Что она хотела высмотреть? Она не смогла бы обнаружить в тревожно приседающем поэте ни любовно вылепленного природой мужественного Костиного профиля, ни сильного спортивного тела с твердыми бугорками мышц, ни крепкой груди, спрятавшись на которой можно было почувствовать себя маленькой и защищенной… Защищенной? Едкая волна воспоминаний смыла привкус разочарования. Когда это она чувствовала себя защищенной благодаря Косте? Когда разбиралась с Магой? Или, может, в кафе, рядом с грубым официантом и приторным Гришей? Или… или…

Саша подхватила чемодан и рывком поставила его на перрон. Взгляд Иванова поймал в фокус девушку его мечты, и лицо расцвело ясной детской улыбкой. В Сашиной душе засветилась робкая надежда. Скорым экспрессом прошуровала знакомая пословица: «Не все то золото, что блестит!» Может, и впрямь неказистый Иванов окажется тем драгоценным сосудом, в котором теплится чудесный свет истинной любви!

Саша взволнованно потупилась. Как раз вовремя. Лицо очарованного инженера заполонило другое выражение. Горделиво выпятилась нижняя губа, глубокие складки пролегли в уголках капризного и одновременно слабовольного рта. По-хозяйски сощурились глаза, ревниво оглядывая «свое сокровище». Какой-то мужчина помог Саше сойти со ступеньки, и в глазах влюбленного поэта зажглись недобрые огоньки.

Их отделяло не больше пяти метров, но Александр медлил, отчего-то ему хотелось, чтобы Саша подошла к нему сама. Было ли это невольной местью за годы слепого восторженного обожания, которым он обливал свою возлюбленную в письмах, не обращая внимания на сухие строчки ответных посланий? Или, может, поэт был ослеплен видом предмета своей страсти? Как бы то ни было, Саше пришлось самой подтащить увесистый чемодан к месту дислокации трепетного возлюбленного.

— С приездом, любовь моя! — тонким подрагивающим голосом возвестил Иванов.

Саша невесть отчего вздрогнула и ответила невпопад:

— Чемодан тяжелый. Все руки оттянул.

Иванов пошевелил бровями, губами, ноздрями и бесплотным голосом, способным восхитить бабочку, питающуюся нектаром, а не уставшую, издерганную современную девушку, промямлил:

— Я не спал с тех пор, как получил твою телеграмму…

Саша потерла виски, нахмурилась:

— Твое предложение в силе?

Пришел черед поэта вздрагивать. Иванов помолчал, приложил обе руки к груди, возможно, для того, чтобы унять свое поэтическое сердце, открыл и снова закрыл рот, задохнулся легким дымком сигареты случайного прохожего. Втянул щеки. Выпустил их обратно висеть по бокам лица мягкими брюшками. Саша уже открыла было рот, чтобы взять свои слова обратно, уж больно болезненной оказалась реакция влюбленного поэта. Но Иванов собрал остатки рассеявшегося по всему организму мужества и сказал тонким, прерывающимся, но до ужаса уверенным тоном:

— Буду счастлив повторить это снова, — и окончательно окрепшим голосом добавил: — На веки веков! — и тут же подтвердил незыблемость своего решения, порывисто схватив Сашину руку и упав на нее лицом в жарком поцелуе. От такого резкого движения отвисшие щечки Иванова колыхнулись вперед ликующих губ и мягко шлепнули Сашу по руке… По крайней мере, ей так показалось. Ну, не губы же это были, в самом-то деле!

Отдав долг галантности, Иванов мужественно зашагал вперед, изнемогая под тяжестью Сашиного чемодана. Напряженная шея с рискующими оборваться жилами, уныло семенящие ноги. Каждый предмет: угол, поворот, скамейка, урна — превращались в немыслимые препятствия, поэт бился о них чемоданом, содрогаясь всем телом и надрывая Сашину душу.

— Давай вместе, — попробовала сказать она, но натолкнулась на такой взгляд, что предпочла прикусить язык.

Иванов пер чемодан с такой настойчивостью, словно держал экзамен на принадлежность к сильному полу. Не склонная к сантиментам Саша чуть не расплакалась, когда они наконец дотащились до порога квартиры. Еще немного, и у нее не хватило бы сил смотреть на муки самолюбивого инженера. Если бы в чемодане не лежало все Сашино движимое имущество, ей хватило бы сострадания отказаться от поклажи, безжалостно столкнув вниз по лестнице.

Едва за ними захлопнулась входная дверь, на Сашу обрушился какой-то безумный поток. Александр бурно сдернул с гостьи легкую ветровку, стремительно, рискуя оборвать вешалку, пристроил на свободном крючке. Почти втолкнул Сашины ноги в чужие тапочки, а затем… кинулся распаковывать злосчастный чемодан. Он по-хозяйски доставал и с воркованием разворачивал Сашины вещи, любовно разглаживая складки, бретельки, платочки. В каждом его движении было столько страсти, что Саша стыдливо убежала в ванную.

Безмолвие безжизненного, стерильного пространства нарушал только тоненький извиняющийся звук. Простуженный кран совестливо ронял редкие капли. В остальном тесная комнатка с полуметровой чугунной ванной, выкрашенной в тускло-голубой цвет, выглядела чрезвычайно опрятно. Ровные крючки с полотенцами, выстроенные по росту шампуни, мочалки, вывешенные на просушку каждая на специальном креплении. Саша удовлетворенно вздохнула, поразившись нехитрому изобретению: кусок мыла был выложен на мыльницу строго перпендикулярно, что не давало ему раскиснуть. Она потрогала мыло пальцем, не удержалась и заглянула в туалетный шкафчик. Порядок царил везде.

Вернувшись, Саша обнаружила, что часть вещей была тщательно развешана на плечиках в шкафу, остальная — сложена в аккуратные стопочки на двух, видимо, специально выделенных ей полочках. Александра в комнате не было, зато на кухне слышался шум воды и звяканье посуды. Саша присела на край кровати. Медленно закружилась голова, захотелось закрыть глаза и слушать, слушать мирные звуки, навевающие ощущение покоя. В теле, словно выключили беспокойно гудящий трансформатор, ослабло напряжение. Накопленная за долгое время усталость навалилась плотным одеялом сновидений.

Ей снилась лунная дорожка на водной глади. Волны тихо плескались возле уха, откатывались, прибегали обратно. В мерном качании ощущалась затаенная сила и неотвратимость. Было покойно и сладко чувствовать себя щепкой, покорной могучей воле прилива.

Голубой очаровательный заяц с пушистой шерсткой обмакнул лапку в воду, по-человечески сморщил мордочку и принялся брезгливо трясти голубой лапкой. Саша смотрела на невиданное зрелище во все глаза. Невзирая на фантастическую расцветку, заяц казался невероятно милым. Хотелось прикоснуться к этому чуду, потрогать шелковистую шкурку, почесать за ушком. Саша пошарила рукой в поисках приманки для голубого шалуна. Вода мягко утекала сквозь пальцы и была совершенно не мокрой, не холодной и совершенно не походила на воду. Нежная, почти бесплотная, она стекала с ладони вниз, каплями сочилась по рукам, но не ощущалась.

Чувство тревоги прокралось в чудесный сон вместе с облаком, закрывшим строгий лик луны. Погасла лунная дорожка, заяц заскулил, заверещал голосом брошенного ребенка. Саша водила руками перед лицом, словно силясь разогнать мглу. Ветер, злобный резкий ветер разметал тучи, и снова выглянула луна, на этот раз больше похожая на плоский кружок, вырезанный из плотной серебряной бумаги.

Искусственный диск не давал света, скучно висел на черном бархатном листе неба. Невдалеке кто-то задвигался. Раздался костяной звук, словно щелкнули кастаньеты. За ним еще один. Затем еще. Звук повторялся в рваном ритме. Саша как можно шире раскрыла глаза… Белый, как привидение, заяц приближался кособокими скачками. Серебряный суррогат луны, заполнивший собой пустоту, оказался не в состоянии подсвечивать анемичную шкурку чудесным голубым цветом. Жалкий белый комок нерешительно скакнул к Саше и опасливо покосился одним глазом. В распахнутом выпуклом глазу косого отразился серебряный кружок. На этот раз он выглядел как монетка. Крошечная серебряная монетка с рифлеными краями. Саша протянула к зайцу руки, тот радостно вскочил на задние лапы, оголив живот. Отвратительный голый розовый живот, по которому ползали белые черви. Саша отпрянула и… проснулась.

Сон длился не более минуты. На кухне по-прежнему позвякивала посуда, и тоненький голос Иванова выводил: «Я люблю… тебя, жизнь!»

Саша обхватила руками мокрую после душа голову и задумалась. Какому это, интересно, облезлому зайцу она, обманувшись, протягивала руки?

Глава 24

Евгения Мартыновна сидела за кухонным столом, держа в руках карандаш. Близился день Сашенькиной женитьбы, и будущая свекровь испытывала почти отчаяние. Единственный ненаглядный сыночек, мальчик, которому самоотверженная мать посвятила всю себя, был влюблен как, как… кошак. Женщина вытерла крохотную слезинку, продравшуюся сквозь богатые от природы ресницы.

Ей не следовало так говорить! Мальчик влюблен с неистовостью поэта, впечатлительной тонкой натуры. Все эти годы мать поддерживала в нем этот хрупкий огонь, жаркую чувствительность. Александр сумел пронести трепетную душу сквозь засасывающую рутину во многом благодаря тому, что мать угадывала малейшие желания, оберегая сына от бытовых проблем. Евгения Мартыновна вздохнула: справится ли эта девушка с нелегкой долей избранницы поэта? Сумеет ли она заслонить его ранимую душу от суровых буден?

Женщина встала, подошла к плите, на которой остывала кастрюля компота, попробовала. Жидкость получилась не самая здоровая. Слишком много сахара. Евгения Мартыновна отмерила двести пятьдесят миллилитров воды и долила в компот, туда же отправилась лимонная кислота на кончике ножа. Женщина перемешала содержимое, снова сняла пробу, прислушалась к послевкусию и удовлетворенно кивнула. Идеально! Питье должно утолять жажду, а не ублажать вкус.

Евгения Мартыновна вернулась к подсчетам. Свадьба, даже самая скромная, требовала вложений. По старой бухгалтерской привычке женщина расчертила лист на две большие колонки, словно сводя дебет с кредитом. Никаких излишков, только самое необходимое. После долгих расчетов остались две расходные статьи, которые не поддавались урезанию. Свадебные кольца и продукты для стола.

Ах, да — еще свадебный подарок. На лице Евгении Мартыновны появилась холодная усмешка. Как трезвая женщина, она отдавала себе отчет, что мало какая невеста показалась бы подходящей для единственного сына, но Саша… Что-то в этой девушке вызывало беспокойство. Слишком сильная, чересчур независимая. Это же надо, заявиться в дом без приглашения! Конечно, Сашенька влюблен в нее, он без конца писал письма, некоторые его стихи периода долгого ухаживания мать сохранила в отдельном альбоме. Недаром же говорят, что любовь питает поэзию! Но одно дело быть музой, и совсем другое — женой. Редкие натуры способны совмещать эти разные по духу функции.

В душе Евгения Мартыновна лелеяла надежду увидеть в женах сына скромную, пусть и самую невзрачную девушку, ту, которая будет смиренно нести свой крест рядом с талантливым мужем. Станет его тенью, тылом, опорой. Кроме того, матери хотелось, чтобы невестка укрепила и материальное положение семьи. Саша пришла к ним с одним чемоданом и незаконченным образованием. Если она все же завершит учебу, ее можно будет неплохо пристроить. Как-никак выпускница Петербургского университета. Следует отдать должное ее целеустремленности.

При помощи окольных расспросов удалось выяснить, что будущая невестка неплохо училась, по крайней мере, стипендия у нее была повышенная. «Ах, как тяжко удерживать бразды правления в одних-единственных руках! — Евгения Мартыновна приложила пальцы к вискам. — Решено. Молодые будут жить у меня, и, по-моему, это неплохой свадебный подарок!»

Подготовка к свадьбе пронеслась так стремительно, что Саша не успела понять, нужны ли длинное белое платье, фата, цветы, красивый зал, машина с кольцами, радостные гости и настоящий бал в честь важного события? Саше так и не удалось об этом узнать. Принаряженный в свой рабочий костюм Александр и Саша в платье с выпускного вечера и стареньких босоножках зарегистрировались «без шума и пыли». В качестве гостей присутствовали мать жениха и пара гостей — обширная начальственная тетя Тоня и ее сонный муж, служащий железнодорожного вокзала. Они преподнесли молодым самовар и льняные салфетки.

Сашины родители не приехали. Саша послала им телеграмму с точной датой регистрации, но ответа не последовало. Огорчиться Саша не успела или… забыла. Подружек с фабрики было решено не звать, с чем Саша тоже смирилась довольно легко. Она представляла расстроенные лица соседок: восторженной Светки и красавицы Ани. Не так… ох, не так должна выглядеть настоящая свадьба, на которую можно было бы созвать гостей.

После свадьбы события поволоклись хромой клячей. Саша была озабочена лишь одним — скорее зажить своей семьей, наладить жизнь, которой ей так долго хотелось. Александр всюду ходил за ней как привязанный, светло и польщенно улыбался, отмечая восторженные взгляды посторонних. Саша похорошела, ее сдержанная северная красота расцвела. Прямые льняные волосы, подвитые на концах, красиво ложились на плечи. Под бледной прежде кожей заиграла кровь, упрямые губы все чаще складывались в улыбку. Так могла бы улыбаться немецкая фрау в крахмальном фартучке, занесшая ногу над аккуратной, вымощенной брусчаткой дорожкой, ведущей к трем безупречным «к». Кухне, кирхе и киндерам.