В молодости житейские сложности переносятся легко, без тени жалобы или неудовольствия. Если бы кто-нибудь сказал, что Саша недоедает или терпит лишения — она бы очень удивилась. Такова была новая жизнь, и девушка находила ее вполне приемлемой. Единственное, за что она не уставала себя корить, так это за то, что с большим энтузиазмом проводит время с новыми друзьями, чем учится. Учеба сама собой отодвинулась на второй план, и сколько ни напоминала себе Саша, что приехала учиться, пробивая путь в более счастливую жизнь, — ничто не действовало. И коль скоро учиться с удовольствием и полной самоотдачей не удавалось, Саша дала себе обещание не пропускать занятий.

На первый взгляд университетская вольница не требовала аккуратного посещения. В том, что это не так, Саша убедилась уже на первом курсе. В училище день начинался с проверки посещаемости. Преподаватели педантично отмечали каждого учащегося в журнале. В университете же этим занимался староста, и до первой сессии все было спокойно. Гром грянул, когда начались зачеты. Конспекты, тем более хорошие конспекты, были нарасхват. Однокурсники рыскали по знакомым с голодным волчьим взглядом. Материал спешно переписывался, читался урывками, но запоминался не особенно хорошо.

Саша ткнулась в пару мест. Спокойная медлительная толстушка-одногруппница присутствовала почти на всех занятиях, но расшифровывать ее бисерный почерк оказалось делом почти невозможным. Еще одна девица записывала все подряд, включая обороты «скорее всего» или «переходим к следующему вопросу», но смысл сказанного фиксировала весьма неудачно. После ее записей Сашу одолела паника. Связать прочитанное во что-нибудь вразумительное можно было лишь обладая фантастическим воображением или хотя бы при приблизительном знакомстве с вопросами. Саша сдалась. Взяла в библиотеке кипу учебников, в каждом из которых было около трехсот пыльных страниц, сжала зубы и села штудировать их.

В период экзаменов ее не оставляло странное чувство, что левая половина головы ощутимо тяжелее правой, напичканная громоздкими, тяжеловесными определениями и обрывками не связанных между собой сведений. Правая сторона головы казалась пустой и легкой, там гнездились глупые мысли и легкомысленные желания. Скрипучий голос нашептывал фразы из учебников, а бабочка, поселившаяся справа, взмахом крыльев навевала сладкий сон.

Саша старалась удержать голову, но она упрямо клонилась к левому плечу, словно поверженный бутон. Однажды, вконец устав от зубрежки и бессмысленной борьбы полушарий, Саша отправилась разводить мосты.

Белые ночи. Онемевший мост Лейтенанта Шмидта. Над Невой — победно вскинутые руки других мостов. Тихий плеск волн. Гранитная набережная, по булыжникам которой (Саше безумно хотелось в это верить) прогуливался едкий, смуглый Пушкин. Лорнировал дам, блистал эпиграммами и, быть может, прикасался к этому камню. Или к другому, или вон к тому.

Три часа. Ночь налегла на крыши домов не желающим темнеть брюхом. От Невы повеяло свежестью, и бодрящим напитком влился в кровь упоительный речной запах. Только запах был немного другим и не походил на знакомый с детства запах Волги. В нем слышалась копоть заводских труб, автомобильных выхлопов. Это был запах большого города, омытого упрямой рекой, стиснутой, но не побежденной гранитом.

Саша и еще две такие же юные авантюристки возвращались по спящему Васильевскому острову. Девушки шли по Большому проспекту, разглядывая темные дома на фоне светлого, сумеречно улыбающегося неба.

Сзади раздался звук мотора. Из окна милицейского газика высунулась хмурая небритая морда и неприветливо поинтересовалась:

— Почему по проезжей части?

— Так нет же никого, — удивились студентки.

Страж порядка звучно поскреб щетину:

— Ну?

— Чего «ну»? — вежливо поинтересовалась Саша.

— Почему не спим? — пояснил милиционер.

— Мосты разводили, — дружелюбно откликнулись девчонки.

— А! — подобрел собеседник, засунул голову обратно, затем снова выглянул: — Ну ладно, идите домой, — помолчал, а затем добавил: — Только не хулиганьте!

— Ой, — догадалась Саша, — а вы нас не подбросите?

— Куда это? — насторожился мент.

Саша поглядела на него, про себя прикидывая, вряд ли он может знать, где находится общежитие университета, а вот гостиницы знать вроде как обязан. Всего в паре домов от общежития находилась гостиница «Прибалтийская».

— До «Прибалтона»! — Саша «находчиво» употребила ее свойское наименование.

— Куда? — взвился вдруг милиционер. — Зачем это вам туда? — Подозрительно сощурился: — Живете там? Или как?

— Или как, — отрубила оскорбленная Саша. «Вот всегда так, — думала она, — ты к ним по-человечески, а они тебя подозревают во всяких пакостях! Вот что он имел в виду своим «или как»?»

— Ага! — Мент заводился на глазах. — До «Прибалтона» ей надо, в три часа-то ночи! — В его голосе появились грубые лающие интонации. Он вдруг оскалился, в серебристом освещении белой ночи зловеще блеснули зубы, навевая несвоевременные мысли об оборотнях. — Сейчас в отделение поедете, — с гадливым выражением процедил милиционер, — малолетки! Уж лучше там «отдохнете», чем по гостиницам шляться…

Саша переждала вспышку и медленно выговорила:

— Нам надо не в гостиницу, а в общежитие, недалеко от «Прибалтийской».

Милиционер захлопнул рот и раскрыл глаза, оказавшиеся ясно-голубыми. Он мигом потерял воинственность, сдулся, как шар, и, наконец, мирным, почти человеческим голосом произнес:

— А так бы и сказала, — и уже совсем успокоившись, пробурчал: — Спятить можно!

Всю дорогу он недовольно ворчал:

— Идут. Одни. По дороге. Полчаса назад мужика на Съездовской порезали. Думаешь, может, и с этими чего случится… Останавливаешься, а они: «мне в «Прибалтон»!

Девчонки сидели притихшие, в пререкания не вступали, понимая, что высаживать их из машины ворчун, может, и не будет, но сгрузить в участок — запросто.

Возле гостиницы газик, скрежеща колесами, развернулся, и мент все еще ворчливо сказал:

— Вываливайтесь, не такси… Дальше ножками!

Девушки торопливо выгрузились, бормоча «спасибо» и наступая друг другу на ноги. Вслед донеслось:

— Спасибо?! Мосты развели? Дома сидите… Ишь, студентки! Нечего нам работу подкидывать. Ясно?

— Так точно, виноваты, исправимся… — отчеканила Саша.

— Вот и хорошо! — почти нежно отозвался суровый страж порядка и дал по газам.

Девчонки переглянулись и дружно рассмеялись, чувствуя себя так, будто над беспечными их головами незримо пронеслась туча, пролившись дождем в другом месте.

Глава 13

Четвертый курс — как четвертый год затянувшейся экспедиции. Экзотические пейзажи не будоражат глаз, бурные события не трогают сердца, а усталое воображение и вовсе норовит улечься спать. Ветер вольной жизни все больше напоминает сквозняк. Народ начинает потихоньку обзаводиться скарбом, привычками и предпочтениями. Если на первом курсе девчонки, как мотыльки, готовы были лететь на самый призрачный огонек, сулящий неведомые радости и приключения, то теперь они выглядели настоящими привередами. Прежде при одном упоминании о дискотеке толпа разновозрастных девиц превращалась в растревоженный улей: торопливо сновали разведчики, на беспокойные лица наносилась боевая раскраска, повсюду разносился мускусный запах предстоящей охоты. Ремешки на осиных талиях затягивались на последние дырочки, груди воинственно топорщились, а в расширенных зрачках бушевал огонь. Прежде.

Теперь события разворачивались медленно, не торопясь, предоставляя массу времени для того, чтобы к ним привыкнуть.

Субботним днем в комнату, где жили Саша и девушка Сулима из Йемена, зашла Галка. Высокая упитанная вальяжная брюнетка из Чернигова толкнула дверь, царапнув по ручке отполированными ногтями, остановилась на пороге, цепким взглядом обвела комнату и, выждав драматическую паузу, заявила:

— Чувствую себя просто невыносимо!

Мелодичное, хорошо поставленное контральто шевельнуло роскошную, умело подчеркнутую грудь.

— Привет, Галина, проходи, не стой на пороге! — жизнерадостно отреагировала Саша, оставляя без внимания Галкины сетования, так как прекрасно понимала их назначение.

Маленькая округлая Сулима, позвякивая браслетами, взвилась с красного атласного покрывала и бросилась к подруге. Принимая дружескую руку, «изнемогающая» крупная Галя облокотилась на нее с чуть большим воодушевлением… Йеменка дрогнула, но выдержала. Тесно обнявшись, подруги двинулись по направлению к кровати. Усадив, а то и установив монументальную Галю на кровати, Сулима нетерпеливо метнулась за стулом, поспешной рукой придерживая распахивающиеся одежды. Устроилась напротив жеманно обмахивающейся гостьи, откинула со лба густые волосы, черные настолько, что они отливали изумрудными искорками, наподобие гладкого воронова крыла. Сулима сложила руки в умоляющем, почти молитвенном жесте и на выдохе произнесла:

— Ну?

В напряженно затухшем голосе слышалось раздраженное страдание. Так могла бы стонать девушка, в полуденный зной привязанная к столбу влажными, набухшими от пота веревками, нещадно натирающими нежную кожу. Саша тряхнула головой, ну не было на Сулиме никаких веревок, да и Галка ничуть не походила на истязательницу… Ну, или совсем чуть-чуть походила.

Галина «жестокосердо» опустила глаза на носок туфли, покачала полной ногой, выдержала очередную паузу и… вздохнула. В этом вздохе смешалось все: затаенное торжество, притворное сожаление, возвышающая гордость и даже подначка. Не так ли медлит палач, перед тем как освободить жертву от сковывающих ее пут?

Сулима поперхнулась от возбуждения, затем сокрушенно охнула, прижала одну руку к сердцу и бурно выдохнула. Палач и жертва пропали неизвестно куда, зато в маленькой общежитской комнатке вырисовалась другая, не менее живописная картина с теми же участниками, принявшими новые обличья. Согбенная Сулима в ниспадающих белоснежных одеждах, царственная Галина, чуть откинувшаяся на пурпурном ложе. Ожившая в роскоши цвета иллюстрация к восточной сказке: «Прекрасная Галя-джан, рассказывающая подруге своей Сулиме необычную историю, что с ней приключилась»… Обе девушки были совершенно поглощены действием и немилосердно достоверны в нарочитых позах.

Саша вдруг хихикнула.

Подруги обдали ее преисполненными негодования взглядами. Девушка прихлопнула смешок ладошкой, но он не сдался и засверкал в разноцветных глазах. Сулима набычила лоб и шевельнула смуглым, покрытым пушком ухом в сторону невоспитанной соседки, отчего Сашу одолела совершенно неприличная икота. Сулима подчеркнуто нейтральным голосом обратилась к Галине с неожиданным вопросом:

— Что такое?

Непредсказуемая фраза усилила напор на крепко сжатые губы, Саша громко фыркнула, чувствуя себя лошадью, всхрапнувшей под натянутыми удилами. Пытаясь остановить рвущийся вместе с икотой наружу смех, Саша принялась гладить живот против часовой стрелки. Этому нехитрому фокусу ее научила смешливая Леночка, и обычно он помогал переключить внимание. Но не сегодня. Саша кусала губы, усердно чесала живот, уже теряя соображение, какое из направлений нужное. Для того чтобы лучше сообразить, она закрыла глаза и другой рукой взялась за воображаемый кран. Покрутила, представила себя со стороны, и… смех победил окончательно. Саша сидела на стуле, левой рукой гладила себя по животу, правой вращала невидимый кран и хохотала, прерываясь лишь на судорожную икоту. Слезы лились из прикрытых глаз, и больше всего Саша страшилась их открыть, понимая, что недоумение в глазах соседки и ее гостьи лишь подбросит топлива в разгорающийся костер. Она всхлипывала и стонала, смех выходил булькающими звуками, придушенным шипением, сопением и даже гусиным «га-га-га».

Никакой театр не в состоянии перенести землетрясения. Когда изнемогшая Саша открыла, наконец, глаза, во взгляде Сулимы читалось некоторое сочувствие, а Галка посмеивалась, словно смех, ураганом пронесшийся над головой, задел и ее.

— Что такое… — начала было опять Сулима.

Но Галя, узрев в Сашиных глазах предвестников новых сотрясений, торопливо ее прервала:

— Я сдала анализ крови.

Галя протянула Сулиме палец, та округлила глаза в притворном ужасе и принялась сосредоточенно рассматривать крошечную красную точку на безымянном пальце. Саша икнула и поторопилась выйти из комнаты. В ванной она тщательно ополоснула лицо прохладной водой и сказала себе в зеркало:

— Не смешно!

Лицо в зеркале сморщило нос в улыбке, всем своим видом демонстрируя несогласие. Какое-то время Саша говорила со своим отражением, пытаясь убедить себя не портить людям удовольствие от взаимного общения. Когда Саша вернулась в комнату, девушки чинно пили чай, и разговор уже не носил «судьбоносного» характера. Сулима снова превратилась во флегматичную толстушку, а Галка перестала застывать в неестественных позах.