Инга Андрианова - По ту сторону

Визиты в консультацию все больше походили на пытку: моя инквизиторша изводила меня ежедневным осмотром, пугала больницей и уколами. Она упоенно играла в гестапо, не замечая собственных коллег. Один из них заглянул в мою карту и страшно удивился:

— Не вижу никаких проблем — у твоей пациентки нормальный вес, и набрала-то ничего: за два триместра — три кило.

В ответ мадам лишь едко усмехалась:

— Не переживай, она все наверстает! У нашей девушки прекрасный аппетит!

По дороге домой, я зашла в магазин, накупила кучу книг и объявила свекрови, что рожать буду в ванной. Люся Николаевна немедленно связалась с институтом акушерства, и в тот же день я стала их клиенткой.

Всю неделю в моем доме надрывался телефон. Митька терпеливо объяснял консультации, почему я буду рожать в другом месте, а я впервые ела жареный картофель, грызла соленый огурец и смачно плевала на угрозы озверевшей от бессилия садистки.

Над Москвой шафраном полыхнул октябрь. Бульвар залился осенним румянцем.

Закатные лучи омыли кроны, и листва затрепетала им в ответ. Робкий ветерок склонил к земле лепестки запоздалых цветов.

— Осень на дворе, а тепло как летом, — я открыла балкон и глубоко вдохнула.

— Да, — вяло отозвался Митька, — странная осень.

— Ты сегодня не в духе. Устал или проблемы на работе?

— Да нет, не на работе, а с машиной…

Я взвизгнула:

— Опять! Ты что, опять разбил машину? С ума сошел! Мне же скоро рожать! Кто меня повезет?

— Не дергайся, машина на ходу! Проблема только с тормозами: то цепляют, то нет.

— А как такое может быть? — удивилась я.

— Сам не знаю, — пожал плечами Митька, — такое чувство, что педаль западает.

— Завтра с утра гони в ремонт!

— Ладно, отгоню. — Митька потянулся, поднялся с дивана, — Устал я что-то — лягу пораньше.

— Так ты сегодня видео смотреть не будешь?

Митька отрицательно покачал головой.

— Какой удачный вечер! — произнесла я вслух и выключила телевизор.

За окнами было темно, но шум троллейбусов не оставлял сомнений — ночи пришел конец. Стукнула подъездная дверь, а через минуту послышалось шарканье метлы об асфальт. Внутри меня что-то дернулось и замерло. Я открыла глаза и какое-то время изучала темноту. Митька сопел, отвернувшись к стене, его подушка окончательно съехала на сторону. В открытую форточку залетел сухой лист, а вслед за ним, дрожа тенями, прокрался первый рыжий луч. В животе закрутилось веретеном и снова стихло.

— Мить, вставай! — прошептала я.

Разбудить Митьку было непросто, но в этот раз он сразу же открыл глаза.

— Что случилось?

— Пора в роддом.

— Точно?

— Точно.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Митька поднялся с кровати:

— Чего делать-то?

— На тумбочке список вещей. Нужно собрать сумку, проверить документы.

— У тебя все в порядке? — встревожился Митька.

— Почем я знаю? Схватки каждые пятнадцать минут, в книжке написано — самое время рожать.

— Ага, — Митька глупо икнул и начал шарить в поисках одежды.

Я собрала сумку, сверилась со списком, присела на диван, но тут же подскочила — новая схватка навалилась неожиданно быстро.

— Надо торопиться, — констатировала я.

Мы вышли из подъезда, и тихое утро омыло прохладой, стало легче дышать. Я кинула сумку на заднее сидение, сама уселась рядом с Митькой. Машина заурчала и покатила со двора. Какое-то время мы петляли по району, потом выкатили на Хорошевку. С каждой минутой живот все настойчивее тянуло вниз, крутило винтом, а я вертелась и охала, пытаясь устроиться поудобнее. Идущий перед нами грузовик резко сбросил газ и встал на светофоре. Митька ударил по тормозам…

— Нет, черт возьми! — закричал он, — Не смей! Тормози! — правой ногой он давил на педаль, но та с пустым звуком провалилась в пол.

Я вжалась в кресло, а секунду спустя мы въехали в обшитый железом короб. Раздался щемящий стон, хруст стекла и на меня посыпались осколки. Кузов плавно вкатился в наше лобовое стекло и завис над моим животом. Машина замедлила ход, пару раз дернулась и заглохла. В каком-то ступоре Митька завел двигатель, отъехал назад и уперся в бордюр. Несколько секунд он сидел молча, потом дернул ручник и только после этого решился взглянуть мне в лицо.

— Мужик, что случилось? Чем помочь? — кричал зеленый от ужаса шофер грузовика, но Митька лишь мотал головой и по-собачьи заглядывал мне в глаза.

Потом он выскочил наружу, обежал машину, открыл пассажирскую дверь, стащил с меня сапоги и начал вытряхивать из них осколки. Схватки пошли сплошной стеной, и я отобрала у Митьки обувь.

— Довезете до роддома? — попросила я шофера.

Тот судорожно кивнул и побежал заводить мотор.

У приемного отделения было пусто. Митька подергал входную дверь и громко постучал. Раздался щелчок, дверь открылась, и женщина в белом халате впустила нас внутрь.

— Нам нужно к врачу, — с порога начал Митька.

— Всем нужно к врачу. За этим сюда и приходят.

— Но у нас схватки…

— Придется подождать, мы принимаем роженицу, — женщина указала на стул, — Присядьте, к вам скоро выйдут.

Сидеть не было мочи — боль шомполом била живот, отдавая в спину и грудь. «Это невыносимо», — подумала я и заметалась вдоль стены. Хождение не помогло, и я опустилась на стул рядом с Митькой. Потянулись свинцовые минуты ожидания, во время которых боль то отступала, то рвала на части сотнями колючих жал.

— Заходите, — позвала сестра, и вслед за ней я прошла в узкую комнату без окон, освещенную лишь светом настольной лампы, — Сейчас поднимем роженицу и примемся за вас.

Она взяла со стола бумаги и вышла во внутренний коридор.

Несколько минут я в одиночестве переживала схватку, потом привычно заходила из угла в угол. Оставаться одной было страшно: а вдруг я что-то сделаю не так, и пострадает ребенок? Я села на стул, поерзала, снова вскочила — живот дернулся и заходил ходуном, а следом полезли тугие угрюмые мысли:

— Сейчас я умру от болевого шока. Такую пытку пережить нельзя.

Вернулась сестра:

— Садитесь, будем заполнять бумаги, — она посмотрела на мои конвульсии и запела заученной скороговоркой, — Отвлекайтесь, мамаша, отвлекайтесь. Меньше думайте о боли, отвечайте на вопросы.

— Мне нужно в туалет!

Сестра вздохнула:

— В туалет не желательно — плод может выпасть.

Я пригвоздилась к стулу, не смея дышать.

— Давайте паспорт! — велела сестра.

Я протянула ей паспорт, она осмотрела мои руки и положила на стол канцелярские ножницы:

— Стригите.

— Что?

— Ногти под корень.

Пока я сражалась с ногтями, сестра задавала вопросы и методично заполняла графу за графой.

— Можно стричь стоя? — взмолилась я.

Боль уже перекатывалась по всему животу, выталкивая с места.

— Стойте, если нравится, — отозвалась сестра, не поднимая головы.

Навалилась тугая лавина, я ухватилась за стул и низко захрипела.

— Потуги начались, — констатировала сестра и впервые посмотрела на меня с интересом, — Переодевайтесь, поедем наверх.

Меня завели в палату и указали на свободную кровать. Я легла поверх одеяла, прижалась лбом к холодной стене. В голове булькнула единственная мысль: «Схватки все чаще, а сил уже нет». Я попыталась дышать, как написано в умных книжках, но из груди вырывались только хрип да рычание. Накатила очередная волна, и я задышала в голос. Моя соседка выскочила из палаты:

— Девочки, она сейчас родит! Что же вы бросили ее одну?

В этот момент, широко раскрутив, меня вздыбило кверху и крупно затрясло на высшей точке, словно щепку швырнуло о рифы, протянуло с оттяжкой по острым зазубринам, и в клочья разорвав нутро, пошло закручивать по новой.

Люди в белых халатах обступили кровать:

— На каталку ее!

И вот навстречу мне поехали ряды больничных ламп.

Донесся лязг шарниров, стук дверей и чей-то голос в головах:

— Плод крупный, сама не родит.

— Девочка крепкая, думаю, справится.

— Как скажете, Инна Ивановна…

Надо мной склонилось большое плоское пятно и женский голос произнес:

— Перебирайся на кресло, будем рожать.

Я взобралась на постамент с высокими поручнями, к которым меня тут же привязали. Навалился удушливый вал, задергало низ живота, и я задышала по-собачьи.

Над ухом кто-то рассмеялся:

— Это что еще за дыхание! А ну-ка полной грудью! Сильный вдох, сильный выдох! Хватайся за поручни, тянись и тужься!

Я зажмурилась и потянулась вперед.

— Не годится! — скомандовал тот же голос, — Тужься не на лицо, а на живот, а то лопнут сосуды. Теперь отдышись, и поехали снова!

Под крики и команды я все тянула себя к поручням, пока, обмякнув, не рухнула на спину.

— У нее нет сил. Сама не родит!

— Она справится, — уверенно произнесла акушерка, — потужься, как следует, Вероника, ребеночку нужно помочь.

Что-то толкнуло меня изнутри, я захрипела, напряглась и потянулась к поручням.

— Показалась головка! — объявила врач и вся бригада пришла в движение.

Пока меня отвязывали от поручней, я все прислушивалась к детскому плачу и мысленно представляла, как малышу обрезают пуповину. Потом к моему лицу поднесли маленькие розовые ножки:

— Ну, кто? Говори пол ребенка!

Я поднялась на локтях, заморгала глазами.

— Девочка, вес — четыре сто, рост — пятьдесят три сантиметра, время — одиннадцать пятьдесят три — объявила сестра.

— Девочка, — выдохнула я, — а все мои ждут пацана.

— Ничего, подождут еще, давай потихоньку переползай на каталку! Ногу вниз! Да не на ребенка!

Я отдернула ногу, и нащупав поверхность кушетки, тяжко перевалилась через край.

«Девочка, вот тебе раз! А моя «гиенеколог» обещала, что будет пацан!»

Минут через пять мне на грудь положили мягкий теплый кулечек. Круглое личико, припухшие глазки да крохотный носик — вот и все, что мне удалось разглядеть. Складка под нижним веком нестерпимо и со всей очевидностью выдавали фамильную принадлежность моего ребенка к династии Кораблевых. Я прижала дочку к груди, она вздохнула, засопела и осветилась внутренним покоем.

Не прошло и минуты, как нас разлучили: дочку уложили на лоток, а меня вывезли в коридор и оставили слушать, как за стеной надрывается мой голодный ребенок. Еще через минуту я услышала шаги, каталка тронулась с места и меня снова повезли по коридору, ничего не объясняя и ни о чем не спрашивая.

Каталка въехала в просторное помещение, и молоденькая сестричка с веселым бойким лицом шагнула мне навстречу.

— Ну, Марья Ивановна, перебирайся на кресло.

— Я не Марья Ивановна.

— Не обижайся, у нас тут все Марьи Ивановны. Я тебя сейчас зашью, а ты не дергайся и не пищи.

— А что будете шить?

— Так Марью Ивановну и будем шить. Давай-ка, двигайся вперед!

И вот я снова на проклятом кресле.

— Так, внутренних разрывов нет, а этот залатаем в пять секунд. Интересно тебя порвали! Первый раз вижу, как рвут плечиками.

— Какими еще плечиками?

— Самое большое место у ребенка — головка. А тебя порвали плечиками, — тарахтела сестричка, — Редко такое увидишь. Сейчас тебя помажу йодом… а вот и первый шовчик!

Я тихо взвизгнула.

— Ты обещала не дергаться!

— А можно я поскулю?

— Ну давай, скули, только не громко, я этого не люблю.

— Я не громко, я больше для себя.

— А, ну для себя, тогда скули!

И она наложила второй шов:

— Этот был самый большой, теперь два маленьких.

— И-и-и!

— Интересно ты скулишь, натурально так, просто заслушаешься. А теперь запоминай, — и она стегнула меня в третий раз, — сидеть тебе, кума, нельзя аж сорок дней! Будешь все время лежать или стоять. Кормить ребенка тоже будешь лежа. Наклоны, приседания там всякие категорически запрещены! Швы скоро снимут, и если остальное будет в норме, отпустят домой.

— Остальное — это что?