— Так что, вы все еще не боитесь меня?

Манди опустила глаза.

— Нет, милорд, не боюсь, — сказала она неуверенно.

— Хорошо, вы и не должны, потому что я хочу видеть вас энергичной.

Ударила другая мелодия танца, более яркая, чем предыдущая, и пары начали перемещаться и колебаться. Манди использовала рисунок шагов, чтобы освободиться от Иоанна, но сделала не больше, чем первые несколько поворотов, и вместо соединения рук с женщиной в ее ряду прошептала извинение и сбежала из зала на верхний этаж.

Прислонив голову к прохладному камню на лестнице башенки, она слушала удары своего сердца в ушах.

Она сказала правду. Манди не боялась Иоанна — она испугалась себя. Она будто все еще чувствовала прикосновение его рук и видела, как вспыхивает в его глазах волчий огонь. Ее тело ныло от желания, но последний раз, когда она дала волю своим чувствам, последствия изменили ее жизнь и ее восприятие навсегда.

Манди оторвала голову от камня и направилась к маленькой комнатке у стены, куда был отправлен Флориан, спать в той же самой кровати, что и сын Элайн, — няня Жиля наблюдала за детьми.

Светильник, зажженный на шкафу, испускал тусклый свет на две маленькие головки; одна — рыжевато-русая, другая — цвета воронова крыла. Манди пристально глядела на округленные, невинные черты сына, большой палец, затрагивающий сжатые губы, густые черные ресницы, кажущиеся слишком тяжелыми для прозрачных век. Острая боль пронзила ее живот. Насколько легким было его зачатие — простой, единственный момент, и как трудно далась дорога с тех пор. Она была бы самой большой дурой на земле, чтобы решиться повторить опыт.

Манди погладила мягкую щечку Флориана, улыбнулась няне и повернулась, чтобы уйти, и тут обнаружила, что Иоанн следовал за нею и отрезал ей путь к спасению. Няня вскочила на ноги со сдавленным криком удивления.

Иоанн приказал ей жестом сесть, чтобы не мешала, и затем игнорировал ее присутствие.

— Вы не остались танцевать, — сказал он Манди.

— Я пришла посмотреть на моего сына, милорд, — ответила она более уверенно, чем чувствовала себя. — Иногда он просыпается и зовет меня.

Он прошел мимо нее в комнату, чтобы посмотреть на двух спящих детей.

— Я помню, когда сам был такой маленький, как эти двое, — сказал он.

Манди увидела редкое выражение на его лице. Циничные очертания рта и хищное выражение темных глаз смягчились.

— Они так невинны в этом возрасте, — пробормотал он, — так искренне привязаны к вам и не носят маски на лицах, чтобы получить от вас все, что можно.

— Я не знала, что у вас были дети, милорд.

Уже в то время, когда говорила, Манди поняла; насколько нелепым было ее замечание. Если Иоанн не был бесплоден, то его репутация среди женщин сделала почти неоспоримым факт, что он имел незаконнорожденных детей.

— Мальчик и девочка от разных матерей, — сказал он. — Ричарду — девять, и Джоанне — семь.

— Почему… Что случилось с их матерями?

Иоанн повернул голову, и мягкость в его глазах исчезла под жесткой шуткой.

— Вы задаетесь вопросом, бросил ли я их на съедение волкам, как только моя жажда была утолена?

Манди потупилась.

— Полагаю, что нет.

— А что случилось с вами? — Он указал на Флориана. — Отец не хотел его знать?

Манди знала няню, сидящую на своем табурете. Хотя голова женщины была наклонена, она не могла не слышать то, о чем говорилось.

Понизив голос, Манди повернулась так, чтобы отдалиться от няни.

— Его отец женился бы на мне, но я решила, что лучше, чтобы наши пути разошлись.

— Так что не будь вы уважаемая вдова, вы бы придумали так, чтобы другие верили? — Голос Иоанна тоже понизился, будто состязаясь с ней, а его глаза искрились смехом.

— Никакая я не вдова.

— Но очень уважаемая, — сказал он торжественно. Затем пристально посмотрел на женщину на табурете и сказал еще громче: — Но мне больше всего понравилось, как вы чудесно работали иглой этим утром. У меня есть еще одежда, которую надо починить до того, как я уеду. Приходите в мою комнату, и я дам ее вам.

Манди смотрела на него. Это было сродни тому, чтобы отправиться в логово волка и надеяться не быть съеденным.

— Мои оруженосцы будут там, — сказал он, будто прочитав ее мысли, и сделал приглашающий жест в сторону открытой двери. — Вам нечего бояться.

Не глядя на него, Манди вышла.

Иоанн занял главную опочивальню и переднюю, которые обычно часто посещали Элайн и дворня. Она шла мимо своей собственной кровати и видела мешки, седла и пару позолоченных шпор. Два оруженосца были заняты в главной палате — один полировал шлем Иоанна смазанной тканью; другой вычесывал самых шерстистых собак жесткой щеткой. Щелчком пальцев Иоанн приказал им обоим удалиться во внешнюю комнату.

Манди пристально оглядела комнату, которая не была больше знакомым пристанищем. Индивидуальность Элайн была уже подавлена Иоанном.

— На самом деле у вас нет одежды, не так ли? — спросила она.

— Я соблазнил бы вас ложным предлогом? — Темная бровь поднялась, чтобы подразнить ее. Он подошел к кровати, поднял шерстяную тунику и показал ей длинный разрыв в боковом шве.

— Вы могли бы… — Она взяла тунику и увидела, что исправить это не составляет труда. Оруженосец мог сделать это легко; не требовалось никакого особого умения. — Не обязательно ложным.

— Разве вы не доверяете мне?

— Вы не сказали, что случилось с женщинами, которые выносили ваших детей.

Он пожал плечами.

— Никакой тайны здесь нет. Мать Джоанны умерла вскоре после родов. Ричард был рожден после безумия единственной ночи. Его мать хорошо обеспечена.

Манди вздрогнула от его случайного упоминания «безумия единственной ночи» и задалась вопросом, радовалась ли той ночью женщина.

— Они находятся в другом месте, — сказал он нетерпеливо. — Никакая женщина сейчас не согревает мою постель. — Драгоценный перстень сверкнул на его поднятом указательном пальце. — Но если вы скажете да, тогда все может измениться.

Манди сжимала одежду в руках. Запах сандалового дерева и цитрусовых исходил от ее складок, говоря о богатстве и привилегиях, которые имел Иоанн и пользовался ими.

— В Лаву много женщин, которые разделили бы ваше ложе; почему бы вам не пригласить одну из них?

— Кто ест простой хлеб, когда можно заполучить мед к нему? — отвечал Иоанн, приближаясь к ней. — Амон предложил мне женщин на выбор. Я мог кувыркаться с любой из дюжины, но я не хотел их; я хотел вас.

Она смотрела на него, чуть нахмурив брови.

— Вы и в самом деле так считаете? — удивленно спросил Иоанн хриплым от желания голосом. — Что за пустая отговорка!

Он еще приблизился к ней и кончиками пальцев провел по линии щеки к подбородку. Многие привлекательные женщины знали о силе очарования своей внешности, но Манди, казалось, пребывала невинной как девственница, и не ощущала своей власти. Эта мысль вызвала нетерпеливую вспышку вожделения в его теле. Он должен обладать ею. Падший ангел, не совсем, но почти чистый — и такая юная! Соблазн был непреодолим, а совесть никогда не удерживала Иоанна ни от чего.

— Я не шлюха, — сказала Манди чуть дрожащим голосом, но не отвернулась, не отодвинула лицо от его прикосновения.

— А я никогда и не водился со шлюхами, и не собираюсь начинать, — сказал Иоанн презрительно. — Я предлагаю вам место при моем дворе — место швеи со, скажем так, специальными обязанностями. Я щедро буду оплачивать ваше рукоделие. — Он улыбнулся и, чуть наклонясь, провел языком по ее щечке. Теперь вы можете или влепить мне пощечину и уйти, или раздеться и проследовать в постель.

Манди посмотрела сквозь ресницы на мужчину, который тем временем мягко поглаживал ее щеку. Он богат и занимает высокое положение в свете; богатство, о котором она мечтала, зависит, возможно, от единственного ее слова.

И одновременно Манди задавалась вопросом, что он сделает, если она и в самом деле ударит его по лицу. Наверное, ни одна женщина никогда не посмела сделать это… Кроме, возможно, его, матери.

— Хорошо. — В прищуренных темных глазах Иоанна читались легкая насмешка и намек на нетерпение. — Мы так и простоим до рассвета?

Манди покачала головой и призналась шепотом:

— Я боюсь.

— Меня?

— Совершить столь ответственный шаг. Здесь, в Лаву, мы с сыном в безопасности…

— Шаг отсюда к моей постели не столь уж велик, — усмехнулся Иоанн, а его указательный палец тем временем скользнул по ее шее в открытый ворот платья, где дальнейшее путешествие было предотвращено серебряным кулончиком. — Я с вами обойдусь хорошо, клянусь. А вы и в самом деле полагаете, что ваш приют так уж безопасен?

— Что вы имеете в виду?

Иоанн оставил в покое кулончик и принялся сдвигать деликатно прихваченный обручем наголовник со лба.

— Амон де Ругон очень внимательно на вас посматривает. Полагаете, вспышки черной ревности его жены ожидать долго?

Это было преувеличение, но оно содержало кусочек правды, достаточный, чтобы разжечь у Манди тайное беспокойство.

— Вы сослужите себе добрую службу и доставите мне большое удовольствие, — пробормотал Иоанн и отстранился; наголовник вместе с обручем оказался в его руке. — И какой черт придумал эти покрывала? Ваши волосы, как я и предполагал, восхитительны.

Он обернул ткань вокруг обруча и бросил на ложе чуть подчеркнутым жестом. Затем отобрал у нее разорванную тунику, которую Манди так и держала в руках, отбросил в дальний уголок ложа и мягко сказал:

— Давай-ка освободимся от всего, что нам мешает.

Манди молча расплела шелковую ленту, и в тот миг, когда поток золотисто-коричневых волос заструился по ее плечам и ниспал до бедер, поняла окончательно, что безвозвратный шаг сделан. Она вступила в логово льва — и будь что будет…


Манди не знала, чего ожидать от лорда Иоанна. Опыта, чтобы судить о его поведении, никакого не было, если не считать одного краткого происшествия, которое привело к рождению Флориана. Память о его зачатии была затянута туманом пьяного вожделения. Да, она видела шлюх турнирных лагерей, слышала своих родителей за перегородкой палатки и наблюдала, как Амон и Элайн забавляются любовной игрой, но все это было явно недостаточное знание. Когда Иоанн уложил ее на ложе и начал ласкать, она была натянута, напряжена и на этот раз трезва как стеклышко. Иоанн казался ничуть не огорченным ее невежеством или застенчивостью. Когда он увидел, что Манди тревожит полуоткрытая дверь, то захлопнул ее перед носом у оруженосцев, а затем погасил все свечи, кроме одной, оставив достаточно света только для того, чтобы не раздевать на ощупь. Манди закрыла глаза, чтобы не видеть того, что он делает, но сразу же открыла их снова, почувствовав себя слишком уязвимой.

— Не знаю, что вам наболтали обо мне, — произнес Иоанн искаженным от страсти голосом, — но я не насильник. Я предпочитаю, чтобы женщина сама меня хотела. Выпьете немного вина? — И, не дожидаясь ответа, перекатился по постели к сундучку с напитками.

— Нет! — Горло Манди перехватило от этого предложения. — Нет, — повторила она уже ровнее, увидев, что Иоанн посмотрел на нее искоса. — Я была… Я была пьяна в последний раз…

— Ах вот как, — понимающе кивнул Иоанн. — И предполагаю, что это было еще и в первый раз.

Ее лицо вспыхнуло.

— Да.

Иоанн налил вина в кубок, пригубил и сказал:

— Если так, то у меня, кажется, появляется несправедливое преимущество… Но жизнь — не ярмарка.

Он окунул указательный палец в кубок и помазал ее левую грудь — спираль розоватых капелек, ведущая к соску. Ее плоть напряглась, соски заострились — частично от ощущения прохлады вина, частично из-за тонкого удовольствия от ласкового прикосновения.

— Вы можете представлять себя жертвой хищника, а можете — ученицей много путешествовавшего наставника, — шептал Иоанн, используя чуть побольше вина для ее правой груди. Несколько капель потекли по нежной коже, и Иоанн провел, едва касаясь кончиком пальца, розовую полоску по ее животу и остановился, достигнув темного треугольника лобковых волос.

Тембр его голоса и медленное блуждание пальцев пробуждали чувственность, но по-настоящему смягчило ее растерянность и напряженность не его поведение, а само содержание слов. Жертва — или ученица? Он предлагал ей знание столь же важное, как навык грамотности, полученный от Александра. Чем больше она узнает, тем лучше будет подготовленной к столкновению с жизнью. А Иоанн еще и оплатит обучение.


— Так, значит, вы нас покидаете? — спросила Элайн, бросив взгляд на свернутую одежду и немудреный скарб, уложенные в дорожный сундучок. Манди как раз собиралась закрыть и застегнуть крышку. — И что он предпочитает как любовник?