Харви положил Александра, на подстилку и нахмурился. Что, Бога ради, дальше делать с этим парнем? Собственные тело и душу сохранить непросто, а тут еще такое бремя, зеленый юнец!

Элис возвратилась, принесла джин; огромный рог был почти до краев наполнен бесцветным крепким варевом. Понаблюдав, как Харви укрывает юношу одеялом, она спросила:

— И как вы собираетесь его напоить?

— Иисусе, ты, распутная девка, не соображаешь, что ли? Это же не для него! Не видишь что ли, что он без чувств! — заорал Харви, выхватил рог, хлебнул и задохнулся от огненной крепости напитка.

Элис подошла к ложу, где совсем недавно предавалась любви с Харви; теперь здесь лежало длинное тощее тело юноши. Он был по-прежнему бледен как смерть, глаза запали, острые ребра выпирали даже сквозь одеяло.

— Это и в самом деле ваш брат?

— А то. Пустил бы я на свое ложе щенка не своей крови! — Харви прицепил рожок к поясу и несколько раз погладил брата по влажным черным кудрям. — Раньше говорили, что его определили послушником в монастырь в Кранвелле. Но теперь что-то не похоже, что он будет носить тонзуру.

Элис прикусила губу и спросила:

— И что вы собираетесь делать?

— Силы Господни, если бы я только знал!

Элис посмотрела-посмотрела, прищурясь, и сказала:

— Вы задолжали мне за джин.

— А вы мне задолжали за полдня постельных утех, — парировал он. — Так что мы квиты.

Элис впилась в него взглядом, но Харви даже головы не повернул, неотрывно глядя на распростертого на ложе брата. Тогда Элис вскинула голову и выскочила из шатра, оставив откинутым полог.

Дождь все барабанил, все шел, усиливая ароматы молодой травы, лесной растительности, пробуждающейся от спячки, грибов и влажной почвы. В задумчивости потягивая джин из рожка, Харви слышал доносящиеся от костра и из шатров неразборчивые звуки разговоров, внезапные всплески смеха и унылый стук топора, раскалывающего бревно. Крепкий джин жег желудок.

Александр тихо застонал, веки затрепетали. Харви подхватил сильной мускулистой рукой брата за плечи, приподнял и поднес рожок к его губам.

— Ну-ка, глотни крепкого, — скомандовал он.

Александр глотнул — и зашелся от крепкого джина. На скулах вспыхнули алые пятна, а глаза широко раскрылись и наполнились слезами.

— Держись, парень, держись, — улыбнулся Харви. — Знаю, что это поначалу бьет, как латный сапог под дых, но через минуту почувствуешь облегчение.

Гримаса перекосила губы Александра.

— Это вовсю гнали и в Кранвелле, — хрипло бросил он и глянул в глаза брату. — Настоятель держал под ключом, но я как-то стащил — чтобы позлить, — целую флягу. Три дня пил вмертвую, набрался, как собака…

Харви хмыкнул:

— Монахи, думаю, счастливы от тебя избавиться.

Александр с гримасой бросил:

— А я избавиться от них — втрое сильнее.

— Но остаться здесь ты не можешь, сам пойми.

Александр ничего не ответил, только лицо его напряглось и блеснули глаза.

Харви смотрел на брата со странной смесью недоумения и понимания. Тот мальчишка Александр, которого он когда-то знал, был симпатичной заморской штучкой и не заслуживал большего, чем небрежная нежность. Теперешний Александр, в пору возмужания, оказался совершенно иным. То немногое, что мог пока разглядеть в нем, подсказывало, что впереди предстоят большие усилия. Решительный, упрямый и опрометчивый до безрассудства — такие черты могли привести человека к вершинам, но и могли бросить на край пропасти.

Полог шатра откинулся еще больше, впуская волну влажного воздуха. Харви оглянулся, мысленно допуская, что Элис возвратилась, чтобы предпринять очередное нападение на его кошелек, но увидел двух гостей сразу, и не тех, которых можно отшить, как лагерную потаскушку. Это были жена и дочь Арнауда де Серизэ, рыцаря, который взял на себя заботу о коне Александра.

— Леди Клеменс! — произнес Харви с легким трепетом.

— Арнауд сказал, что ваш брат прибыл искать помощи, и что он очень измучен, — сказала Клеменс де Серизэ. — Я принесла немного горячей похлебки из нашего котла и полагаю, вы захотите, чтобы я осмотрела юношу.

Голос ее, приученный обычаями властного семейства, был ровным и ясным. Ростом леди Клеменс едва доходила Харви до подмышек, но в ней ощущались сила и властность, способные подчинить самого могучего рыцаря.

Ее четырнадцатилетняя дочь Манди была на полголовы выше матери, стройная девушка с отчетливо проступающими сквозь платье женственными округлостями. Толстая бронзово-каштановая коса спускалась до талии; взгляд теплых серых глаз из-под красиво очерченных бровей был ясен и светел. В руках девушка держала деревянный, завернутый в чистое полотно, котелок с супом.

В животе у Харви заурчало, когда сытный запах защекотал ноздри.

— Как вам будет благоугодно, — сказал он, указывая на брата, лежащего на соломенном ложе. Разве этим дамам откажешь?

Женщины принялись за дело; Манди изящно опустилась на колени у ложа, а леди Клеменс ловко использовала запасной щит Харви для того, чтобы Александр мог приподняться. Ощущая себя изгоем в собственном шатре, Харви без толку слонялся из угла в угол.

— Вам следует знать, — сообщила Клеменс, искоса взглянув на него, — что Элис ушла с Осгаром. Полагаю, ничего меньшего вы и не ожидали.

Харви пожал плечами, изображая безразличие, и бросил:

— Так или иначе, но у меня теперь нет больше своего ложа.

Клеменс, издала смешок, который можно было расценить и как порицание. А дочь принялась кормить Александра, чьи руки слишком сильно дрожали, чтобы управиться с ложкой.

С каждым глотком горячего наваристого супа бледность сходила с лица Александра, сменяясь легким румянцем. Вскоре он сказал девушке:

— Спасибо. Последний раз я ел три дня назад — и это была заплесневелая корка и немного прогорклой каши.

Харви фыркнул:

— А ты что думаешь, что здесь разживешься чем-то получше? — Но тут же был наказан жестким взглядом синих глаз леди Клеменс.

— Спаси вас Боже, Харви де Монруа, я надеюсь, что никому из нас никогда не понадобится воззвать к вашему милосердию. Неужели вы не позаботитесь о собственном брате?

— Еще и как забочусь, — вскричал Харви, запуская пятерню в волосы, — и потому хочу, чтобы он отправился от меня подальше. Он сбежал, не желая принять тонзуру. Но что можно найти в нашем земном мире турниров? И как, ради Бога, я смогу его поддержать?

Язычок леди Клеменс разил почище меча:

— Вы не жалеете серебра на лишний галлон сидра и распустеху вроде Элис, так неужели не сможете содержать молодого человека — по крайней мере до тех пор, пока он достаточно окрепнет, чтобы перебраться в место получше?

— Я его звал? Разыскал меня, как бездомный щенок…

— Звал или нет — неважно. Важно, что он здесь, и вы ответственны за его жизнь.

Тем временем Александр откинулся на щит и закрыл глаза. Девушка приложила ладонь к его лбу и сказала:

— Мама, он уснул.

Ее слова доносились до Александра как сквозь туман, более густой, чем изморось над лагерем. Запахи высушенной лаванды и древесного дымка как привидения проплывали в его угасающем сознании. Еще одна рука, с кожей чуть погрубее, коснулась его бровей и лба, затем шеи, и далекий голос сказал: «У него лихорадка. Хорошенько укутайте его».

Щит вытащили из-под спины, и юноша вытянулся на подстилке. Одеяло, еще одеяло; их сальный шерстяной запах раздражает ноздри…

Укрытый до бровей, Александр слушал, как разговаривают в шатре — так, будто он и не присутствует. Но ничего такого, чего бы он не знал сам, он не услышал. Да, у него вши и от него воняет; да, рубцы на запястьях оставлены путами; да, он убежал от размеренной жизни монастыря в Кранвелле и сам избрал опасности большой дороги…

Горели рубцы на спине, около лопаток, оставленные плетью. О, если бы монахи научили его молитве забвения…

Мысленно Александр перенесся в Кранвелл, начал спускаться по темной внутренней лестнице к часовне. Холодный камень под ногами, белый парок дыхания, глубокая полночь… Некая фигура в сутане… Чужие пальцы шарят в его гениталиях, непристойный шепоток на ухо… Александр, скорее в панике, чем в гневе, отмахнулся — и удар кулака пришелся в глазницу. Крик, судорожный переступ ног в попытке сохранить равновесие, и затем падение тела по крутым каменным ступеням, кувырком, и до почти самого низа лестницы. Двое послушников задержали падение, не то было бы поздно. В мерцающем свете тонкой восковой свечи Александр мстительно осмотрел травмы брата Алкмунда, заместителя предстоятеля, приора, и с сожалением понял, что тот выживет. Он бросился бежать, но был схвачен; ему скрутили руки за спиной, связали жесткими шнурами, а затем бросили в сырое подземелье под монастырским отхожим местом — дожидаться наказания.

Покушение на жизнь монастырского иерарха — и никто ему не поверит, что это была самозащита: приобретенная к тому времени репутация лишала всех надежд на милосердие. Сколько проступков, да что там, преступлений, было совершено ранее: и кража целебной можжевеловки (он ее выпил всю!), и написание в скриптории монастыря светских любовных поэм — и он еще и распевал их в монастыре! А еще две попытки бегства и серьезное сопротивление, оказанное при задержании… О, сколько мягкости они проявили прежде! Белые и розовые рубцы на спине навсегда оставили всю глубину их снисходительности…

Зловоние и запах плесени раздирали ноздри. Заживо погребен… В странном наклоне повернулись лица — черепа, обтянутые капюшонами… Скелеты, скелеты выбирались с грохотом из стен и звали вступить в хоровод, исполнять танец смерти вместе с ними. В слепом ужасе он бросается к двери, но путь к спасению загораживает брат Алкмунд, и смертоносное ядовитое кольцо на его указательном пальце…

А костлявые руки все ближе, тянут, втаскивают в зловонные стены тюрьмы; он кричит и бьется, пытаясь освободить запястья от тугих веревок, но те врезаются глубже и глубже.

— Ах, силы Христовы, — побожился раздраженно один из скелетов, — разве тут уснешь в таком шуме? — И потряс его за плечи, обдавая лицо зловонным дыханием.

— Рот, завяжите рот.

— Алекс, ты что, слепой? Это сон, кошмар, да и только!

Плечи затрясло еще сильнее. Один за другим скелеты с грохотом скрывались в стене, таща за собой брата Алкмунда. С огромным глотком воздуха, как ныряльщик, выплывший на поверхность, Александр вырвался из кошмара.

Даже в свете масляного светильника можно было различить тревогу на лице Харви.

Пальцы брата болезненно впились в плечо.

— Божьи очи! — зашумел Харви, сверкая белками глаз. — Такие крики и мертвецов разбудят. — В голосе его чувствовалась опаска.

Александр слабо засмеялся на слова брата, но веселья в его смехе не ощущалось. Весь мокрый от пота, он откинулся на жесткую волосяную подушку и попросил:

— Отпусти. Кости переломаешь.

Пальцы ослабели, а через мгновение к губам приблизился ободок кубка. При мысли о джине Александр заколебался, но, пригубив, понял, что на этот раз Харви не подает ничего опаснее, чем прохладное легкое вино, с благодарностью выпил.

— Может убрать свет? — мягко спросил Харви.

— Все равно. Никакой разницы.

— Тогда я оставлю.

Александр повернул голову, увидел, что брат соорудил временное ложе рядом с тем, которое ему принадлежало, и извинился:

— Я не хотел вас разбудить.

— Не морочь голову. — Харви поправил скатанную тунику, заменяющую ему подушку, завернулся в плащ и улегся.

Некоторое время Александр смотрел на отсветы лампады на полотне шатра. Харви захрапел; простые звуки и убогое окружение странно успокаивали. Веки Александра сомкнулись, и он погрузился в глубокую дрему.

ГЛАВА 2

Александр проснулся уже далеко за полдень. Проснулся и не сразу понял, где он и что с ним, и потребовалось время, чтобы все вспомнить. В голове шумело, слабость разлилась по всему телу. Он поднес руку к лицу. Пальцы чуть подрагивали, но уже хорошо слушались. И сильно хотелось есть. Александр попробовал сесть; получилось, и он внимательно стал разглядывать шатер брата. Небольшой — наверное, чтобы при складывании можно было навьючить на одну крепкую лошадь. Из-за неопрятности Харви он казался еще меньше.

Самого Харви не было и в помине. У входа в шатер валялось немного объедков, а чуть дальше стояли турнирное копье и меч в потертых ножнах. На полу около постели стояли глиняный кувшин вина, кружка молока и небольшая деревянная миска с куском хлеба и парочкой вялых яблок.

Волна голода захлестнула Александра, но с нею вместе и волна тошноты, которая напомнила о необходимости соблюдения умеренности. Он попил молока, съел полкуска хлеба и яблоко и, отодвинувшись чуть в сторону, попытался встать. Ноги подкашивались, он шатался, как новорожденный ягненок, но сумел остаться в вертикальном положении. Тут же мочевой пузырь напомнил о себе; Александр осмотрелся еще раз, но не обнаружил среди многочисленных вещей Харви ночного горшка. Пришлось выйти из палатки и поискать подходящее место.