себя что-то новое и развиваются, прежде всего как личности. Это… это придает смысл моей жизни. – Она искоса взглянула на него и смущенно улыбнулась.

Ройстон молчал.

– Рад видеть, что полковнику лучше, – заметил он наконец.

Ада кивнула, и серьги у нее в ушах закачались.

– Да, он идет на поправку. Пусть медленно, но верно. – Она сдвинула брови. – Он не признается, но, по-моему, очень страдает от того, что был вынужден выйти в отставку. Однако нет худа без добра: этот удар снова сблизил его с матерью, чему мы со Стиви очень рады.

Внутри у Ады потеплело, когда она подумала о том, что мать снова ночует в родительской спальне. Сколько раз уже радовалось ее сердце, когда она замечала то ласковый взгляд, украдкой брошенный леди Норбери в сторону мужа, то оброненное в его адрес доброе слово! Теперь родители все чаще напоминали Аде Бекки и Стивена. Она задумчиво потерла большим пальцем корешок книги.

– Остается только, чтобы Грейс вернулась домой живой и невредимой, и все снова будет хорошо.

– Она вернется, – уверенно сказал Ройстон и посмотрел Аде в глаза, уже наполнившиеся слезами.

– Мне хотелось бы в это верить, – прошептала она. – Только вот Лен… – Она вздохнула. – Как ты думаешь, должны ли мы платить за то, что когда-то были счастливы в этой жизни?

Глаза Ады округлились, а в голосе послышалось отчаяние.

– Нет, Ада, – удивленно возразил Рой. – С чего это ты взяла?

– Но… ведь мы были так счастливы в то лето… И вот что получилось. – Она беспомощно уронила руки. – Представить себе только, сколько всего нам пришлось с тех пор пережить!

– Не надо плакать, Ада, – тихо попросил Ройстон, но было поздно. Между пальцами, которые Ада прижала к лицу, уже текли слезы. Ройстон положил руку на ее вздрагивающее плечо, убрал книгу, которая лежала у нее на коленях, и привлек Аду к себе.

– Я так тоскую по ней, Ройстон, – всхлипывала она, ткнувшись в его воротник. – Я не хочу терять и ее! – Она положила голову на его плечо: – Этот проклятый Судан и так взял слишком у меня много.

– Но Грейс умная и сильная, – утешал Аду Ройстон. – Ее не так-то просто одолеть.

Он и сам не вполне верил тому, что говорил. Ведь не менее умный и сильный Леонард, который к тому же имел репутацию счастливчика и отлично стрелял, никогда уже не вернется из этого путешествия. Ройстон погладил Аду по спине и затылку, поцеловал в висок и щеку. На некоторое время она замерла в его объятьях, упершись кулаками ему в грудь. Рой не сразу обнаружил, что их губы соприкасаются.

– Прости. – Он осторожно оторвал ее от себя. – Я не хотел… то есть я хотел, но… – Рой отвернул пылающее лицо. Он не знал, как ему загладить нечаянную оплошность. Однако полные слез глаза Ады притягивали его. В них не было ни обиды, ни гнева, скорее удивление. Она осторожно коснулась губ Ройстона кончиками пальцев, как будто хотела таким образом понять, что же он сделал.

– Адс, мне…

Ройстон был готов сквозь землю провалиться от смущения, но Ада закрыла ему рот рукой.

Почти с ужасом наблюдал он, как скользит ее взгляд по его лицу. Как будто бы она видит его впервые. Бородатый, с несколькими фунтами лишку на ребрах и первыми морщинками вокруг глаз, он выглядел старше своих двадцати семи лет. А на висках, где он зачесывал волосы назад, Адс недавно обнаружила первые седые нити.

Ада приблизила свое лицо, и ее веки затрепетали. Она медленно убрала пальцы с его губ и приложилась к ним ртом. Ее движения были осторожны, как будто она его изучала. Ройстон закрыл глаза и словно утонул в ее поцелуе. Внезапно Ада отпрянула от него, вскочила и побежала прочь, подобрав юбки.

– Адс!

Она обернулась, закрыв ладонью рот, из которого вырвался короткий, как икота, смешок. Потом махнула ему рукой, улыбнулась, отчего у Ройстона сразу потеплело на душе, и снова засеменила по дорожке, так что рюши на ее турнюре запрыгали.

– Адс, твоя… книга! – закричал Ройстон.

Но она не оглянулась.


Сердце Ады колотилось. И дело вовсе не в том, что она, как сумасшедшая, мчалась по саду, и не в том, что тесноватый лиф ее платья при каждом вдохе был готов разойтись по швам.

«Ройстон, о боже!» – прошептала она, рванув дверь гостиной, вбежала в дом и, не замечая ни испуганных взглядов домашних, ни с изумлением взирающих на нее из корзины Сол и Пип, устремилась по коридору в свою комнату.

– Адс? – окликнул сестру Стивен.

И улыбнулся про себя, услышав из коридора сдавленный смешок.

– Думаешь, мне следует пойти к ней? – спросила леди Норбери, откладывая в сторону пяльцы.

Стивен отрицательно покачал головой.

– У нее все в порядке. Извини, Бекки, мы слушаем, – кивнул он в сторону жены.

И Бекки вернулась к роману о похождениях мэра Кэстербриджа[23], который читала вслух занятой рукоделием леди Норбери и Стивену с отцом, не сводившим глаз с фигур на мраморной шахматной доске.

Стиви медленно поднял черную ладью.

– Шах, отец.

– Что ж… – развел руками полковник. – Таково наше счастье, сын: бог дал – бог взял.

51

Грейс глубоко вздохнула и заморгала, отгоняя остатки сна. Рука сама собой потянулась ощупывать холодную простыню.

– Джереми?

Комната была погружена в утренние сумерки, хотя с улицы уже доносились привычные дневные звуки: шарканье ног и скрип колес, гортанный арабский говор и смешки из кофейни напротив.

– Джереми?

Она увидела его стоящим у окна с раздернутыми шторами, в одних штанах и с зажженной сигаретой в руке. Грейс подняла с пола легкий халат, который недавно купила на базаре. Сейчас она была худее, чем раньше, однако и не такой тощей, как сразу по прибытии в Каир. Сытная, пряная египетская кухня – курица с корицей и кардамоном, рис с бобами, кисловатая бамия, вареная цветная капуста и липкие медовые сладости – сделала свое дело. Грейс завернулась в халат и босыми ногами пошлепала к окну.

Обняв Джереми сзади, она переплела пальцы на его груди, уже не такой костлявой, как несколько месяцев назад, поцеловала в лопатку и прижалась щекой к его спине.

– А знаешь, что никак не идет у меня из головы? – спросил Джереми. – Лен… с раной в животе. У меня до сих пор перед глазами дуло его пистолета. «Только одна пуля… – говорил он, – только одна…» – Джереми повернулся. – Я ведь чуть не выстрелил в него, Грейс. И до сих пор не знаю, зачем я хотел это сделать, – чтобы отомстить за себя или спасти его…

– Первое было бы понятно, – пробормотала Грейс, прижимаясь щекой к шраму на его спине, – второе, пожалуй, даже благородно. Но тебе не пришлось делать этого.

Джереми погасил окурок на блюдце, которое стояло на мозаичном столике возле окна и заменяло пепельницу, и сухо рассмеялся.

– И все-таки я хотел бы, чтобы он хотя бы пару минут помучился так, как я целыми днями в Омдурмане.

Несколько мгновений Грейс молчала.

– Ты до сих пор не простил его? – спросила она наконец.

Джереми повернулся. Между бровей у него пролегла чуть заметная складка, но губы под аккуратно подстриженными усами оставались ненапряженными.

– Я ни в чем не виню его, Грейс. – Он поднял на нее почти черные в полумраке глаза. – Но я знаю, что ты себя за него до сих пор не простила.

– Это так, – выдохнула Грейс. Она смотрела на изящную деревянную решетку на окне противоположного дома и в то же время куда-то в пустоту. – Не проходит и дня, чтобы я не думала об этом.

– Теперь нам с этим жить. – Джереми положил ладонь ей на щеку, а потом наклонился и поцеловал в губы.

На мгновенье Грейс пронзила мысль о том, какой эгоистичной и жестокой она стала. Как безоглядно отдалась она своей любви здесь, в Каире, без стыда и угрызений совести, словно никого, кроме Джереми, у нее не осталось. Неужели она действительно охладела к своим близким и ко всему тому, что оставила дома? Конечно, нет. Просто у них с Джереми была хорошая возможность убедиться в быстротечности счастья и научиться ценить каждое мгновенье совместной жизни.

Поцелуи Джереми разбудили в Грейс только что успокоившуюся, как ей казалось, страсть. Она осторожно высвободилась из его объятий, снова подошла к кровати, развязала пояс халата и остановилась, выставив из-под полы бедро. Некоторое время Джереми просто смотрел на нее, не вынимая рук из карманов, пока в его глазах не загорелся огонек желания.