— Я ничего не успеваю, — пожаловалась Алина, — Коля на работе, а Митька пьет уже неделю, отец совсем расклеился — даже в аптеку не может сходить.

Передо мной проплыл безрадостный сюжет: Олег Петрович, проигравший схватку с наркотой, беспомощно глядит на то, как вместо дозы Митька ищет водку.

— Диктуй, что надо — я все привезу.

Мне было нестерпимо жаль Алину, попавшую в чудовищный водоворот. Состояние Люси Николаевны просто пугало. Что означают слова «с провалами в памяти»? Насколько глубоки эти провалы? Что ждет нас впереди?

Алина продиктовала мне список лекарств, а я еще раз убедилась, что в наши больницы лучше не попадать.

С этой печальной мыслью я придвинула справочник и начала обзванивать ближайшие аптеки.


Был полдень, когда я припарковалась у больничных ворот.

— Ну, как она?

— По-прежнему стабильна, — Алина взяла у меня часть пакетов, — Внешне выглядит неплохо, но с памятью совсем беда. Не пугайся, если она тебя не узнает.

— То есть, как не узнает?

— Даже меня узнает через раз. Видит, лицо знакомое, а кто я такая, не помнит…

— А что врачи?

— Врачи говорят, что ничего сказать не могут.


В палате было солнечно и душно, а еще очень тесно. По количеству коек она больше напоминала казарму. Как только мы вошли все разговоры стихли, к нам повернулись скорбные замученные лица. Стало ясно: визиты к Люсе Николаевне здесь были чем-то вроде сериала. «Узнает — не узнает?». Две тетки еще продолжали шептаться, но исключительно для фона.

Алина склонилась над кроватью:

— Мама, к тебе пришла Ника.

Из-под повязок на меня уставилось два виноватых глаза:

— Лицо знакомое… Ты тоже моя дочь?

— Нет, мама, Ника — это…, - тут Алина запнулась, не зная как меня представить, — это… Митина жена.

— А…Митина… понятно.… А Митя кто?

— Я уже объясняла: Митя — твой сын.

— Все ясно, — улыбнулась Люся Николаевна и стала подниматься, — Она пришла за мной?

Алина кинулась укладывать ее в постель.

— Нет, мама, Ника пришла к тебе в гости, она тебя не заберет. Тебе еще нужно лечиться.

— Она у нас просто бегунья, — раздалось от окна, — Так и норовит убежать.

Со всех сторон завздыхали:

— Все время рвется из палаты!

— Не сидится ей на месте!

— Попробуй, удержи ее, когда ноги в порядке!

От этих слов тоска накрыла с головой. Ощущение неминуемой беды легло на ясный день.

Нет, такую пациентку нельзя оставлять без присмотра, а значит, на лечение и на сиделку уйдут последние деньги семьи, которых стараниями Митьки почти не осталось. Надвигалась катастрофа, а я понятия не имела, как помочь родному человеку… не помнившему, кто я и откуда.

— Больно? — я погладила Люсю Николаевну по забинтованной руке.

— Ноет целый день, — ответила она и тут же перевела взгляд на Алину.

Этот взгляд ранил больнее слов. В глазах несчастной женщины стоял вопрос: «Я правильно общаюсь с той, которую ты привела?»

— Ничего, — улыбнулась Алина, — Она то забудет, то вспомнит. Придется подождать.


Домой я вернулась уставшая и подавленная. В душе шумела вода, на диване валялась одежда. Пока я переодевалась, шум воды стих, дверь открылась, из ванны вышел Антон, опухший и серый.

— Куда ты пропала? — он подошел ко мне, обнял за плечи.

— Была в больнице. Люсю Николаевну сбил Мерседес.

— Жива?

— Жива, но никого не помнит.

Антон прижал меня к себе и долго так стоял, не говоря ни слова.

— Пойдем обедать, — предложила я, — Мне скоро ехать за Алисой.

Пока я накрывала на стол, Антон рассказывал о поездке. Говорил, что переговоры прошли успешно и товар будет оплачен, говорил, что скучал, а я заглядывала в его глаза и видела там беспросветную усталость и что-то еще, похожее на желание отмыться.

— Ложись, поспи, я скоро вернусь.

Я отправила Антона на диван, составила посуду в раковину, надела пальто, нащупала в кармане ключ от машины и вышла из дома.


Когда через час мы вернулись из школы, Антон еще спал. Я накормила Алису, усадила ее за уроки, помыла скопившуюся за день посуду, потом прилегла рядом с Антоном и тут же уснула.

Проснулась оттого, что низ живота кололо и саднило. Внутри меня происходило движение, и мне оно совсем не нравилось. Я поднялась, включила свет … и тихо опустилась на диван:

— Вставай, Антон, у нас беда!

— Что? Что случилось?

Антон вскочил на ноги. Спросонья он выглядел растерянным.

Я ткнула пальцем в пятна крови.

— Одевайся! — скомандовал он.

Я дрожала всем телом, руки не слушались, ходили ходуном.

Антон, напротив, был собран и хмур: он наспех умылся, включил Алисе новый фильм:

— Не бойся, я с тобой! — сказал Антон и взял меня под локоть.


В приемной был народ, но мы прошли без очереди.

— Кровотечение! — выдохнула я, и Леночка вскочила с места.

— Немедленно на УЗИ!

Картинка на экране Леночку расстроила.

— Восемнадцать недель, отслойка плаценты. Матка в тонусе. Срочная госпитализация.

Леночка набрала шприц и выстрелила в воздух тонкой струей.

— Это но-шпа, она снимет спазм, а ты постарайся расслабиться и хоть немного успокоиться.

— Что со мной? Почему отслойка?

— Отслойка плаценты происходит по ряду причин. В твоем случае это могут быть резкие движения, физические нагрузки, сильный стресс, — она подробно описала мне опасность положения, — Полежи, а я пока тебя оформлю.

Я покачала головой:

— Не оформляйте, я не лягу.

— Почему? — удивилась она.

— Больница для меня — устойчивый стресс и жуткие воспоминания, — тут я с надеждой посмотрела ей в лицо, — Отпустите меня, а я дам слово соблюдать режим!

— Тебе придется лежать не день и не два.

— У меня получится, я справлюсь, только отпустите!

С минуту она обдумывала мои слова, потом протянула мне чистый листок:

— Пиши отказ от госпитализации. Вернешься домой, сразу ляжешь в постель! Я буду приходить к тебе после работы, ставить капельницы. Этот список, — она достала еще один лист и размашисто написала на нем с десяток наименований, — отдашь мужу. И помни: будешь лежать — сохранишь ребенка, будешь прыгать — и никакие таблетки тебя не спасут.

— Я выношу! Я буду лежать! Вы только помогите! — я осеклась и замолчала.

Дальнейшая жизнь без этого малыша уже не имела значения. Я жила встречей с ним, и не было в мире сильнее желания, чем выносить это крохотное существо, спасти от страданий. Одно я знала точно — в больницу мне нельзя. Нужно возвращаться домой и пытаться самой все исправить. Я верила, что сумею защитить ребенка лучше любого из врачей. Что-то диктовало мне порядок действий, и я слепо верила чутью.

Увидев слезы, Леночка достала валерианку:

— А вот это ты зря! Тебе совершенно нельзя волноваться. Будешь нервничать — потеряешь ребенка!

— Я успокоюсь!

— Обещаешь?

— Буду как слон.

— Только не ты! — улыбнулась она, — Ладно, зови супруга, будем инструктировать.

Пока я лежала на кушетке, Леночка что-то внушала Антону, тот послушно кивал и бросал на меня тревожные взгляды.

— А теперь потихоньку встаем и медленно идем к машине! — Леночка помогла мне подняться, довела до двери и передала в надежные руки Антона, — Берегите ее! Не давайте ей бегать!

Она открыла перед нами дверь:

— И никаких, ты слышишь, никаких волнений!


И потянулись дни тотального покоя. По узкой дорожке я шла вслед за Леночкой, шаг за шагом продвигаясь на свет. Диета, капельницы, тонны валерианки помогли мне пройти весь туннель до конца, до первых, едва различимых толчков детской ножки, стабильных анализов и образцовых показателей УЗИ. Беременность вновь потекла по привычному руслу, я снова научилась улыбаться, а Леночка сообщила, что плод перевернулся и занял положение вниз головой.

Каждую ночь я видела один и тот же сон, будто держу на руках белокурого мальчишку, он прижимается ко мне и тихо засыпает. Когда на очередном ультразвуке мне сообщили пол ребенка, я просто ответила:

— Знаю.

Малыш резвился по ночам и отсыпался днем. Иногда он икал, и живот мой ходил ходуном, словно мяч в руках озорника. Окна в нашей квартире не закрывались ни на миг, и в крещенский мороз на Алису с Антоном было жалко смотреть. По вечерам мы гуляли по парку, строили планы на будущее и, запрокинув головы, ловили падающий снег. По Леночкиной команде я колола себя в живот, сдавала анализы и свято блюла режим питания.

Родня вокруг меня водила хоровод, угодливые преданные лица сопровождали каждый мой шаг. Чем ближе подходил момент истины, тем заботливей становился Антон. Живот вовсю тянуло вниз — малыш уже страстно мечтал появиться на свет. Его состояние передалось и мне — уже не терпелось поднять его на руки, прижать к себе, заглянуть в эти синие глазки. Зося, мой верный товарищ и лечащий врач, получив очередной пинок, перебиралась с живота на грудь, включала песенку о том, что все будет пррекррасно, и уводила в мир тепла и неги.


— Когда рожаем? — Леночка задумчиво смотрела в календарь.

— Уже пора?

— Давай-ка в среду — моя бригада будет на дежурстве.

— Хотите стимулировать?

— Так будет удобнее. И срок у тебя подходящий.

— В котором часу приходить?

— Подходи к семи. Уколем в восемь, а к утру родишь.


После разговора с Леночкой я вернулась домой и перегладила пеленки, потом взялась за распашонки, а когда гладить стало нечего, поплелась на кухню готовить обед. Антон привез Алису из школы, прошел на кухню, сел за стол:

— Налей-ка чайку.

— Может, поешь?

— Пока не хочу, — он помолчал, дождался чая, отпил из кружки, снова помолчал, — Как самочувствие?

— В среду рожаем.

— Я тоже?

— А ты собрался соскочить?

— Могу поучаствовать, если допустят.

Антон отодвинул кружку. По его лицу пробежала тень.

— Стройка, похоже, затягивается до весны. С двумя детьми мы здесь не поместимся. Придется ехать к матери.

— И жить у нее до весны? — огорчилась я.

— Да, раньше весны они дом не сдадут, — вздохнул Антон, — А у матери три комнаты… она в них мается одна.

— Она хоть в курсе наших планов?

— Конечно, в курсе, даже комнаты подготовила: одну для нас, другую — для Алисы.

— Ну, вы и жуки! — поразилась я, — Все без меня решили!

— А вот и нет! — произнес Антона очень серьезно, — Если захочешь, останемся здесь.

— Сам знаешь, здесь даже кроватка не встанет.

Я обвела глазами кухню, будто надеялась, что за моей спиной раздвинутся стены, и квартира увеличится в размерах.

— Ну, что решаем? — выдохнул Антон.

— Поехали, но только под твою ответственность!

— Ну, ты ж меня знаешь!

— В том-то и дело!


Ровно в семь в частичной боевой готовности, но с решительным видом я переступила заветный порог. В приемной было тихо и пустынно, за окнами снег изливал синеву, тусклые лампы светили совсем по-больничному: уныло и тревожно. Как только я вошла, мой живот неистово задергался, давая знать, что наперегонки с акушерами ребенок стремится на волю.

Какое-то время я отвечала на дежурные вопросы, а сестра заполняла бумаги, проверяла документы. Покончив с формальностями, она отвела меня в палату, а следом за нами туда вошел высокий красивый шатен.

— Андрей Алоныч, — отрекомендовался он, — будем вместе рожать.

— А муж? — занервничала я, — Он что, рожать не будет?

— Еще как будет! — обрадовался Аполлоныч, — Видел его в коридоре — маячит бледной тенью. Позвать?

— Позовите, мне так спокойней.

— Ну, если спокойней, тогда позовем.

Вслед за Антоном в палату ввалилась куча белых халатов, все разом завертелось: шприц, катетер, датчик на живот. Загудели приборы, меня окружили студенты с любопытными мордочками. Мои вены пошли по рукам, живот всколыхнулся под проводами, где-то в головах запищал аппарат. Схватки начались почти молниеносно, и расстроенных студентов погнали прочь.

Пока народ метался по палате, я изучала собственные руки: вот кожа странно побледнела и сделалась прозрачной. Проступил синеватый узор сухожилий и на глазах стал графичным.