Мэри Брэддон - Победа Элинор

Голова ее опустилась на грудь, а глаза задумчиво устремились па улицу, освещенную солнцем под открытым окном. Пудель Фидо лежал у ее ног и время от времени приподнимал голову, чтобы полизать ее руку. Собака скучала по своему хозяину, бродила по маленьким комнаткам и жалобно выла несколько дней после исчезновения мистера Вэна.

Синьора со вздохом смотрела на Элинор. Что должна была она делать с этой девушкой, которая взяла на себя ужасную вендетту в пятнадцать лет и так мрачно была поглощена своим планом мщения, как любой корсиканец.

— Милая моя, — вдруг сказала учительница музыки несколько резким тоном, — знаете ли вы, что Ричард и я должны завтра уехать из Парижа?

— Завтра уехать из Парижа, синьора!

— Да. Театр открывается в первых числах октября, и наш Дик должен писать все декорации для новой пьесы. Притом моих учениц нельзя долго заставлять ждать, я должна воротиться к ним.

Элинор Вэн с изумлением подняла глаза, как будто она старалась понять все, что говорила синьора Пичирилло, потом вдруг как будто ее озарил какой-то свет; она встала и опустилась на подушку у ног своего друга.

— Милая синьора, — сказала она, сжимая руку учительницы музыки в обеих своих руках. — Как я была зла и неблагодарна все это время! Я забыла все, кроме себя самой и моих огорчений. Вы приехали в Париж для меня, вы сказали мне это, когда я была больна, но я забыла, я забыла и Ричард оставался для меня в Париже. О! Чем я могу вознаградить вас обоих, чем я могу вознаградить?

Элинор спрятала лицо на коленях синьоры и молча заплакала. Эти слезы облегчили ее, они по крайней мере на время отвлекли ее от одной всепоглощающей мысли о грустной судьбе ее отца.

Синьора Пичирилло нежно пригладила мягкие волнистые, каштановые волосы, лежавшие на ее коленях.

— Милая Элинор, сказать вам, чем вы можете сделать нас обоих очень счастливыми и в десять раз вознаградить нас за все небольшие жертвы, какие мы сделали для вас?

— Да-да, скажите мне.

— Вы должны выбрать себе путь в жизни, Нелли, и выбрать его скорей. В целом свете вы можете просить помощи только у ваших сестер и братьев. Вы имеете на них некоторое право, милая, но я иногда думаю, что вы слишком горды для того, чтобы воспользоваться этим правом.

Элинор Вэн приподняла голову с надменным движением.

— Я скорее умру с голоду, чем приму хоть пенни от мистрис Баннистер или от ее сестры и братьев. Если бы они поступали иначе, отец мой никогда не умер бы таким образом. Его бросили псе, бедняжку, кроме его бедной дочери, которая никак не могла спасти его.

— Но если вы не намерены обратиться к мистрис Баннистер, что же вы будете делать, Нелль?

Элинор Вэн с отчаянием покачала головой. Все здание будущего было разрушено отчаянным поступком отца. Простая мечта трудиться для возлюбленного отца исчезла, и Элинор казалось, будто будущее уже не существовало, а было только печальное, отчаянное настоящее — унылое пятно в великой пустыне жизни, граничившее с разверстою могилой.

— Зачем вы меня спрашиваете, что я намерена делать, синьора? — спросила она жалобно, — Что за беда, что бы я ни делала? Никакими моими поступками не возвращу я жизнь моему отцу. Я останусь в Париже, буду зарабатывать пропитание себе, как могу, и буду отыскивать человека, убившего моего отца.

— Элинор! — закричала синьора. — Вы с ума сошли, как вы можете оставаться в Париже, когда в целом городе не знаете ни одной живой души? Скажите ради Бога, как вы будете зарабатывать себе пропитание в этом чужом городе?

— Я могу быть надзирательницей или няней… Какое мне дело, как низко ни упала бы я, если бы только я могла оставаться здесь, где я могу встретить этого человека.

— Милая Элинор ради Бога не обманывайте себя таким образом. Человек, которого вы хотите найти, без сомнения авантюрист. Сегодня он в Париже, завтра в Лондоне, или, может статься, на дороге в Америку, или на другом краю света. Неужели вы надеетесь встретить этого человека, прогуливаясь по парижским улицам?

— Я не знаю.

— Как же вы надеетесь встретить его?

— Я не знаю.

— Но, Элинор, будьте рассудительны. Вам совершенно невозможно оставаться в Париже. Если мистрис Баннистер не предъявляет своих прав на вас, я предъявляю их, как самый старый ваш друг. Милая моя, вы не откажетесь выслушать меня?

— Нет, нет, милая синьора. Если вы думаете, что я не должна оставаться в Париже; я возвращусь в Англию к мисс Беннетт. Они дадут мне пятнадцать фунтов в год, как младшей учительнице. Я могу жить с ними, если не должна оставаться здесь. Мне надо же заработать сколько-нибудь денег, прежде чем я постараюсь найти человека, бывшего причиною смерти моего отца. Как долго придется мне заработать хоть сколько-нибудь порядочную сумму!

Элинор тяжело вздохнула и опять впала в глубокое молчание, из которого пудель напрасно старался вызвать ее разными ласковыми хитростями.

— Стадо быть, это решено, Нелли, моя милая, — весело сказала сеньора — Вы завтра уедете из Парижа с Ричардом и со мной. Вы можете жить с нами, моя милая, пока решите, что предпринять. У нас есть особая комнатка, в которой теперь стоят пустые ящики. Мы приготовим эту комнату для вас, милая моя, так удобно, как только можно.

— Милая, милая синьора! — сказала Элинор, став на колени возле кресла своего друга. — Как вы добры ко мне! Но во время моей болезни, верно, было истрачено много денег: доктору, вы давали мне желе, фрукты, лимонад — откуда брали вы деньги, синьора?

— Вата сестра, мистрис Баннистер, прислала денег в ответ на письмо от Ричарда.

Лицо Элинор вдруг вспыхнуло, и учительница музыки поняла значение этого гневного румянца.

— Ричард не просил денег, моя душечка. Он только написал к вашей сестре, что случилось. Она прислала денег на необходимые издержки. Деньги не все еще издержаны, Нелли, их дастанст на возвратный путь в Англию, и то еще останется. Я записывала все издержки и подам вам счет, если хотите.

Элинор взглянула на свою белую утреннюю блузу.

— Осталось на траурное платье? — спросила она тихим голосом.

— О, осталось, душечка! Я подумала об этом. Я заказала для вас траур. Портниха взяла на фасон одно из ваших платьев, вам не надо беспокоиться об этом.

— Как вы добры ко мне, как вы добры!

Элинор Вэн могла только сказать это. Однако она не вполне понимала, как много обязана она этим людям, несвязанным с нею никакими узами родства, и которые, между тем, несмотря на свои затруднительные обстоятельства, оказали ей услугу во время ее горести. Она не могла еще совершенно на них положиться. Она любила их давно, еще при жизни отца, но теперь, когда он умер, все узы, привязывавшие ее к жизни — любовь, счастье — вдруг разорвались, и она стояла одна, слепо блуждая в густом мраке нового и печального мира, и вдали мелькал один только огонек в конце трудного и темного пути, и эта обманчивая и роковая звезда манила ее вперед к ненависти и мщению.

Богу одному известно, какое возмездие замышляла она в своем детском неведении света. Может быть, она набралась понятиями о жизни из многочисленных романов, прочтенных ею, в которых злодей всегда наказывался в последней г лаве, как бы он пи торжествовал своими беззаконными поступками в двух первых томах.

Романтические мечты Джорджа Вэна о богатстве и величии, о возмездии тем, кто бросил его и забыл о нем, не могли не произвести влияния на душу его младшей дочери. Эта гибкая душа была совершенно в руках старика, он мог сделать из нее что хотел. Он сам был рабом впечатлений и нечего было ожидать, чтобы он мог научить свою дочь тем твердым правилам, без которых человек, подобно кораблю, неуправляемому кормилом, несется по течению жизненного моря. Он дал полную волю впечатлительной натуре Элинор, он не сдерживал сангвинический темперамент, который во всем доходил до крайностей. Так слепо, как девушка любила своего отца, так же слепо была она готова ненавидеть тех, кого оп называл своими врагами. Разбирать, какого рода были обиды, сделанные ему, значило бы брать сторону его врагов. Руссудок и любовь не могли идти рука об руку в верованиях Элинор, потому что вопросы, сделанные Рассудком, были бы вероломством против Любви.

Стало быть, нечего удивляться, что она считала прерывистые фразы, написанные ее отцом на пороге постыдной смерти, торжественным и священным залогом, нарушить которого было нельзя, хотя бы ей пришлось пожертвовать всей будущностью своей жизни для достижения этой одной цели.

Подобные мысли, неясные и ребяческие, может быть, но, тем не менее, всепоглощающие, наполняли душу Элинор. Может быть, это намерение мести позволяло ей лучше переносить свою потерю. По крайней мере ей было для чего жить. На конце дальнего мрачного пути по неведомому миру сиял свет, и как ни была обманчива эта путеводная звезда, — все же это было лучше совершенной темноты.

Синьора Пичирилло осталась очень довольна своим утренним делом. Она получила согласие Элинор уехать из Парижа, это было важно. Оставив то место, где случилась ужасная смерть Джорджа Вэна, молодая девушка, при своем веселом характере, могла мало-помалу забыть свое горе.

В этот печальный период болезни и несчастья, добрая учительница музыки полюбила дочь мистера Вэна еще более прежнего. Жизнь вдовы была очень грустная. Может быть, самым спокойным периодом можно было назвать последние десять лег. Десять лет тому назад, муж и дети итальянки умерли один за одним, и она осталась на свете одна с долговязым восемнадцатилетним юношей, осиротелым сыном ее умершей сестры, ее единственным покровителем.

Этот долговязый юноша был Ричард Торнтон, единственный сын хорошенькой младшей сестры синьоры и щеголеватого кавалерийского офицера, который женился на незнатной и бедной девушке, влюбившись в ее хорошенькое личико, и умер через два года после свадьбы, оставив свою вдову вести печальную, тревожную жизнь в совершенной зависимости от сестры. Синьора с ранних лет привыкла нести чужую тяжесть. Она была старшей дочерью талантливого скрипача, двадцать лет бывшего капельмейстером в оркестре в одном из главных лондонских театров, с детства она была существом мужественным, привыкшим полагаться на самое себя. Когда сестра ее умерла и бледными, дрожащими губами просила синьору не оставить ее бедного сына, Ричарда Торнтона, Элиза Пичирилло обещала верно исполнить данное ею слово. Бедная, увядшая красавица умерла с улыбкой на лице, а когда Пичирилло — который был учителем языков в нескольких второстепенных школах, и ленивым, добродуш-но-ничтожным человеком — воротился домой в этот вечер, он нашел нового члена в своем домашнем кругу и, следовательно, нового нахлебника.

Ричард, высокий мальчик, был предан синьоре, как самый любящий сын. Он выказал большую даровитость в самых ранних летах, но даровитость эта была разнообразного свойства и не обещала перейти в гениальность. Тетка учила его музыке, сам он научился живописи и копил шиллинги, зарабатываемые им скрипкою, чтобы вступить в какую-то академию, где-то в Блумсбери.

Но зарабатывать деньги картинами было не так-то легко, и впоследствии Ричард рад был взять место помощника живописца в театре «Феникс», где он уже получал жалованье, как вторая скрипка.

Эти простые люди были единственными друзьями детства Элинор Вэн, и теперь Ричард Торнтон восхищался мыслью принять к себе в дом эту прелестную младшую сестру, хотя эта идея заключала в себе необходимость работать для Элинор, пока она будет в состоянии сделать что-нибудь для себя.

— Ничего не могло быть лучше для нас во всем этом печальном деле, тетушка, — сказал молодой живописец, когда зашел на Архиепископскую улицу и нашел тетку одну в маленькой гостиной, Элинор прилегла после утреннего волнения, а ее приятельница укладывала ее гардероб и все приготовляла к отъезду.

— Ничего не могло быть лучше для нас, — повторил молодой человек. — Золотистые волосы Нелль осветят, как солнце, наши комнатки, и у меня всегда будет модель для моих картин. Какой собеседницей будет она для вас в длинные печальные ночи, когда я ухожу в театр! Как отлично она будет помогать вам в ваших уроках! Она, наверно, играет теперь и поет.

— Но она хочет воротиться к мисс Беннет в Брикстон-скую школу, Дик.

— Но мы ее не пустим, тетушка! — закричал Торнтон.

— Мы сделаем из нее примадонну, или трагическую актрису, или что-нибудь в этом роде. Мы научим ее зарабатывать сто фунтов в неделю своими белыми руками и блестящими серыми глазами. Как прелестна была она вчера, когда, стоя на коленях, клялась отомстить злодею, обыгравшему ее отца! Ее золотистые волосы струились по ее плечам, а глаза бросали огненные искры! Вся зала затряслась бы от-рукоплесканий, если бы она сделала это в театре. Она чудная девушка, тетушка, она весь Лондон может свести с ума не сегодня-завтра. К мисс Беннет, в Брикстон! — кричал Ричард, презрительно щелкая пальцами. — Вы точно так же могли бы приковать эту девушку к обязанностям гувернантки, как могли бы заставить молнию исполнять обязанность грошовой свечи.