Мы остановились на светофоре.

— Уже половина, — усмехнулась я.

— Половина чего? — отозвался Антон.

— Просто половина. Прямо как в поэме: мы дети полдороги.

— Мы дети светофоров и плохих дорог, — вздохнул Антон и включил передачу. Светофор оказался сломанным.

У дома мы остановились. Я подсмотрела на окна — в них горел свет.

— Муж ждет? — догадался Антон.

— Ага, обождался, — скривилась я, — Ну, до свидания. Спасибо, что довез!

— И это все? — протянул он разочарованно.

— Ладно, шеф, сколько с меня?

— Беги домой, — усмехнулся Антон, — и не опаздывай на работу! И береги пуговицы! — крикнул он в окно.

Машина развернулась и зашелестела вдоль улицы. Вдали раздался вой сирены.


Я разувалась в прихожей, когда из кухни вышла Марго:

— Думала, не дождусь. У тебя что, был скользкий выход?

— Не поверишь, тащусь с работы, — улыбнулась я.

— Маньячка! Я уже начала о тебе хорошо думать. А где твой муж?

— Вот у него, похоже, скользкий приход.

— Ты это серьезно?

— Боюсь, что да. Не знаю, что с ним происходит.

— Ну и дела! А я пришла проститься. С Алиской уже поболтала, с Ниночкой Петровной пообщалась, посмотрела, как она твою дочь пинками гонит спать, а та орет, что не заснет без маминых конфет.

— Так вот же он, грильяж! — я вытащила из сумки кулешовский пакет.

— Опомнись, кума, дитя твое спит! Ты же не станешь будить ее ради конфет?

— Что-то я совсем заработалась. Кофе?

— Давай, по маленькой.

Я поставила чайник, Марго села за стол и уставилась в окно на падающий снег:

— Завтра днем улетаю в Канаду. Если все получится, обратно не вернусь.

— Ты что, серьезно?

— Более чем. Документы подготовила, взятки раздала. Вылизала задницы всем бюрократам и шавкам, чтобы не тявкали в мою сторону.

— Ты едешь по работе?

— В первом приближении. Но я буду не я, если не выйду там замуж, — в глазах Марго появились знакомые чертики.

— Времени хватит?

— Лиланд уже разместил мое фото в местном брачном агентстве.

— Погоди, это что, твой канадский любовник разводит там деятельность? Что же он сам на тебе не женится? — удивилась я.

— Допустим, он женат, ну а кто ему мешает помочь боевой подруге?

— Высокие отношения! — вздохнула я.

Чайник уже надрывался, заполняя кухню густым белесым паром.

— Нормальный мужик, со здоровой психикой! — усмехнулась Марго, — Это не русский Васек, готовый бить морду за каждый твой взгляд.

До меня с опозданием дошел смысл ее слов.

— Так что, ты больше не приедешь?

— Я сказала, что не вернусь. Э, кума, ты же лингвист, чувствуй разницу! Приехать мне скорей всего придется. Все равно подготовленных документов не хватит, жопой чувствую, да и родители в Красноярске коммунизм достраивают.

— Тогда увидимся? — в моем голосе прозвучала почти детская надежда.

— А я еще не ухожу! — заржала Марго и достала из сумочки пачку сигарет.

Мы просидели допоздна, и я все норовила оставить Марго ночевать, но ей хотелось провести эту ночь в своей квартире, хоть и съемной, но привычной. Видимо, перед тем как круто развернуть свою жизнь, ей был необходим последний глоток постоянства. А может, она еще раз должна была убедить себя в правильности выбора, до конца вкусив вид обшарпанных стен и беспросветной Ленинградки за окном. Она все твердила про несобранные чемоданы, а сама рвалась в тот мир, где все ужасное и несправедливое уже произошло, где жесткие подушки хранили запах слез, а зеркала немую горечь отражений; в мир, пропитанный болью и страхом и оставшийся, как она верила, в жутком прошлом. Она должна была уехать не от друзей, не из гостей, а именно оттуда, из этого самого прошлого, воплощением которого стала однокомнатная квартирка на Ленинградском проспекте, где ее бросали, обманывали, предавали и продавали друг дружке достойные сыны своего отечества.

— Неужели завтра я увижу свет? — сказала она на прощанье.

— Ты имеешь в виду мир?

— Я имею в виду жизнь.


Утро ознаменовалось болью в голове и синяками вокруг глаз. Сказалась бессонная ночь, отъезд Марго и тревога за Митьку. Его приход я пропустила, но под утро сквозь сон услышала, как он говорит по телефону. Мне стало любопытно, кому он звонит в такую рань, поэтому я высунула руку из-под одеяла и сняла параллельную трубку. И что же я услышала? — Скрипучий Митькин голос и монотонные гудки, которым он усердно возражал.

На работе был полный завал, точь-в-точь как обещал Антон. Я металась от факса к компьютеру, от кабинета к кабинету и отовсюду возвращалась с новой кипой бумаг. Мысленно завидуя писаному Вовке, я вспоминала наш размеренный выставочный быт, добрые глаза Ираклия Самуэлевича и смешливых волжанок с их знаменитым грильяжем.

— Прекращай самодеятельность! — недовольный голос Антона вернул меня на землю.

Я посмотрела на факс, потом на Антона.

— Кто давал указания писать FOB? В порту сама разгружать будешь?

— Виновата, исправлюсь, — вспыхнула я, надулась и села править текст.

Обедать не пошла — аппетит пропал начисто. Когда Артамоныч ушел жевать баранину, я позвонила домой и расстроилась окончательно: Алиса обожглась о плиту и ревела во все горло. Бабка как всегда металась по дому, не зная, что делать. Митька традиционно спал. Я повесила трубку и уставилась в пол.

— Неважно выглядишь, ступай домой, — крикнул Антон из своего кабинета.

Я привела в порядок стол, выключила компьютер и занесла Антону готовые бумаги. Он пробежался по листку, поднял глаза:

— Уходишь?

— Но ты же сам…

— Сижу и думаю, зачем я это сделал? Ты не представляешь, как мне не хочется тебя отпускать.

— Я все доделаю, клянусь!

— Я не об этом, — устало произнес Антон и уткнулся в бумаги.

Я постояла минуту-другую и вышла, не дождавшись объяснений.


У самого подъезда я встретила понуро бредущего Митьку.

— Ты не спишь?

— Поспишь тут, когда все вокруг орут и воют, — проскрипел он, — Вот решил купить елку.

— Это ты здоров придумал! Давай выбирать вместе?

— Давай, будешь консультантом по мохнатым.

Мы прошли метров сто, и тут я вспомнила:

— Как там Алиса?

— Только забудет про палец, бабка тут же про него напоминает, — усмехнулся Митька, явно раздраженный тем, что его подняли в такую рань.

Рабочий день был в самом разгаре, но у елочного базара толпился народ. Гигантские пучки из куцых елок подпирали ограду, повсюду на земле валялись сломанные ветки. Красноносая торговка подсчитала выручку. Не долго думая, мы выбрали ель полохматей и веселенькую веточку в придачу.

— Мить, — вспомнила я, пока он расплачивался, — у нас завтра в «Праге» новогодний ужин, все будут со своими половинами.

— Во сколько?

— В семь. Пойдешь? — спросила я с надеждой.

— Это обязательно? Ты ведь знаешь, я не танцую.

— А мы и не будем, — произнесла я примирительно, — послушаем музыку, на других поглядим.

— Ладно, — сдался Митька, — Погладь мне белую рубашку.


Вечером в нашем доме светилась елочка. Алиса пела, забравшись под самые ветки, а подлая Тошка раскачивала игрушки и с любопытством смотрела, как со звуком «дзинь» они бьются об пол и превращаются в блестящий мусор. На кухне тайком от всех я заворачивала подарки и клеила к ним ярлычки. На «Люсе Николаевне» зазвонил телефон — Эльф поздравил меня с наступающим, а я рассказала ему про выставку, про сегодняшний полу-отгул, про оторванную пуговицу и гнусное поведение домашнего питомца. История с Тошкой его развеселила, он расслабился и даже описал свою поездку в Лондон.

— Привез тебе подарок и уже неделю катаюсь вокруг «Альбатроса», а ты оказывается, сидишь на выставке и давишься в общественном транспорте, — упрекнул меня Эльф.

— Прости, забыла предупредить — ухожу рано, прихожу поздно, падаю замертво. С этой работой совсем потеряла счет времени.

— Поверь, мне тоже неловко надоедать твоей маме звонками, — ответил он миролюбиво, — Так что давай уж как-нибудь договоримся.

— Прости, потом перезвоню! — крикнула я на бегу, потому что из комнаты донесся громкий хохот Алисы, означавший, что Тошка совершила нечто особенно эффектное.

Картина полностью оправдала мои ожидания.

Вся в мишуре с дождем на ушах, Тошка летала по комнате, норовя опрокинуть елку. Алиса лежала под деревом и дрыгала ножками. Бабка пыталась поймать серпантин и все туже затягивала узел на Тошкиной лапе. На новом вираже Тошка влепилась в балконную дверь, коротко хрюкнула и села на хвост. Мне удалось подхватить ее на руки и снять с головы золотое гнездо. Лапу распутывали уже всей семьей под злобное шипенье несостоявшейся снегурки. Освобожденный зверь забился под диван и сидел там до тех пор, пока на кухне не открыли холодильник.

Этой ночью я спала одна — Тошка меня презирала, а с утра пораньше выклянчила кусок колбасы и, довольная, свернулась калачиком на моей еще теплой постели.


Омлет еще не подошел, а в доме уже началась возня.

— Кому чай, кому кофе? — крикнула я с кухни.

Ответа не последовало, и я поняла, что Митька крепко спит, а остальные просто не слышат.

Я заглянула в комнату, но Митьки там не обнаружила, зато обнаружила на кресле красивое черное платье.

Дверь шкафа отворилась, и Митька с Алисой вывалились наружу.

— Не нашла! Не нашла! — закричала Алиса, а Митька павлином прошелся по комнате и замер, ожидая похвалы.

— Это мне?

— Сегодня вечером ты будешь лучше всех, — произнес он гордо.

— Вот это да!

Не отводя от платья восхищенных глаз, я стянула пижаму.

Алиса в предвкушении забралась на диван, поджала ножки и приготовилась хлопать. Митька пристроился рядом.

Я надела платье, сделала несколько светских проходов и маленький изящный реверанс. Митька охотно зааплодировал, Алиса закричала «Браво!».

Мать выползла на шум, презрительно поморщилась:

— Деньги девать некуда! Лучше бы ребенку игрушку купили!

Алиса покосилась на забитый игрушками шкаф и спрыгнула с дивана:

— Мама тоже хорошая девочка, ей тоже полагаются игрушки! — проворчала она и прижалась ко мне.

Ближе к вечеру начались сборы: Митька надел костюм и начал войну с галстуком, Алиса увидела, что я крашу ресницы, залезла ко мне на колени и принялась заглядывать то в один глаз, то в другой, сверяя увиденное с отражением в зеркале.

— Теперь нарисуй мне! — потребовала она.

— Детям глазки не рисуют, — резонно ответила я.

Алиса хитро прищурилась:

— Потому что не могут догнать?

— Потому что краска щиплется.

— Кусается?

— Да нет, у детей от краски щиплет глазки!

— А у взрослых?

— А у взрослых — не щиплет.

— Пап, мы с тобой дети! — гордо констатировала Алиса.

Митька сунул галстук в карман пиджака:

— У меня ничего не выходит.

— Ладно, что-нибудь придумаем. Попросим кого-нибудь из наших.

И мы пошли ловить такси.


В ресторане «Прага» было людно, играла музыка, швейцар пропускал избранных и преграждал путь непрошенным. Митька театральной походкой прошествовал в холл и что-то шепнул гардеробщику. Тот коротко кивнул и увел Митьку вглубь раздевалки. Пока я крутилась у зеркала, Митька преображался в кулисах. Скоро он вышел с завязанным галстуком и гордо поднятой головой. Я улыбнулась, глядя, как он вышагивает среди упитанных дяденек и нарядных тетенек — все тот же Митька, физтех и актер, заплутавший в лабиринте жизненных изломов.

Мы вошли в зал в тот самый момент, когда начальство завершало торжественную речь о сокрушительной победе Нового года над серыми трудовыми буднями. Артамоныч замахал нам рукой, и под любопытные взгляды гостей мы прокрались к столику.

— Я из последних сил отбиваю ваши места, где вас носит? — зашептал он, пожимая Митьке руку.

— Юр, ты как с другой планеты — в Москве снегопад, машину не поймать, а тут еще галстук… — тут я запнулась, увидев, как вспыхнули Митькины щеки.

Артамоныч посмотрел на Митькин галстук, ничего не понял и налил нам шампанского.

После обильных закусок и возлияний народ повеселел, загудел и даже пустился в пляс.