У Александра подвижный, беспокойный характер. Сейчас он, в сущности, просто взял короткую отсрочку перед новым жизненным броском — а ей хотелось большего, чем холщовая палатка, соломенная подстилка и отсутствующий муж. Ее фантазии приняли другой оборот, и она вообразила себя нарядно одетой, важной и избалованной леди, свободной от мирских забот. Но и этого было слишком мало для нее. Знатных дам и так немного, и за свои пышные наряды они расплачиваются почти полной утратой свободы. Все, что остается, вероятно, мелкое тщеславие да маленькие заботы, разрушающие душу.

Пока Манди шила, она пришла к выводу, что источник свободы должен черпать силу в ее собственной жизни. Но нужно понимать себя и сей мир — и это понимание станет как зерно, прорастающее в достижения. Источник оросит зерно… Если о первом не заботиться как следует, последний никогда не сможет расти.

Манди нахмурилась, поскольку она боролась с мыслями. Ее взгляд еще раз упал на Александра, который только что закончил письмо и посыпал песком чернила, чтобы высушить их. Вот он-то направил свои мысли, мечты и идеи в дела и шагает по избранному пути с неиссякаемой энергией.

— Не мог бы ты научить меня этому? — спросила Манди, повинуясь импульсу, рожденному ее мыслями.

— Чему? — Он оглянулся.

— Читать и писать, как ты.

Она ожидала, что он скажет, как это трудно, что это вовсе не дело для женщины или что у него нет времени.

Александр осторожно свернул лист пергамента в цилиндр и перевязал его узкой полосой ленты.

— Могу, если ты хочешь, — сказал он. — Но этому нельзя научиться за один вечер.

— Я готова упорно заниматься.

Александр поджал губы и провел по ним указательным пальцем в обычном жесте замешательства и подумал, откуда такой внезапный интерес.

Манди покраснела.

— Я хочу научиться, — сказала она воинственно. — Ничто не появляется из ничего. Я наблюдаю, как ты размалываешь чернила, точишь перо и пишешь красивые письма. Я хочу научиться делать то же самое.

Он слушал ее объяснение очень внимательно, и медленная улыбка загорелась в глубине его глаз.

— Очень хорошо, я все тебе покажу, — сказал он. — И надеюсь, что ты окажешься лучшим писцом, чем я — портным!

Следующие две недели между прочими делами Манди занялась обучением письму. Она сама объясняла Александру, как просто шить, но он обнаружил другое, когда взял иглу. Теперь, в свою очередь, она поняла, что легкая непринужденность, с которой он владел своей иглой обманчива, все было более трудней, чем это выглядело со стороны. Она начала обучение с восковой дощечки и острого деревянного стилоса. Когда же она выучила все буквы алфавита, в их прописной и строчной формах, он приступил к обучению пользования пером и пергаментом.

Перо иглы должно быть срезано точно, чтобы обеспечивать ровный край и толщину чернилам, которые в свою очередь должны быть смешанными в правильной пропорции — ни слишком густые, ни слишком жидкие.

Пергамент должен быть заранее подготовлен для каллиграфического письма и размечен шилом, чтобы определить каждой букве ее место. Манди пришлось научиться подчищать свои постоянные поначалу ошибки, не повреждая поверхность листа. Хотя она делала много ошибок, ей помогал править и красиво выводить буквы ее глаз швеи. Александр был как расплавленное олово: то нетерпеливо хватался за голову, то быстро нахваливал, но, кажется, оставался доволен своей ученицей. Он заставил ее писать один из его текстов и затем читать это ему. Затем заставил ее написать короткое письмо воображаемому другу.

Ее понимание росло, и она впитывала знания с такой энергией, о которой даже не подозревала до сих пор. Александр был удивлен, восхищен и очень гордился и ее успехами, и ее старанием настолько, что сократил свои посиделки с другими рыцарями, чтобы выделять дополнительное время для занятий.

Харви, однако, был против полного обучения.

— Это — не женское дело, набивать голову такими знаниями, — протестовал он, когда с Александром как-то утром ухаживали за лошадьми. — Я и то не нуждаюсь в этих навыках. Зачем это ей?

Александр улыбнулся с сожалением, продолжая поглаживать тянущегося к яслям Самсона.

Харви, подобно большинству неграмотных людей его положения, воспринимал умение читать и писать с глубоким подозрением. Но знания медленно, но окончательно становились необходимыми для дальнейшего продвижения человека, и те рыцари, которые цеплялись упрямо за старое, оставались позади. Хуже всего было то, что они оставались позади торговцев и ремесленников, богатых крестьян и женщин.

— Я не вижу ничего плохого в ее обучении, — мягко ответил Александр. — По крайней мере, она никогда не будет в зависимости от какого-нибудь писца.

Лицо Харви потемнело.

— Ничего, кроме печали, эти знания не принесут, — сказал он. — Ты забьешь ей голову всякими странными понятиями, которые разрушат ее, а ведь она уже на выданье. Ты показываешь ей мир, где она никогда не будет жить.

— О, не будь таким твердолобым, Харви. Есть много женщин, которые грамотны, и их мужья не бьют их за это. Посмотрите хоть на мать Ричарда, королеву Элеонору. Разве он не обязан своей свободой ей? Если бы не ее способности, он все еще томился бы в немецком плену.

— Да, и сама она вертела в течение шестнадцати лет собственным мужем, разжигая смуту, — парировал Харви. — Смуту, которая никогда не случилась бы, знай она свое место.

Братья впились взглядом друг в друга.

— Тогда ты сообщи Манди, — сказал Александр сквозь зубы с презрением. — Сообщи ей, что она не может продолжать учиться и именно из-за твоего свинского невежества.

Харви немедленно замахнулся на брата.

— Да, — сказал молодой человек высокомерно, — поставь меня на место тоже.

Харви посмотрел на Александра, затем на свои сжатые в кулак пальцы, а затем неразборчиво выругался, повернулся на пятке и бросился вон. Александр выдохнул наконец и бросил щетку на землю. Причина была не только в чтении и письме, подумал он. Что-то еще грызло Харви. Он был какой-то кислый и рассеянный эти последние несколько недель, но не находил ничего лучше, чем выражать свое беспокойство вспышками злости. Возможно, так и должно было быть, но Александр не имел ни малейшего желания послушно играть козла отпущения.

Он уже нарядил Самсона в новую сине-желтую попону, когда Харви вновь появился одетым для рыцарского поединка, в полных рыцарских доспехах — готовый к бою на час раньше, чем было намечено сражение. Александр с интересом отнесся к этому предзнаменованию, но не сказал ничего вслух и снова вернулся к заботам о жеребце.

Харви прокашлялся.

— Он напоминает рыцарского коня, — прокомментировал он. — Жаль, что нет рыцаря, а есть только кавалер, ездящий на нем.

Александр сверкнул глазами.

Харви ответил ему с деланным негодованием, но его губы чуть изогнулись в улыбке.

— Всей-то разницы между рыцарем и валетом — что успели нацепить, чем задница прикрыта, — парировал Александр с поклоном к наряду Харви.

Харви сделал примирительный жест и отвернулся, чтобы начать снаряжать Солейла.

— С чего это ты стал таким сторонником принципа «Женщина, знай свое место»? — адресовал вопрос Александр спине брата. — Тебя же это никогда не трогало раньше. Я даже помню, ты сочувствовал и говорил Арнауду, что жаль Манди, обреченную чуть не с рождения носить очеломник.

С сердитым вздохом Харви повернулся.

— Да что по волосам плакать, когда можно голову потерять! — рыкнул он.

— Я должен понять…

— Да все очень просто. Тогда я не был ее опекуном; это было дело ее отца — устанавливать правила. Теперь же это — мое дело. — Он провел правой рукой по волосам. — Ах, Христос, тебе это следует тоже знать. Я получил предложение от Удо ле Буше на брак с ней.

— Что ты получил? — ужаснулся Александр.

— Несколько недель назад он переговорил со мной. Сказал, что чувствует себя ответственным за нее. — Несколько белокурых волос осталось в руке Харви, и он смотрел на них безучастно.

— Ты отказал ему, конечно?

— Я сказал, что она станет супругой человека, которого я посчитаю наиболее подходящим, и когда придет время…

— Даже если этим человеком будет он? — Голос Александра наполнился презрением.

— Конечно, я не выдам девчонку замуж за убийцу ее отца! — Харви застыл в негодовании. — Так что ты можешь приберечь свое высокомерие для другого случая. Но то, что он сказал, заставило меня задуматься. Ей шестнадцать лет, и это время, когда она должна быть отдана кому-то — предпочтительно человеку с солидными средствами к существованию.

Александр смотрел на своего брата с тревогой. То, что сказал Харви, было прагматично и верно. Но как-то не хотелось думать о Манди как замужней и живущей в другом месте…

— Она вовсе не должна выходить замуж. Мы можем защищать ее честь, и она имеет часть состояния Арнауда как гарантию.

Харви покачал головой.

— Я — только ее опекун. Мужчины, в том числе ле Буше, понимают, что они имеют шанс заполучить больше. Она — внучка Стаффорда, и она имеет шансы на приданое. Она молода, невинна и симпатична. Нетрудно сообразить, что все это вместе делает ее ценным призом. — Он отвернулся резко к Солейлу и продолжил возиться с жеребцом.

— И где ты собираешься искать человека, чьи средства к существованию достаточно солидны? — спросил Александр как бы небрежно.

— Я не знаю, — голос Харви стал злым и раздраженным. — Но ты, забивая ей голову понятиями и вещами, далекими от обыденной жизни, совсем не облегчаешь мою задачу.

— Она попросила, чтобы я научил ее. По ее собственной воле она хотела научиться писать. Нельзя отказывать человеку, который стремится к совершенствованию.

С этими словами Александр сел на Самсона и поскакал, разогревая коня. Он был глубоко взволнован мыслями о Манди, представляя кандидатуры для выбора мужа. Не было никого даже отдаленно подходящего, и меньше всего — Удо ле Буше. Сама мысль об этом заставила его передернуться. И все же Харви был прав, называя ее ценным призом. И это также была мысль, которая до сих пор никогда не приходила в голову Александра.


Манди налила вино в два кубка и вручила один из них Александру. Ее мысли оживились, наполненные новым знанием. В ее движениях и голове была легкость, словно она была пьяна.

В тот полдень турнир проходил удачно для мужчин, и они приняли несколько богатых выкупов от французских рыцарей. Все повеселились вокруг общего костра с танцем и пением. Потом Харви ушел в темноту с одной из женщин, а Александр сопроводил Манди назад к их палатке. Затем, со странным, глубоким блеском в глазах, он разложил письменные принадлежности и продемонстрировал ей арабскую систему цифр.

Манди нашла идею забавной, а символы — намного более простыми для использования в вычислениях, чем неуклюжие римские цифры.

— И это вам тоже преподавали в монастыре? — спросила она, усаживаясь рядом с ним.

Александр отрицательно покачал головой и выпил вино быстро, так, как он всегда делал после турнира. Обычно ему требовался целый вечер, чтобы вернуть нормальный темп его уму и телу. Сейчас Манди могла ощущать лихорадочную напряженность в нем, и ее собственные эмоции нуждались в ответном понимании.

— Я выучился сам, — сказал он. — У нас была рукопись, скопированная монахом по имени Аделяр Бас. Это был трактат по использованию арабских цифр. Некоторые думали, что это заклинания черной магии, но это только меня раззадорило, и я решил научиться пользоваться ими. — Он поднялся, чтобы взять бутылку, вернулся и снова наполнил свой кубок. — Харви полагает, что я не должен учить тебя всему этому. Он говорит, что это заставит тебя думать о вещах, непригодных в твоей повседневной жизни.

Манди горько засмеялась.

— Только то, что ты показываешь мне, делает повседневную жизнь терпимой, — объявила она, мотнув головой. — Наверное, он думает, что я не должна иметь никаких забот, кроме прялки да котелка!

— Он думает, что ты будешь не удовлетворена своей судьбой, если будешь знать больше о жизни. — Он откинулся назад на табурете и стал качать одной ногой.

Манди засмеялась снова. Она осушила свой кубок и стукнула его оправой по бутылке, которую он все еще держал.

— Он немного опоздал. Как я не могу знать, когда я вижу это каждый день в людях, которые прибывают, чтобы наблюдать турниры, — в лордах, у которых есть деньги, чтобы нанять кого-нибудь вроде нас, чтобы умереть за них? Конечно, существует нечто большее, Мы знаем это…

— В глубине души Харви тоже это знает, — сказал Александр.

Они допили вино.

Очеломник особенно досаждал; Манди, ощутив прилив смелости и какой-то непокорности, выдернула костяную закрепляющую булавку и сбросила покров.