Дженнифер Доусон - Победитель получает все

– Отключилась. – Шейн вылез из машины. – Я отнесу ее.

Мадди взбежала на крыльцо, позвякивая ключами в ночной тишине.

Он осторожно приподнял Сесили с заднего сиденья, и она сразу, машинально обхватила его руками за шею, прильнув к его груди. В полном молчании они зашли в дом, поднялись наверх. Через минуту Сесили уже лежала у себя на кровати. Как только Шейн отпустил ее, она что-то жалобно прошептала и попыталась удержать его, притянуть к себе. Но он мягко отцепил от себя ее руки и выпрямился.

Мадди и Митч наблюдали, безмолвно стоя в дверях.

Шейн глазами велел им уйти, тихо прибавив:

– Я ненадолго задержусь.

Мадди открыла было рот, собираясь что-то спросить, но Митч быстро положил руку сзади ей на затылок и слегка нагнул ее голову вперед. Мадди автоматически кивнула и, не говоря ни слова, ушла вместе с Митчем. Дверь за ними закрылась. Шейн остался наедине с Сесили.

На фоне невинно бело-розового покрывала она выглядела очень соблазнительно, чем-то напоминая проститутку. Ее волосы разметались в беспорядке по подушке, груди вызывающе выступали наружу из-под майки. Но Шейну было не до ее прелестей. Перед ним стояла более чем скромная задача – раздеть ее и уложить спать, – с которой он успешно справился, время от времени приговаривая: «Повернись сюда, детка, а теперь сюда».

Вдруг она очнулась и взглянула на него полусонными глазами.

– Ты называешь меня деткой?

– Да, ты не ослышалась.

– Мне понравилось. – Она повернулась на бок, положив руки под щеку, и опять уснула.

Накрыв ее одеялом, он долго и внимательно смотрел на ее лицо, затем медленно провел пальцем по его контору.

Она не принадлежала ему.

Он еще постоял над ней в задумчивости, затем, тяжело вздохнув, отправился к себе в комнату – чтобы лечь в холодную и пустую постель.

Сесили вздрогнула и проснулась. Вся в поту, с мучительной острой болью в животе. Ее буквально выворачивало наизнанку.

«Охотничья бомба» сыграла с ней злую шутку.

Она присела в постели. Очередная волна тошнотворной боли накрыла ее с головой.

Еще немного и ее вырвет.

Она вся дрожала.

Ей было плохо, очень плохо. Кое-как она сползла с кровати. В памяти сохранились туманные воспоминания о том, что было недавно, как Шейн раздевал ее, как его нежные пальцы, убаюкивая, касались ее лица. На ней осталось одно нижнее белье.

Надо было что-то накинуть на себя, но сильная, выворачивающая желудок боль опять охватила Сесили.

Нельзя было больше терять время.

Она выскочила из комнаты и устремилась в ванную. Влетев туда, она упала на колени и вовремя – ее сразу вырвало.

Ее еще всю трясло, как вдруг двери в ванную открылись и кто-то вошел следом за ней.

– Тебе плохо, – произнес Шейн. Это было очевидно.

Сесили опять согнулась над унитазом, очередной приступ рвоты скрутил ее.

– Уйди! – закричала она, что было силы.

Но тут ее опять вырвало.

– Эх ты, бедолага, – с явным сочувствием сказал Шейн и вышел, к ее несказанной радости. Но радость тут же уступила место боли.

Однако через минуту Шейн вернулся. Он накинул на Сесили халат и даже помог просунуть трясущиеся руки в рукава.

Она хотела было поблагодарить его, но не успела – помешал очередной приступ рвоты. Сесили наклонила голову над унитазом. Только теперь до нее дошел глубокий смысл, скрытый в смешной, на первый взгляд, фразе – «молиться фарфоровому богу».

Слева послышался шум льющейся воды, Шейн сидел на краю ванны и регулировал напор. Сесили совершенно потерялась, она взглянула на себя его глазами – мокрая от пота, полуодетая, чумазая – и не знала, куда деваться от стыда.

– Уйди, прошу тебя! – взмолилась она.

Бесполезно, он точно не собирался ее слушаться. Шейн не только остался, но и постарался облегчить ее мучения. Первым делом он собрал ее волосы и отвел их назад, чтобы они не пачкались.

Затем положил ей на шею охлажденное полотенце и прижал его плотнее рукой.

Боже, какое это было блаженство – чувствовать прохладу на разгоряченной и потной коже!

Но минутное облегчение быстро уступило место очередному выворачивающему ее наизнанку приступу рвоты. Он казался бесконечным, но у всего есть конец, в том числе и у плохого.

И все это время возле нее находился он, Шейн. Он регулярно окунал полотенце в холодную воду в ванной и то вытирал им ее потный лоб, то клал полотенце ей на шею.

Продолжительность и сила приступов понемногу уменьшались. Но Сесили, измученной и обессиленной, было уже все равно. Ею овладело глубокое отупение, полное безразличие ко всему.

Только одни его теплые и нежные руки, массирующие ей спину, шею и затылок поддерживали ее дух.

– Все хорошо.

Упершись лбом в край сиденья, она еле слышно прошептала:

– Что ж тут хорошего?

– А то, что самое худшее уже позади.

Ее желудок, уже совершенно пустой, опять судорожно сжался в напрасной попытке избавиться от мнимого содержимого. Сесили опять задергалась с раскрытым ртом над унитазом.

– Боже, как мне стыдно!

– Конец мучений уже близок, – усмехнулся Шейн.

– Как же я ненавижу «Охотничью бомбу»!

– Большинство повторяет эти же самые слова на следующее утро после возлияний.

Буря в желудке улеглась, Сесили откинулась назад, упираясь ягодицами в пятки.

Шейн спустил воду:

– Полегчало?

Она молча смотрела на него. Шейн сидел на краю ванны голый по пояс, но в симпатичных шортах, шорты промокли и прилипли к его ногам. Почему он был здесь? Почему помогал ей?

А ведь большинство мужчин, когда женщине так же плохо, как Сисили сейчас, скрываются подальше, лишь бы не видеть женских мучений, конечно, очень неприглядных и страшно унизительных. Ее макияж размыло, его следы можно было заметить где угодно. Глаза у нее покраснели, нос распух, губы дрожали, изо рта неприятно пахло.

Однако на Шейна ее страшный вид, отталкивающий и безобразный, не производил того впечатления, которое, по расчетам Сесили, должен был производить. Несмотря ни на что, Шейн оставался рядом.

Он снял полотенце с ее шеи, сполоснул и вытер ее лицо. У Сесили перехватило дыхание от чувства благодарности, даже не верилось, что он мог быть таким нежным, внимательным и чутким.

Почему он вел себя так, а не иначе? Ведь ему гораздо проще было бы оставаться в тех рамках, которые она сама для него начертила. Сесили посмотрела ему в лицо, прямо в глаза удивительно зеленого цвета, которые светились любовью и нежностью, и призналась самой себе.

Она влюблена. Влюблена по-настоящему, глубоко, сильно, безнадежно. Она летела стремительно навстречу неизбежному. Так, наверное, чувствует себя тот, кто, прыгнув с небоскреба, падает вниз прямо на твердый бетон. У нее пересохло в горле. Проглотив комок, она спросила:

– Зачем ты это делаешь?

Шейн аккуратно положил полотенце ей на лоб и переспросил:

– Делаю что?

– Так заботишься обо мне.

К горлу опять подкатил комок, в глазах стояли слезы, но это были слезы радости от того, что он протянул ей руку помощи, и от его доброго участия – когда она бессильно упала, он подхватил и поддержал ее. Раньше она не замечала за собой подобной сентиментальности, но, начиная с этой недели, Сесили все чаще думала о себе как о слабой женщине и не находила в этом ничего плохого. После того, как кончилось детство, никто больше так не заботился о ней.

– А почему мне нельзя чуть-чуть поухаживать за тобой? – Судя по его голосу, он даже слегка обиделся.

Болезненные спазмы в желудке прекратились. Сесили пригладила рукой волосы и, волнуясь, как любая женщина на ее месте, сказала:

– Я, наверное, выгляжу ужасно.

Что верно, то верно. Она нисколько не преувеличивала. Но главное, она была искренней, внезапно утратив всю свою хваленую холодную сдержанность.

Необычная – нежная и добрая – улыбка скользнула по его лицу, и у нее сразу отлегло от сердца.

– Ужасно – не то слово. – Он погладил ее по щеке.

Но в этот миг дала о себе знать слабость после только что перенесенных страданий, и она уткнулась щекой ему в колено. Шейн чуть помедлил, а потом начал гладить ее по голове.

В этом и был весь он, Сесили раскусила его. Снаружи нарочитая грубость, резкость и твердость, а внутри сердце – доброе и нежное. Вместе с тем, когда это было нужно, он мог быть уверенным, жестким и сильным. На протяжении многих лет Сесили упражняла и характер и волю, чтобы побеждать, а для этого она старалась никогда не выказывать слабость, никогда не позволять никому брать над собой верх. Она могла постоять за себя. Но сейчас ей хотелось одного: сидеть, прижавшись щекой к его ноге, и чтобы он гладил ее по голове, и чтобы это не кончалось.

Ее потянуло в сон, глаза слипались сами собой, и она тихо прошептала:

– Надо бы почистить зубы.

– Ш-ш. – Его голос убаюкивал, затем он поднял ее с пола и прижал к себе. – Чуток поспи.

– А как же зубы? – слабо сопротивлялась она.

Ничего больше не говоря, он понес Сесили по коридору в спальню. Толчком ноги распахнул двери и положил ее на кровать.

Мягкость простыни приятно действовала на ее липкую кожу. Сесили с наслаждением провалилась в легкую дрему. Шейн отошел, чтобы вернуться через минуту со стаканом воды. Протянув стакан, он коротко велел:

– Пей.

Она с трудом приподнялась, опираясь о локоть, и в два-три глотка осушила стакан. Прохладная вода смягчила и освежила ее пересохшее горло.

– Спасибо.

На миг их взгляды встретились, и все поплыло перед глазами.

– Ложись и попытайся уснуть, – тихо произнес Шейн.

– Только не уходи. – Она покорно улеглась, положив голову на подушку. – Пожалуйста.

Шейн молчал, и эти мгновения показались ей вечностью.

– Ладно, не уйду, – прошептал он, ложась поверх одеяла возле нее и ласково обнимая ее рукой.

Боже, ей сразу стало легче. Было так покойно лежать, чуть-чуть прижимаясь к нему. Давно ей не было так хорошо, как сейчас. Сесили смежила веки, погружаясь в тихий, спокойный сон. Находясь в полудреме, она нашла в себе силы прошептать:

– Шейн.

– Что, детка? – Он поцеловал ее в висок.

Прежде чем заснуть, ей захотелось сказать ему, как он важен ей, – пусть знает. А так же чтобы он понял, что ею движет.

– Я хочу пройти в конгресс.

После долгой паузы он отозвался:

– Хорошо.

– Вот почему я выхожу замуж. – Она закрыла глаза, но он – после ее признания – не ушел, он остался с ней.

Зевнув, она прижалась к нему. Ей было хорошо, как никогда, его руки дарили ей давно забытое ощущение покоя и счастья.

– Я ни разу не ходила на свидание с Флетчером. Он меня и пальцем не тронул.

Она ничего не скрывала от Шейна, пусть все знает. Что же касается последствий, то сейчас она не задумывалась о том, насколько они могут быть серьезными. Завтра, как она полагала, все образуется.

– И не тронет.

Это прозвучало твердо и уверенно, как обещание.

Приятные мурашки побежали по ее коже. Сесили взяла его за руку, и их пальцы переплелись.

– Я не обманываю.

Шейн нежно привлек ее к себе:

– Об этом давай поговорим завтра.

Она кивнула, медленно погружаясь в сладкий сон, растроганная его нежностью. Впервые, сколько она себя помнила, если не считать детства, о ней так заботились…

На следующее утро Сесили проснулась свежей и бодрой, лишь голова слегка побаливала. Приняв душ и смыв вместе с грязью остатки мучительных воспоминаний, она ощутила, как к ней возвращается прежняя энергия.

Поискав глазами смартфон, она заметила его на рабочем столе возле окна. Взяв смартфон, она открыла окно, показывающее пропущенные текстовые и голосовые сообщения.

Их были сотни.

Сесили в нерешительности закусила губу. Она колебалась, не зная, как ей быть.

Пора было браться за ум. Прежняя жизнь, от которой она слегка отдалилась, очутившись в Ривайвле, настойчиво призывала ее. Раньше она принялась бы за работу, засучив рукава, но сейчас ей что-то мешало. Сесили не узнавала себя, это было так на нее не похоже! Неужели она боялась взглянуть правде в лицо? Но в прежние времена она никогда не отворачивалась от правды, какой бы неприглядной та не была. Почему же она медлит сейчас?

Почему мешкает?

Ей хотелось убедить себя, что это из-за предстоящей свадьбы с Майлзом Флетчером, но ведь это было не так. Перед собой не стоило лукавить. Она никак не могла, как ни старалась, пробудить в себе прежнюю работоспособность. Накопилось столько всего, что требовалось проработать, придумать и облечь идеи в слова, составить программу, имевшую первостепенное значение для ее предвыборной кампании, но даже желание баллотироваться в конгресс перестало быть столь сильным стимулом. Поручения отца, насущные политические проблемы, прежде вызывавшие в ней неподдельный энтузиазм, теперь – страшно сказать! – ей были почти безразличны.