Амброз поднял в удивлении и некотором испуге брови.

— Но это меньше чем в часе езды на лошади, ну, возможно, в двух или трех, если ехать медленным шагом, и я обещаю вам, что там хорошо сумеют позаботиться. Я там принимал постриг. Аббат строг, но он и милостив тоже.

— Только не в монастырь, — повторил Александр, чувствуя, как будто темные стены смыкаются вокруг него.

— Я могу спросить, почему нет?

Александр хотел рыкнуть на отца Амброза в ответ, но монах выглядел таким искренне изумленным, что он придержал свой язык.

— Прежде чем присоединиться к Харви, я был послушником в маленьком бенедиктинском монастыре в Англии. Приор его впал в старческое слабоумие, и заместитель управлял нашими жизнями… — Он прервался и с гримасой закончил: — Я убежал, когда моя жизнь стала невыносимой.

Амброз перевел взгляд с Александра на человека на кровати, который начинал дышать с тяжестью дремоты.

— Аббатство Пон л’Арк — не то же самое место, что ваш монастырь, — сказал он, — и одна порченая рыба не подразумевает, что любое мелководье в океане гнилое, не так ли?

— Нет, — согласился Александр, и его плечи распрямились.

— Мне кажется, что у вас не остается выбора, кроме как отправить вашего брата в Пон л’Арк, — сказал Амброз спокойно. — Я обещаю вам не как монах, а как друг, что он будет в надежных руках.


Брат Радульфус обследовал раненого человека ловкими и нежными руками. Он не видел никаких других повреждений, кроме сильно сломанной ноги, хотя имелись многочисленные маленькие шрамы, которые говорили об относительно бурной жизни.

Радульфус имел свою собственную судьбу, скрытую от взоров грубой бенедиктинской сутаной, которая была неизменно на нем уже десять лет, со времени пострига. Теперь он был брат Радульфус, целитель немощных и скромный монах. А прежде он был Радульф Виллефранк, младший отпрыск благородного обнищавшего рода, зарабатывающий свой хлеб мечом, — точно как эти два брата, присутствующие здесь.

Пострадавший был крупного мужественного сложения, с тугой, мощной мускулатурой. Его брат все еще напоминал тростник, был по-юношески стройным, гибким и с более чистыми чертами. В настоящее время он изучал Радульфуса осторожными глазами янтарно-орехового цвета и больше всего монаху напоминал молодого волка, пристально глядящего на мир леса.

— Хорошо, — сказал Амброз нетерпеливо, — вы можете излечить его?

Радульфус поднял седеющую голову от больного и слегка нахмурился в адрес энергичного священника. Нескрываемый энтузиазм Амброза был и его наказанием, и его благодатью в течение всего времени пребывания здесь. Он был преданным заступником хромых собак, бродяг и еретиков. Самые известные святые были вылеплены из подобного же материала; во всяком случае, у Амброза были все шансы стать хотя бы мучеником.

— Все находится в руках Всемогущего, — с оттенком порицания сообщил Радульфус. — Перелом ужасный, но он силен и в остальном здоров. С заботой и молитвами он сможет и жить, и ходить снова.

Он посмотрел на молодого человека и обратился непосредственно к нему:

— Я не даю никаких обещаний, но буду делать то, что могу.

— Спасибо. — В ответе, произнесенном через сжатые губы, ощущалась напряженность.

— Я могу попросить вас, отец Амброз, принести немного еще угля для жаровни? — спросил Радульфус мягко, поднимая и опуская свои седые брови.

— Конечно. — Амброз откашлялся и, потерев по привычке руки, исчез за дверью.

— Я не думаю, что вы хотите поблагодарить меня, — сказал Радульфус, когда убедился, что они остались одни. — На самом деле у меня создается впечатление, что вы находитесь здесь под принуждением.

— Все, чего я хочу, чтобы вы спасли его жизнь, и, если это будет в вашей власти, не дали ему превратиться в калеку. У меня есть серебро, я могу заплатить.

Теперь, когда Александр заговорил в полный голос, во французском языке острый слух Радульфуса отчетливо распознал английский акцент.

— Как я сказал, я буду стараться, с Божьей помощью. Вне зависимости от милостыни, которую вы даете нашей церкви. Она желательна, но она — не условие того, чтобы ваш брат находился здесь.

— В самом деле?

Теперь слышался оттенок насмешки. Что-то жгло юношу, и жгло ужасно.

— Напомните мне ваше имя, — попросил Радульфус. — Брат Амброз сказал мне, но я был слишком занят, укладывая вашего брата и избегая задеть больную ногу или пробудить его сознание.

— Александр… Александр де Монруа. — Настороженность не уходила.

Радульфус сложил руки на груди.

— Я монашествую десять лет, Александр, и наибольшее удовлетворение в своей жизни я получал, прославляя и служа Богу и принося пользу скорбящим, но это было не всегда так. Я был воином до того, как надел рясу. Я пил, распутничал и сражался во всем христианском мире, среди враждующих баронов и напрочь гнал мысли о спасении своей души.

Он увидел вспышку любопытства на непроницаемом лице.

— Тогда что же так изменило ваше мнение?

Радульфус начал высвобождать плечи из сутаны, и Александр отпрыгнул назад. Его рука потянулась к кинжалу, и в расширяющихся глазах мелькнуло опасение.

— Нет, — сказал монах быстро. — Не волнуйтесь, я не потерял мой разум. Я хочу показать вам первое изменение в моей жизни. — Он указал на длинный серебристый шрам, бегущий от основания его горла к пупку. — Некто попытался разрубить меня, как свиную тушу, и почти смог это сделать. Меня принесли сюда, чтобы позаботиться обо мне — подобно вашему брату, — и впервые в моей жизни я получил возможность слушать пока еще тихий голос Бога. Я выздоровел, я остался, и, наконец, я принял мои обеты. И при этом я никогда не сожалел, что делал так. — Он натянул сутану обратно на плечи. — Ваш брат будет в безопасности с нами, я обещаю вам, имеет ли он серебро или нет.

Радульфус задумчиво посмотрел на Александра и сказал:

— Вы не доверяете мне.

Александр выдохнул, и его правая рука отпустила ножны.

— Меня отдали церкви, когда мне было одиннадцать. Мой отец умер, и старший брат захотел избавиться от меня.

— Ага, — кивнул Радульфус, — так что вы не проходили новообращенно по собственной доброй воле?

Молодой человек пожал плечами.

— Я стерпел бы это. Они научили меня читать и писать, и я имею кое-какие способности. Если бы они оставили меня среди бумаг при принятии сана, я мог бы однажды присоединиться к их монастырю.

— Но не смогли? — Радульфус изучал Александра. — Множество детей были отправлены в монашескую жизнь их родителями и старшими детьми тех же родителей. Часто мальчики были несчастными и изнеженными. Многие из них были полностью непригодными к жизни в монастыре. Некоторые приспосабливались в горькой тишине. Другие восставали.

— Нет, — сказал Александр мрачно, — не смог. Но у меня больше шрамов на теле осталось со времени послуха, чем я заработал как наемник на поле боя. — Он сглотнул и отмахнулся. — Ладно, это — в прошлом. Пусть все так и остается.

— Сожалею. По вашему лицу видно, что вы не готовы простить или забыть, но я обещаю вам, что сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вашему брату. Однажды я лежал здесь. То, что нам дано в страдании, у нас есть священная обязанность преодолеть.

Александр все еще не доверял ему: его собственный опыт требовал осторожности, но атмосфера спокойной доверительности Радульфуса ободряла, так же как и его рассказ о том, что он когда-то был солдатом. Отец Амброз вернулся, пыхтя под весом плетеной корзины, заполненной кусками древесного угля.

Александр представил себе, насколько другой была бы его собственная жизнь, если бы он вошел в послушничество в месте, подобном этому, вместо Кранвелла. Возможно, он бы уже принял постриг, выбрил волосы в аккуратной тонзуре, и на руках не было бы отметин от зажима ремня щита, от меча и поводьев. А теперь он бродил по миру, а его якорь болтался в безвестности, напрочь оторвавшись от дна. Из сумки на поясе Александр вытащил небольшой зашнурованный кошелек.

— Здесь деньги, — сказал он. — Это поможет оплатить заботу о нем. Я оставлю его вьючную лошадь тоже для вашего использования, как вы посчитаете нужным. Когда он проснется, сообщите ему, что я отправился искать Манди. Он поймет, о чем это.

Брат Радульфус взял деньги с достоинством и наклонил свою голову.

— Я так и сделаю, — сказал он. — Бог да пребудет с вами и облегчит ваше бремя.

— Пусть Бог остается здесь и направляет ваши целительные руки, — ответил Александр и, бросив прощальный взгляд на Харви, шагнул из комнаты прежде, чем был побежден избытком заполонившего его чувства, сдержать которое не могли слишком маленькие стены аббатства.

Когда Александр и Амброз возвращались в Водрей, было уже совершенно темно и огни лагеря армии анжуйцев были разбросаны перед замком подобно цветам на весеннем лугу. Импровизированный поединок между норманнами и французами происходил на ристалище за пределами спорных стен замка, и крики одобрения, стук копий и грохот копыт эхом отдавались в сознании Александра.

Амброз попрощался с ним и возвратился на свой пост, на котором отсутствовал достаточно долго, оставив утомленного Александра раздеваться самому около своей палатки. Все, чего он хотел, — ввалиться внутрь и броситься на постель, но прежде всего ему надо было позаботиться о лошади. Неуклюжими пальцами он начал расседлывать Самсона. Ему казалось, что его разум окоченел, а сознание пребывало в тупом истощении, и когда Удо ле Буше вышел из тени, он был воспринят с полной неожиданностью.

— Я ждал вашего возвращения, — сказал ле Буше. — На самом деле я начинал думать, что вы струсили и сбежали.

Александр повернулся к ле Буше, его сердце забилось твердо и быстро, сильными толчками, онемение сменилось смесью ярости и страха.

— Если вы ждали для того, чтобы искупить то, что вы сделали моему брату, тогда я поговорю с вами. Если нет, мне нечего сказать, — ответил он сквозь зубы.

— Искупить? — Челюсть ле Буше отвисла. Его удивление выглядело бы почти комичным, если бы не было абсолютно никакого юмора в ситуации. — Вы хотите, чтобы я искупил? — спросил он, и в его голосе послышалась ярость.

— Харви ничего вам не обещал. Любое пренебрежение — всего лишь плод вашего воображения, — сказал Александр, тяжело дыша. — И для удовлетворения вашего болезненного самомнения вы почти убили его!

— Ха! И это говорите вы, который лишил невинности женщину, о которой я вел брачные переговоры? — Решительный удар кулаком опрокинул Александра на землю. — Это тоже мое воображение, вы, монах-отщепенец!

Сапог достал до ребер Александра, и он скорчился, защищая голову руками и живот согнутыми коленями.

— Где она, где вы ее прячете? — требовательно ревел ле Буше между каждым ударом и пинком.

— Я не знаю! — Александр задыхался и, выпрямив ноги во внезапном ударе, попытался подставить ногу ле Буше и опрокинуть его наземь. Один башмак попал в кость и вызвал непроизвольный вскрик мужчины. Александр моментально вывернулся, вскочил на ноги и вырвался из досягаемости ле Буше. Он знал, что его преимущество заключалось только в быстроте и способности прыгать и уклоняться, пока рыцарь не устанет.

Ле Буше тоже это понимал, и после пары пропущенных тумаков он остановился и посмотрел на Александра, уставив руки на бедрах.

— Вы не знаете или вы не скажете? — потребовал он, стоя на приличном расстоянии.

— Я не знаю, и это — правда, — сказал сквозь зубы Александр. — На самом деле, если вы не будете загораживать мне дорогу, я прямо сейчас отправлюсь на ее поиски.

Ле Буше прищурил глаза.

— Мы решим все в поединке, — сказал он твердо. — Один на один, без свидетелей. Победитель получает все, что проигравший имеет или говорит, что имеет.

В глубине души Александр знал, что ему следовало бы отказаться, но возмущение насмешками ле Буше и собственная раненая гордость были слишком сильными, чтобы оставаться благоразумным. Он обнаружил, что сам кивает согласно, с насмешкой, застывшей на его губах.

— Да, пусть будет так, и победитель получит все.

— Полсвечи на сборы, — проговорил ле Буше. — Встретимся на поле. Если нет, я приду за вами. — И он шагнул прочь.

Руки Александра дрожали, когда он оседлал Самсона и отправился в свой шатер надеть кольчугу и взять оружие. Его пальцы были такими неуклюжими от потрясения и ярости, что он едва смог застегнуть перевязь меча и подтянуть ремни щита, и не было никого, чтобы попросить о помощи. Никакой сероглазой девушки с проворными, умелыми пальцами, никакого мускулистого человека с неуклюжим юмором и мудростью опыта. Их отсутствие было его виной, и единственным присутствующим, составляющим ему компанию, была укоризненная тень Арнауда де Серизэ.