Мэри Брэддон - Победа Элинор

Первое побуждение Элинор было броситься в комнату и обличить Ланцелота в присутствии тех, которые, наверное, сбежались бы на ее крик. Тетки, вероятно, не пощадили бы его, он стоял бы перед ними, как уличный злодей, способный на всякое преступление, на всякое мошенничество для удовлетворения своих выгод. Но второе побуждение, столь же быстрое, как и первое, остановило ее запальчивость. Ей хотелось дождаться конца, ей хотелось видеть, что еще будут делать эти злоумышленники? Под влиянием первого своего побуждения — броситься в комнату, она выдвинулась вперед и при этом движении зашелестела листьями, под которыми стояла. До острого слуха француза дошел звук этого шелеста.

— Скорее, скорее! — прошептал он, — отнесите ключи назад, в саду кто-то есть.

Ланцелот Дэррелль встал с колен. Дверь из кабинета в уборную оставалась полуотворенной. Ланцелот бросился туда с ключами в руке. Виктор Бурдон закрыл фонарь и подошел к окну. Он поднял решетку и вышел в сад. Элинор крепко прижалась спиною к стене и присела совершенно закрытая деревьями. Француз начал свои поиски между кустарниками по правую сторону окна, а убежище Элинор было по левую: это дало ей свободную минуту перевести дух и рассудить, что ей делать.

«Завещание, — подумала она, — подлинное завещание Прошено на стуле около конторки. Ах! Если бы я могла его достать!»

Как молния мысль эта промелькнула в ее голове. Бесстрашная в своем увлечении, она выдвинулась вперед и быстро, бесшумно проскользнула через отворенное окно в кабинет, прежде чем Виктор Бурдон успел осмотреть кустарники по правую руку.

Все ее нервы, все ее чувства были в высшей степени напряжены. В комнате был один только свет — слабый луч, проходивший через маленькую уборную из отворенной двери в спальной Мориса де-Креспиньи, этот свет был очень слаб, но отворенная дверь была как раз напротив конторки и весь этот слабый свет прямо падал на то место, которое с таким нетерпением искала Элинор. Она увидела па стуле бумагу и на полу другую бумагу, которые белели при тусклом свете отдаленных подсвечников. Она схватила духовную, лежавшую на стуле, и сунула к себе в карман, потом подняла другую бумагу с пола и положила на стул, после этого, закутавшись в бурнус, она опять вышла в сад.

Не успела Элинор снова притаиться под теныо деревьев, как вдруг почувствовала легкое прикосновение одежды и горячее дыхание у самого своего лица: француз прошел мимо нее так близко, что почти невозможно было не заметить ее присутствия, а между тем он не заметил ее в своей торопливости.

Ланцелот возвратился в кабинет в ту минуту, когда Элинор вышла оттуда. Он с трудом переводил дыхание и остановился на минуту, чтобы еще раз обтереть пот, выступавший на его лице.

— Бурдон! — воскликнул он, — Бурдон! Где вы?

Француз проходил мимо балкона в то время, когда молодой человек его звал.

— А я тут смотрел, нет ли шпионов.

— Что же, нашли?

— Нет никого, фальшивая тревога.

— Уйдем скорее, — сказал Ланцелот, — нам удалось отделаться лучше, нежели я предполагал.

— Не лучше ли нам прежде запереть вон ту дверь, — сказал Бурдон, указывая на дверь, сообщавшуюся с другою часть дома.

Ланцелот запер ее, как только вошел в кабинет, и таким образом охранил себя от нечаянного нападения. Оба друга уходили, как вдруг Бурдон остановился.

— Друг мой, мы забыли одну вещь, — шепнул он, положив руку на плечо Ланцелота.

— Что такое?

— Духовную, настоящую-то духовную, — сказал француз, указывая на стул, — славную штуку выкинули бы мы, если б оставили ее здесь.

Ланцелот ужаснулся и схватился рукою за голову.

— Я совсем с ума сойду, — пробормотал он, — зачем вы вовлекли меня в это дело, Бурдон? Не вы ли тот демон, который всегда подстрекал меня на зло?

— На следующей неделе, mon ami, когда вам достанется этот дом со всеми угодьями, вы совсем иначе заговорите. Берите-ка бумагу и пойдемте скорее прочь, если вам не хочется дождаться появления ваших старых девственниц.

Ланцелот схватил бумагу, которую Элинор положила на стул около конторки, и хотел было всунуть ее в карман, но француз вырвал ее у него из рук.

— Неужели вы хотите сберечь этот документ или выронить его где-нибудь в саду? Надо его сжечь, если это для вас все равно, чтоб избавиться от всех хлопот, которые могут нам наделать все эти господа-законники, королевские прокуроры и адвокаты.

Бурдон, когда смотрел не подсматривает ли кто за ним, спрятал свой фонарь в карман своего пальто, а теперь он вынул ящик со спичками, зажег спичку и, держа документ в левой руке, а в правой спичку, стал поджигать его.

Но бумага медленно загоралась, так что Бурдон успел зажечь новую спичку, прежде чем ему удалось исполнить свое намерение. Наконец бумага мало-помалу загорелась, и при этом свете Элинор ясно могла видеть напряженные лица двух сообщников, бледное как смерть лицо Ланцелота, было похоже на человека, который смотрит на смертоубийство, путешествующий приказчик смотрел на сожжение документа с улыбкою торжества, гак казалось наблюдавшей за ними Элинор.

«V'la! — воскликнул француз, когда бумага, обратившись в пепел, выпала из его рук и медленно догорала на полу. V'la! — воскликнул он, топнув ногою по серому рассыпавшемуся пеплу — и так много хлопот из-за этой золы! По крайней мере наше маленькое предприятие, mon ami, теперь можно сказать, благополучно закончилось».

Ланцелот отвечал глубоким вздохом.

— Слава Богу! — сказал он, — что все закончилось. Ни за что на свете другой раз на подобное дело не пойду, хотя оно доставило бы мне двадцать таких богатств.

Элинор все еще стояла на мокрой траве, прижавшись к стене и ожидая, когда уйдут друзья. Крепко прижала она руку к сердцу, бившемуся надеждою на близкое торжество.

Наконец наступила минута мщения. То, о чем она мечтала так давно, теперь осуществилось. Закон не имел права наказывать Ланцелота за низкое мошенничество, которое довело ее старого отца до такой несчастной смерти, но злодей своим преступлением поставил себя ответственным перед правосудием закона!

«Духовная, которую положил он в бюро, поддельная, — думала она, — а настоящая у меня в кармане. Теперь он не ускользнет из моих рук — нет, не ускользнет! Его судьба в моих руках!»

Приятели вышли из-за кустарников на лужайку. Эли-пор оставила принужденное положение и зашелестела листьями. В эту минуту послышались голоса и издали показались огни. В числе голосов она ясно различала голос своего мужа.

«Тем лучше, — подумала она, — я расскажу ему, каков Ланцелот Дэррелль, сегодня же расскажу».

Голоса и огни приближались, и она услышала слова своего мужа:

— Не может быть, мисс Сара: зачем будет оставаться здесь моя жена, она, наверное, возвратилась в Толльдэль и, к несчастью, мы с ней разошлись дорогой.

Не успел произнести этих слов Монктон, как вдруг при свете фонаря, который был у него в руке, он увидел Ланцелота, прятавшегося в кустарниках, окружавших лужайку.

Молодому человеку не удалось спрятаться под гостеприимную тень деревьев, прежде чем Джильберт Монктон увидел его. Бурдон, может быть, привычнее своего приятеля к подобным делам, был счастливее его и при первом звуке голосов успел нырнуть за деревья.

— Дэррелль! — воскликнул Монктон, как вы сюда попали?

С угрюмым видом стоял молодой человек в нерешимости.

— Кажется, я имею такое же право, как и всякий другой прийти сюда. Я услышал, что дед мой умер и пришел сам удостовериться, правда ли это.

— Вы слышали о смерти нашего любимого дядюшки! — воскликнула мисс Сара де-Креспиньи, устремляя пронзительный взгляд на своего племянника из-под огромного капора, охранявшего ее, как под навесом, от сырости ночного воздуха— Как и от кого вы могли слышать об этом печальном событии? Мы с сестрицей именно дали строжайшее приказание, чтобы никому об этом не говорить до завтрашнего дня.

Разумеется, мистеру Дэрреллю не было никакой охоты объявлять, что один из удлэндских слуг был подкуплен им и что этот слуга был тот самый садовник Брукс, который заехал прежде в Гэзльуд, чтобы сообщить ему известие о смерти деда, а потом уже отправился в Уиндзор.

— Слышал, да и все тут, и потому пришел сам удостовериться, правда ли это.

— Но вы отходили от дома, когда я увидел вас? — сказал Монктон несколько подозрительно.

Я не отходил от дома, потому что не был в доме, — отвечал Ланцелот неохотно, угрюмо, потому что знал, что 15сякос слово — совершенно бесчестная ложь.

Он принадлежал к числу тех людей, которые, делая зло, всегда оправдывают себя и обвиняют в том несправедливость людей. За все свои поступки он возлагал ответственность на общество.

— Не видали ли вы моей жены? — спросил Монктон все так же подозрительно.

— Нет, я сейчас только пришел и никого не видел.

— Должно быть, я с ней разошелся, — пробормотал Монктон с озабоченным видом, — никто не видал, как она вышла из дома. Она ушла, ничего никому не сказав. Я только но догадке узнал, что она сюда пошла. Это очень странно!

— Очень странно! — повторила мисс Сара со злобною радостью, — Что касается меня, я, право, не вижу, какая причина заставила мистрис Монктон поспешить сюда в самую ночь смерти.

Время, о котором говорила мисс Сара, как о ночи смерти, в самом деле было не более одиннадцатого часа. Мистер Монктон и мисс де-Креспиньи медленно пошли по песчаной дорожке, идущей между лужайкой и кустарниками по другую сторону дома. Ланцелот пошел за ними, рядом с теткою, опустив голову, засунув руки в карманы.

Иногда он отставал, чтобы отбросить камни, попадавшиеся ему под ноги.

Нельзя себе представить ничего более достойного презрения, как в настоящую минуту был этот молодой человек. Он ненавидел себя за все дурное им сделанное, он ненавидел человека, который подводил его под это, он возмущался против неисповедимых путей Провидения, потому что, по его мнению, Провидение — судьба, или еще какая другая сила были причиною всех его побуждений и злодеяний, и неохотно шел он, стараясь принять вид невинного человека и употребляя все усилия, чтобы как-нибудь отделаться от пытливого взгляда мистера Монктона.

Ланцелот до такой Степени встревожился и напугался, что не в силах был отчетливо представить себе всей опасности своего положения. «Ужасно, что его захватили здесь, ведь это может погубить его, — думал он. — Ну что, если со временем возникнут сомнения в действительности духовного завещания, найденного в конторке Мориса де-Креспиньи? Ведь, пожалуй, тогда припомнят, что он шатался вокруг дома в ночь смерти старика и представил не совсем достаточные причины своего присутствия?» Идя рядом с теткой, он передумал обо всем этом и в этом раздумьи ему вдруг пришло на ум желание: нельзя ли все это переделать по-прежнему? Нет, никак нельзя: дело сделано — преступление совершено. Виктор Бурдон сжег настоящую духовную, значит, этого уже не переделаешь и преступления не исправишь.

«Проклятая услужливость! — думал он, — если б не это, так я, может быть, успел бы все переделать по-прежнему».

Когда Монктон со своими спутниками повернул за угол дома к парадному входу, откуда мисс Сара вывела Монктона в сад, вдруг от стены отделилась темная фигура в широком бурнусе и вышла к ним навстречу из кустарников, окружавших окна покойного Мориса де-Креспиньи.

— Кто тут? — вскричал Монктон.

Сердце у него сильно забилось, и вопрос этот был почти лишним, он был убежден, что это его жена.

— Это я, Джильберт, — отвечала Элинор спокойно.

— Вы, здесь, мистрис Монктон! — закричал ее муж таким суровым голосом, что воздух издал сотрясение металлических звуков. — Зачем вы прятались в кустарниках?

— Да, я здесь, давно ли я сюда пришла, мисс Сара? Мне, кажется, будто я стояла здесь целый век.

— Вы приходили сюда двадцать минут тому назад, — отвечала мисс Сара холодно.

— И по замечательному стечению обстоятельств, — закричал Джильберт Монктон тем же неестественным голосом, — мистер Дэррелль тоже случайно сюда попал! Только я должен отдать вам справедливость, мистрис Монктон, вы явились перед нами совсем не в таком расстроенном виде, как этот джентльмен. Женщины всегда имеют преимущество перед нами: им так легко обходятся подобные вещи, для них ничего не значит обман или разочарование.

— Обман! — повторила Элинор.

Что он хочет этим сказать? Зачем он сердится на нее? Она удивлялась его обращению, когда шла рядом с ним в дом. Ей и в голову не приходило, какого рода подозрения мучили ее мужа. Всепоглощающая мысль ее жизни была та, чтобы наказать человека, погубившего ее отца: могла ли она допустить мысль, что муж станет ревновать ее к единственному человеку, которого она ненавидела? Зная свои чувства и воображая, что эти чувства более или менее понятны и другим, могла ли она допустить подозрения Монктона?