Да, тогда она конкретно злилась. Знала, что не отпустит парня от себя, но хотела помучить его – ей вообще подсознательно нравилось морально мучить людей. Словно бы так она проверяла их выдержку.

Алина была совершенно уверена в том, что ее Дракон, как и всегда, будет просить прощения, звонить, приходить и вообще делать все, чтобы она его простила. Он вообще был горазд на всякие выдумки.

От воспоминаний, что он иногда делал для нее и с ней, у Алины в голову ударила кровь. Антон был лучшим во всех отношениях. Глупая ее гордость… И зачем она так тупо поступила?

Да, Дракон звонил ей, просил о встрече, говорил, что скучает и любит.

А она смеялась, зная, как ему сейчас больно, а потом и вовсе решила чуть-чуть жестко поиздеваться над любимым и через три дня уехала в Рим, где они недавно с ним побывали и жили там целых три недели вместе. Их последнее совместное фото, самое красивое и самое ее любимое, было сделано итальянским фотографом в небольшом пригородном кафе: они с ним сидели за столиком, и она знала, что этот парень с пепельными волосами до плеч – ее личный и больше ничей…

Уехала не одна, а со знакомым молодым человеком, настоящим профессиональным музыкантом, прекрасно владеющим гитарой и играющим в начинающей, но довольно известной в их городе рок-группе. Алина сделала так, что Антон узнал об этом от их общих знакомых. Вернуться девушка планировала через пару дней, музыканта почти сразу отшила и просто сидела в своем номере или гуляла по солнечным улочкам, мучаясь: правильно ли она сделала или это было сильное наказание для ее парня?

Оказалось, что сильное. Потому что когда она приехала, то с испугом поняла, что переборщила. Антон словно забыл о ее существовании: больше не звонил и не писал, не требовал встреч, мало того, не отвечал на звонки и сообщения сам! Арин, который осуждал действия сестры, сухо сказал ей, что Тропинин решил забыть о ее существовании и всерьез начал заниматься музыкой. Девушка расхохоталась на слова старшего брата. Она точно знала, что самое главное для Антона – это она сама. С этими мыслями и поехала его атаковать. Он выдержал оборону. И Алина отбросила вдруг гордость куда-то далеко-далеко и стала приезжать к парню сама, прося о прощении. А он игнорировал ее, словно чужую.

Она поняла, что они расстались окончательно, когда вдруг во время ее очередного истерического визита к нему домой молодой человек вдруг разрешил поцеловать себя, без лишних слов утащил ее к себе в комнату, провел с ней ночь, а наутро проснулся от ее ласковых поглаживаний по щеке, потянулся и без былой нежности во взгляде попросил уехать и больше его не беспокоить.

И она, вновь рассердившись, уехала. Далеко – в Англию, и надолго – на два года. Думала, что они отдохнут друг от друга, она приедет и вновь околдует его, а получилось так, что это Антон вновь ее околдовал. Он изменился внешне, стал еще более дерзким, обаятельным (у него было темное обаяние, но крайне действенное) и действительно стал рок-музыкантом! Настоящим музыкантом, как и ее братишка. А она думала, когда Арин писал ей о своей музыкальной деятельности, что он шутит.

Она видела Дракона на выступлении в «Горизонте», специально приехала в клуб, чтобы посмотреть на него и на брата, и была в легком шоке – они оказались популярны. А Кей – ее Антон взял себе такое забавное имя и запрещал называть себя Антоном – с большей силой покорил ее, сам не зная этого. И он не хотел к ней возвращаться! Даже после того, как она, Алина, устранила эту тупую сучку Катю. Хорошо, что брат сказал про игру Кея, и она вмешалась в нее. И каждый раз, когда она видела проклятую Катю, ей хотелось взять ее за подбородок и, глядя в глаза, расцарапать личико, нет, не ногтями, а чем-нибудь более острым. Если бы не Журавль, на вечеринке Лизы она бы точно что-нибудь сделала той, которая посмела положить глаз на ее Антона.

Алина заснула прямо на подоконнике, с фотографией Антона в руках, и ветер трепал ее черные волосы. Ей снился брат.


Я на ватных ногах шла к остановке. Вот что я наделала. И что будет дальше – не знаю. Ладно, сделанное назад не воротишь, надо жить дальше. Я думала, мобильник будет разрываться от звонков Кейтона, я даже приготовила патетическую обличительную речь в лучших Нинкиных стервозно-иронических традициях, но он упорно молчал – и меня это пугало. Вдруг он решил сейчас забыться с Алиной, поверил ей, простил, и они вдвоем сейчас где-нибудь… лучше не думать, где.

Лучше не думать, что. Что они делают.

Ну да. Кей – здоровый парень. А она – красивая девушка. Что, интересно, они могут делать?

Зато у меня есть кольцо из розового золота, изящное и дорогое. Оно так не вяжется с моей одеждой. Зато нравится мне. Только голубой топаз раздражает.

«Нин, приезжай быстрее», – зачем-то написала я подруге, понимая, что начинаю очень скучать по этой взбалмошной особе. Я написала его просто так, по привычке, но странно – оно дошло до подруги!

Она сделала телефон? Я, обрадованная, позвонила ей, но девушка не взяла трубку. А потом она перезвонила мне сама, и мы встретились.


Сообщению Катрины повезло – в отличие от других смс, поступающих на телефон Журавлика последние пару дней. Пара десятков мобильных сообщений толпились, переругиваясь и оттесняя друг друга, около широких закрытых дверей, ведущих в телефонную память мобильного телефона Нины, но ее им никто не собирался открывать. Некоторые из смс, чей срок действия был более двух дней, понуро покидали поле боя, а прочие же ждали и ждали, когда же откроется дверь? Она со скрипом открылась, и Катино сообщение проскочило в телефон первым.


Нинка умудрилась сломать свой телефон на Дне Семьи, когда услышала, как Эльза Власовна, поправляя свои аккуратно уложенные волосы, скрипучим насмешливым тоном говорит о том, что все желающие получить наследство, просто обязаны «провести небольшой речной круиз».

Журавли, которые ну очень сильно желали получить капиталы тети Эльзы, тут же клятвенно заверили пожилую даму, что поедут с ней просто так, за компанию, а не ради какого-то там наследства. Особенно сильно на это напирали Нинкины двоюродные сестры, откровенно блондинку недолюбливающие. Дядя Витя и его средняя дочь тут же решили ехать вместе с остальными. Виктор Андреевич даже отпуск по такому случаю взял, а Нину заставил взять с собой Келлу. Тот тоже не сильно упирался – в последнее время ему все больше и больше времени хотелось проводить в компании беловолосой красавицы, а свободное время пока у него было.

Кстати, время круиза эти двое потратили с умом: днем парень и девушка отсыпались или вели себя благочестиво, а ночами, ускользая вместе на пустующую верхнюю палубу, как два закоренелых романтика, рассматривали звезды. Обычно развязный Келла позволял себе гораздо большее, чем просто поцелуи и объятия, но с Нинкой все складывалось по-другому. Он сам был в шоке оттого, что не приставал к ней. А она даже забывала его дразнить – так ей нравилось сидеть у парня на коленях или лежать рядом с ним, устроив голову у него на плече или на животе. К тому же, наверное, не последнюю роль в этом выборе ночного времяпровождения сыграл тот факт, что ночами дядя Витя и пара его родственников-весельчаков изредка начинали шастать по всему теплоходу, в очередной раз потеряв Нинку или просто развлекаясь по нетрезвому делу, и девушке приходилось под покровом ночи пробираться в свою каюту. Каюта Келлы по требованию дяди Вити находилась далеко от Нинкиной, но ей там нравилось бывать. Она пару раз заставляла делать Келлу себе массаж, закрывшись в этой каюте, и становилась довольная-предовольная, когда ее парень вместо массажа, в котором он был совсем не спецом, начинал делать какие-нибудь глупости. Один раз он решил ее пощекотать, а Нинка, которая это дело ненавидела, в очередной раз показала свои зубки и сказала молодому человеку много новых или сильно видоизмененных матерных слов.

Журавль приказала себе не думать о том, что рыло – привороженный, а барабанщик старался не думать о том, что королева убивается вроде как по его другу. Он верил в то, что обаял Ниночку.

В общем, они веселились, как могли.

Правда однажды ребят и в каюте умудрился достать подозрительный дядя Витя: начал стучать синеволосому в «корабельный номер», чтобы «Ефим Александрович» ему открыл двери для «проведения важного мужского разговора». Он подозревал, что его средняя дочь проводит время с парнем, а потому гневался. И не зря. В это время Нинка, положив обе руки на шею Келле, говорила:

– Ты такой лох, синий, что мне даже страшно. Это вообще ненормально, чтобы мне долгое время нравились чужие прикосновения. Меня они обычно раздражают. И почему ты такой милый? Аж противно.

– Потому что ты – моя, – отвечал ей повзрослевшим голосом барабанщик. Он внимательно посмотрел на блондинку и вдруг во всю, как говорила Нинка, пасть, улыбнулся. – Слушай, королева, так ты что, д…

Очень интересующий его вопрос он так и не успел задать. Приперся Виктор Андреевич и начал требовать впустить его. Келла едва отмазался от визита папы своей девушки в каюту. Он боялся представить, что будет, если Журавль-старший прознает о том, что Ефим закрылся в одной каюте с его дочкой.

Кстати, новым сотовым телефоном Нина так и не удосужилась обзавестись – она отдыхала от него, изредка лишь пользуясь телефоном парня, которого теперь собственница Нинка тоже считала своим и даже целых два раза нечаянно назвала «Ефимом», а не рылом. Имя парня ей почему-то стало жутко нравиться, и хотя ударник «На краю» просил называть его Келлой, Ниночке хотелось повторять: «Ефим, Ефим, Ефимка». Особенно ему на ухо. Последняя вариация имени особенно нервировала барабанщика. Он начинал злиться. Потом кричать. А коварная блондинка ухитрялась так подгадать момент, чтобы подойти к нему и быстренько поцеловать. Тогда он тут же отвлекался на девушку и орать забывал, а Журавль радовалась и упивалась про себя властью над Келлой.

Проторчав несколько дней на теплоходе и выслушав по три десятка самых разнообразнейших гадостей от Эльзы Власовны, претенденты на наследство были приглашены ею в гости. В том числе и Нина с Келлой. Вернее, Келла с Ниной, потому что, по словам тетки, видеть она хотела бы только ее «юного друга».

Все Журавли собрались у их любимой родственницы. Нинка, сжимая в руках новенький и жутко дорогой мобильник – бледно-розовый сенсорный телефон, как и прочие, ждала «наследственного приговора» тетушки.

Сим-карту, которую она умудрилась разодрать за некоторое время до прибытия в английский особняк, восстановили в ближайшем салоне сотовой связи, где блондинка и ее синеволосый покупали новый телефон.

– Через час, максимум через два ваша сим-карта вновь заработает, – вежливо сказал девушка в салоне. Нинке показалось, что работница сотовой связи заигрывает с Келлой. Ударник, по своему обычаю, стоял в бандане и ярко-синих, спортивных солнцезащитных очках, под стать волосам, забранным под головной убор. Парень не любил, когда его узнавали на улице. Особенно если рядом была Журавлик.

– Спасибо, дорогая, – проворковала Нинка в ответ. – Кстати, у вас что-то с лицом.

– Что? Грязь где-то? – испугалась продавщица.

– Нет, оно перекошено, – прошипела Ниночка, не переставая улыбаться.

– Что?! – возопила девушка.

– Не смотри так на моего парня, – улыбнулась во все зубы Ниночка, – он не для тебя. – И, ухватив Келлу за руку, потащила его из салона.

– Но я не смотрю! – покраснела продавщица. На самом деле молодой человек со спортивной фигурой ей понравился, а вот красавица-блондинка – совсем нет.

– Опять ревнуешь? – самодовольно спросил Келла, когда они вышли на улицу.

– Нет, ставлю на место нахалку, – не менее самодовольно отозвалась Ниночка. Парень притянул ее к себе, осторожно держа за талию. Поцеловал в губы.

– Я люблю, когда меня ревнуют, – сказал он.

– Ну и люби, чучело. Ладно, пошли быстрее, скоро у карги Эльзы вечер начнется, а у меня еще платье не готово.

– Я устал от твоих родственников! – простонал синеволосый.

– Заткнись, – по-доброму посоветовала девушка. – Сейчас мы пойдем искать мне платье.

– Тогда я буду находиться с тобой в примерочной.

– А ты этого очень хочешь, зайка? – Нина невинными глазками посмотрела на задорно улыбающегося Келлу.

– Да-а-а, – не почувствовал подвоха парень.

– Хотеть не вредно, придурок! – рявкнула она.

Уже через два часа они оказались в особняке пожилой дамы… Уставшему и порядком раздраженному Келле не было дела до какого-то там завещания. А Нинка волновалась.

– Я оставляю все свое имущество, в том числе этот дом, коллекцию картин французских импрессионистов, драгоценности, счет в банке и многое другое, – Журавли замерли в ожидании, – своей внучатой племяннице Нине.

Все обреченно вздохнули и волком уставились на белокурую девушку, она же, напротив, раздвинула губы в самой своей искренней улыбке. Ударник «На краю», сидящий в самом конце огромной гостиной в английском стиле, зевнул – Журавли порядком его раздражали. Он бы из-за наследства точно не стал бы три дня куковать на теплоходе, выслушивая колкости и язвительные замечания в свой адрес без права хотя бы огрызнуться. Унижаться он не мог. А то, как хорошо и дружелюбно пожилая матрона общалась с ним, Келлой, парня удивляло и забавляло. Когда же Эльза Власовна узнала, что синеволосый – музыкант, и ко всему прочему еще и потомок великой фамилии, старуха едва ли не облобызала его, заявив, что среди прочего сброда на теплоходе около нее находится единственный порядочный человек с не менее порядочными и благородными предками. Пожилая дама долго расспрашивала Ефима Александровича о родственниках и предках, а тот почему-то рассказывал ей то, что сам слышал от родителей, хотя вообще-то над славным прошлым своей фамилии никогда не задумывался.