— Что было первым шагом, побудившим вас стать монахом?


Элайн сделала пируэт перед своим сарацинским зеркалом и восхищалась собой. Шелк цвета морской волны мерцал и шелестел, очерчивая ее фигуру с ошеломляющим эффектом и высвечивая зеленые огоньки в ее глазах. Это было ее новое придворное платье, и она была очарована.

— Манди, это великолепно, лучше, чем я когда-либо могла себе представить! Вы можете творить чудеса своими руками и иглой!

Манди покраснела от удовольствия, услышав комплимент.

— Хорошо, что оно вам нравится, госпожа.

Она упорно трудилась над платьем, раскраивая его, чтобы оно струилось во всех нужных местах. Оно подчеркивало фигуру Элайн, избегая всякой вульгарности, и цвет был выбран точно.

— Я буду предметом зависти для жены каждого барона отсюда до английского побережья! — злорадствовала Элайн и взмахом подозвала свою горничную, Эд, чтобы та расшнуровала ее платье.

— Неудивительно, что хорошая швея — истинное золото.

Она ступила из платья и вместо него надела обычное платье из желтовато-коричневой шерсти.

— Вот, — сказала она импульсивно и дала Манди свое старое придворное платье, сшитое из шелка каштанового цвета, с желтыми кантами на рукавах. — Я хочу, чтобы у вас было это. Я знаю, что это вам сейчас не нужно, — добавила она, намекая на очевидную беременность Манди, — но, когда вы снова станете тонкой, вы можете подшить его как следует. Мы не настолько различны в размере.

Манди взяла подарок и поблагодарила Элайн с восхищением. Шелковое платье не так часто доставалось ей.

— Не верю, что когда-нибудь снова стану тонкой, — призналась она, лаская свой раздутый живот. — Должно быть, я напоминаю выброшенную на берег жирную рыбу.

— Ничего подобного, вы выглядите блестяще! — Элайн склонила голову набок. — Это потому, что вы можете только видеть часть, не целое.

Манди поморщилась и переложила складки своего платья и накидки так, чтобы они драпировались посвободнее вокруг ее фигуры. В течение первых пяти месяцев ее живот оставался почти плоским, и, пока младенец не начал шевелиться внутри нее, она пыталась обмануть себя, что беременность — плод ее воображения, что утренняя тошнота, постоянный голод и чрезвычайное истощение были ничем иным, как эмоциональным расстройством. Затем, восполняя потерянное время, ее тело изменилось до неузнаваемости, и сокрытие ее затруднительного положения от себя стало невозможным.

— Вы остановились на имени для малыша, когда он появится, чтобы приветствовать мир? — спросила Элайн.

Манди покачала головой.

— День ближайшего святого, я полагаю, — сказала она, поглаживая каштановый шелк пальцами. Внутри нее ребенок мягко пинался. Возвышаясь над ее предчувствиями и опасениями, удивление заставило остановить ее руку и чувствовать движение. Новая жизнь, зачатая в момент пьяной страсти…

Ее пристальный взгляд обратился к сыну Элайн, который ползал по полу за мягким кожаным мячиком. За ним внимательно следила няня. Прошло меньше года с тех пор, когда он крутился в животе матери, как теперь ее собственный младенец. Теперь он хватал все с путающей скоростью и энергией, проявляя свой пока еще небольшой характер, яркий и жестокий. Такое быстрое изменение за столь короткий срок.

Чувствуя движение под своей рукой, она задавалась вопросом, какую из черт Александра унаследует ее ребенок. Она часто думала о нем, о том, где он сейчас и что делает. Искал он ее после того, как она убежала, или приветствовал ее исчезновение как долгожданное освобождение?

— Глубоко задумалась? — мягко поддразнила Элайн.

Манди покачала головой.

— Бесплодные размышления, — с печальной гримаской ответила она. — Возможно, я назову моего младенца Джад.

— Джад? — Элайн выглядела озадаченной. — Его праздник только в октябре.

— Да, но он святой покровитель заблудших душ, не так ли?


Задыхаясь, Александр стоял на краю ристалища и отстегивал шпоры одной рукой, а другой держал поводья Самсона. Конь дышал так же громко, как и его владелец, поскольку схватка была трудной и ушли они с победой благодаря немалым усилиям, хорошему судейству и отменному состоянию амуниции.

На турнирном поле схватка продолжилась и выбивала комья почвы, летящей высоко и свободно, под крики людей и радостный лязг стали на щитах из липы. Александр наблюдал, упиваясь обманчивым видом и ароматом опасности и успеха.

Это был самый большой турнир, который он посетил в Англии до настоящего времени, — массовый сбор в Солсбери, посвященный празднику прихода весны. Было начало мая, и кровь бродила в жилах людей, как сок в деревьях. Насколько глаз мог видеть растянулись шатры и палатки самых смелых цветов или из простого холста — в зависимости от богатства их владельцев. Чувствовалась атмосфера ярмарки, с навесами и палатками мелких торговцев, и зазывалы балагурили среди солдат и наемников, и рыцари прибывали, чтобы испытать свою удачу в условных поединках и схватках.

Накал состязания был слишком высок, но на тот момент, когда Александр поднялся на его гребень, его выучка и жажда победы оказалась выше, чем у любого, кто все же решился выступить против него. Хотя многие соперники занимались фехтованием ежедневно и некоторые имели боевой опыт за плечами и не ожидали ничего, кроме холода старости, они были не просто голодны, но зверски голодны.

Курносый оруженосец подошел к Александру и подал ему мешочек денег, содержащий оплату выкупа, которую задолжал его владелец. Александр поблагодарил его с усмешкой, но предложил подождать, пока проверит, что согласованная сумма в наличии. Если слово нарушалось, это было досадно, но Александр уже знал, что слово рыцаря не всегда столь же благородно, как пелось в популярных балладах, которым верил народ. На поле он всегда пробовал выбирать противников, которые могли позволять себе выкуп. Не было никакого удовольствия лишать средств к существованию человека, который состязался, чтобы прокормиться. Зная, что такое дорога, он всегда испытывал сострадание к тем, кто все еще путешествовал по ней, поскольку знал, как легко может присоединяться к их компании снова.

Оплата была полной, и, освободив оруженосца, он повел Самсона через поле к палаткам торговцев и остановился около маленькой мастерской Дженкина, специалиста по рукояткам.

Дженкин следовал за турнирами и обслуживал рыцарей на протяжении сорока лет, главным образом во Фландрии и Нормандии, а теперь и в Англии, где король Ричард сделал турниры законными, чтобы увеличить доходы казны, в которых он нуждался, ведя войну против Филиппа Французского. Дженкин приближался к шестидесяти годам, и жизнь на открытом воздухе, в постоянном движении оставила ему распухшие от артрита суставы и твердый, циничный характер.

Александр прислонился к одному из шестов, поддерживающих палатку старика, и обратил пристальный взгляд на поле, где серьезно бились шесть человек. Солнце отсвечивало от центра щита и ослепило его глаза, прежде чем он распознал герб, принадлежащий рыцарю Джордану де Сакьевилю, одному из свиты Уильяма Маршалла. Собственным владением Маршаллов был Уилтшир, и Александр задавался вопросом, наблюдал ли знатный лорд здесь соревнование.

Дженкин отложил инструменты и захромал к Александру с грубым вопросом относительно его дела.

Александр обратился к седеющему старику и показал ему свой спрятанный в ножны меч.

— Мне необходима новая рукоять; сделаете, Джен, завтра, если возможно?

Дженкин осмотрел потертое поврежденное крепление и прикинул длину рукояти.

— Сомневаюсь, что получится. Могу сделать это только к пятнице, — сказал он кратко. — Что положить, выворотку или бычью кожу?

— Конечно, выворотку, и лучшую из того, что есть. Я не хочу, чтобы моя рукоять оскользнулась от пота.

Александр вздрогнул; один из рыцарей в схватке не отразил удар должным образом и был вышиблен из седла.

— Дурацкая профессия, — фыркнул Дженкин.

— Но с нее вы имеете постоянный заработок, — сказал Александр сухо.

— Да, я этим занимаюсь. Дураков надо поскорее освобождать от денег. — Он протянул свою бесформенную руку, которая, несмотря на ее уродство, ничуть не мешала его превосходным навыкам. — Половина оплаты сразу; половина, когда будете забирать.

Александр засмеялся и покачал головой, задаваясь вопросом, как получилось, что Дженкин, много лет оскорбляя множество воинов, все еще оставался при своем деле. Наверное, дело в том, предположил он, что никто пока не смог превзойти в мастерстве старого оружейника.

Он выудил требуемые монеты из мешочка с выкупом, который ему только что дали, и вручил их.

— Завтра, — сказал он твердо.

— Посмотрю, что можно сделать. — Дженкин поймал серебро с ловкостью шустрого юнца, затем кивнул за правое плечо Александра. — Кто-то хочет видеть вас.

Александр обернулся и ткнулся глазами — даже челюсть отвисла — в блистательное и грозное явление Уильяма Маршалла, лорда Чепстоу и Уска, Пемброука и Стригвила, Орбека и Лонгвилля в Нормандии. Сегодня лорд был одет не как воин, но как магнат — весь в богато расшитом шелке и тончайшей шерсти, украшенной драгоценностями и золотым шнурком.

— Мой лорд. — Александр поклонился с уважением.

— Я наблюдал за вами. — Кварцево-серые глаза Маршалла смотрели вдумчиво, но одобрительно. — Вы усвоили уроки со времен Лаву; хорошо деретесь.

— Спасибо, мой лорд, — довольно улыбнулся Александр.

— Но я также вижу, что вы сражаетесь один, что не очень хорошо. Вы не нашли напарников с тех пор, когда мы последний раз виделись? — Маршалл поглядел вокруг.

Лицо Александра помрачнело.

— Нашел, мой лорд, но один погиб на турнире, а мой брат был ранен — сломал ногу, когда на него упала лошадь.

— Ваш брат… Человек, которого мой племянник Джон вытащил из тюрьмы в Лаву?

— Да, сэр.

— Сожалею вести о его ране, — сказал Маршалл с искренним беспокойством. — Надеюсь, что он быстро поправится.

— Он на попечении монахов в аббатстве Пон л’Арк. После этого турнира я собираюсь туда, посмотреть, как он поживает.

Уильям Маршалл кивнул и провел большим пальцем поперек бородатого подбородка, на его лице появилось хитрое выражение.

— Вы еще сражаетесь сегодня?

— Нет, мой лорд. — Он махнул над плечом в сторону Дженкина, который нагло подслушивал. — Мой меч нуждается в новой рукоятке, и она не будет готова до завтра.

— До пятницы, — возразил Дженкин и исчез в глубине палатки.

— Хорошо, тогда приглашаю вас к своему столу. Присоединяйтесь к моему празднеству. Вы, должно быть, голодны и измучены жаждой после такой рубки. — Маршалл усмехнулся понимающе. — Когда я был молод и достаточно быстр, чтобы сражаться в этих шееломках, то мог потом слопать целого поросенка и осушить галлон вина!

— Достаточно веская причина, чтобы не пожелать видеть меня в своей свите, — ответил Александр, подхватывая шутливый тон Маршалла.

Маршалл засмеялся, показывая крепкие крупные зубы.

— Да, конечно, причина серьезная, но не меньше других достаточно веских причин для приглашения, — и, приподняв брови, чтобы акцентировать намек, Уильям Маршалл удалился.

— Ого, а вы только что посмотрели удаче в глаза, — объявил Дженкин, еще раз высовываясь из палатки. Игла для прошивки кож была зажата между указательным и большим пальцами. — И я постарался бы для вас больше, если бы знал, что вы друг лорда Чепстоу.

Александр отказался проглотить приманку. Кроме того, он был также ошеломлен тем, что только что случилось, и не был способен к ответному удару. Бесконечная перспектива блестящих возможностей открылась перед его мысленным взором.

— Я приду за мечом завтра, — сказал он в задумчивости и пошел отвязывать Самсона от коновязи.

— В пятницу! — крикнул ему вслед Дженкин и захохотал.


Много молодых рыцарей были приглашены составить свиту Уильяма Маршалла. С некоторыми из них Александр сражался на турнире. Одного или двух он победил начисто; с другими столкновение было менее победным.

Было много разговоров и бахвальства, хвастовства кровными связями и упоминания известных имен. Каждый пирующий пытался превзойти человека около или напротив него, и шум увеличивался по мере того, как вино из бутылок выпивалось до осадка на дне.

Александр сидел в гуще этого светского турнира и понял, что он не менее ожесточенный, чем другие рыцари, и не было никакого различия в методах. Победителем становился тот, кто сохранил свою голову. И он прикусил язык и оставался приветливым, даже не пытаясь похвастаться чем-либо из своих успехов.

— Они говорят, что Маршалл набирает рыцарей для своей дружины, — доверительно сообщил сосед Александра, юноша по имени Джулиус, который состоял в отдаленном родстве с графом Честером.