Татьяна Туринская

ПОБОЧНЫЙ ЭФФЕКТ

– Простите, вам не помешает моя сумка?

Дама вежливо улыбнулась:

– Нет-нет, располагайтесь.

Ирина засунула сумку поглубже под кресло и присела, облегченно вздохнув: слава Богу, успела! Прикрыла на мгновенье глаза и тут же умиротворение на ее лице сменилось гримасой боли. Веки и губы сжались плотнее, резко обозначились скулы. Однако она быстро справилась с собой и вновь улыбнулась как ни в чем ни бывало:

– Чуть не опоздала. Всегда я так! К каким бы ухищрениям ни прибегала – все равно опаздываю. Не быть мне английской королевой!

И рассмеялась тихо, но звонко. Смех у нее был очень необычный, словно хрустальный и невероятно заразительный. Ирина знала эту свою особенность и умело использовала ее при любом удобном случае. Однако сейчас в ее планы не входило очаровать или умилостивить кого-нибудь своим смехом, теперь он был таким естественным, как несколько лет назад. Вот только в веселую хрустальность нынче вполне органично вплеталась грустинка.

Лайнер натужно загудел, завибрировал всеми фибрами своей железной душонки, и медленно, как-то тяжело, словно старая двухсоткилограммовая баба, неохотно покатился вперед, едва ощутимо подрагивая на стыках бетонных плит. Казалось, что от движения он просыпается, наливается силой, буквально на глазах превращаясь из толстой неуклюжей старухи в доброго молодца, играючи подбрасывающего двухпудовые гири на потребу любопытному люду. Скорость нарастала. Деревья, c любопытством выглядывающие из-за бетонной стены аэродрома, из отдельных представителей лесного царства превратились в сплошную зеленую поляну. Сила инерции вдавила пассажиров в кресла и, последний раз подпрыгнув на взлетной полосе, машина оторвалась от земли.

Ира снова зажмурилась. И вновь усилием воли заставила себя открыть глаза и улыбнуться.

– Боитесь? – спросила у соседки.

Та отрицательно мотнула головой, приветливо улыбнувшись при этом. Ее лицо было таким открытым, таким милым и обаятельным, что Ирина вдруг ощутила, будто уже давно знакома с нею, и почему-то помимо воли захотелось раскрыть перед незнакомкой душу. Казалось, что уж она-то непременно поймет Ирину, не вывернет ее слова наизнанку, не устроит никакой подлости.

– А я боюсь, – призналась Ирина. – Всю жизнь боюсь. И это притом, что мне очень часто приходится летать. Боюсь смертельно!

Короткая пауза вновь омрачила ее холеное лицо. Ирина сглотнула громко, стремясь справиться со страхом, и продолжила монолог:

– Вернее, боялась. Сегодня впервые в жизни не страшно. Теперь я наоборот хочу, чтобы то, чего так долго боялась, произошло. Покончить бы враз со всем этим…

Соседка недоуменно взглянула на нее: ничего себе, пожелание счастливого полета! Ирина поняла всю бестактность собственного высказывания и попыталась исправить ситуацию:

– Ах, простите, что я говорю! Не обращайте внимания, это так, мысли вслух. Тут же кроме меня еще человек двести, и вряд ли все они согласятся с моими надеждами. Глупости, какие глупости я несу! Простите великодушно, мне, наверное, лучше помолчать.

Дама тактично оставила ее предложение без ответа, не настаивая на продолжении разговора. Вернее, монолога: с самого момента Ириного появления в салоне соседка произнесла лишь одну ничего не значащую фразу. Она раскрыла толстую газету явно бульварного уклона, давая понять, что действительно не намерена продолжать беседу.

Ирина поняла намек. Конечно, со стороны соседки это было не слишком вежливо, но вообще-то, пожалуй, она абсолютно права. Кому понравится такая тема для разговора. Люди спокойненько едут к морю, отдохнуть, покупаться, полежать под ласковым южным солнышком. У каждого из них свои планы на отпуск, и наверняка планы вполне радужные, а тут какая-то дурочка прибежала в последнюю минуту, плюхнулась в кресло бизнес-класса и давай делиться своими надеждами на авиакатастрофу. Да что ж она себе позволяет! Во что она превратилась от своих переживаний! Боже, как мало она стала похожа на себя прежнюю…

Прикрыв глаза и набрав в грудь побольше воздуха, Ира постаралась взять себя в руки. С шумом выдохнула, неуверенно улыбнулась самой себе. По примеру неразговорчивой соседки достала из сумки книгу, раскрыла на середине и попыталась углубиться в чтение.

Самолет гудел ровно и спокойно, без надрыва, словно бы уверяя пассажиров в своей надежности. За иллюминатором проплывала безграничная синь, лишь где-то далеко внизу купались в бездне редкие облачка, такие странные сверху, как будто небо вдруг перевернулось и оказалось под ногами. Ира в который раз читала одну и ту же фразу, никак не улавливая ее смысла. Хм, странно как. Ведь ей очень нравились произведения этого автора. Она терпеть не могла детективы и мистику, всякие кровавые ужастики, считая их низкопробной литературой. Книги же Тамары Никольской были пропитаны весьма своеобразной женской психологией, даже немножко философией, и содержали в себе такую бешеную энергетику, что, никоим образом не относясь к разряду серьезной литературы, не казались второсортными и недостойными внимания. Но сейчас даже самая интересная книга, независимо от авторства, не смогла бы отвлечь Ирину от страшных мыслей. И Никольская была беспощадно захлопнута.

– Вы уж простите мне мою бестактность, сама не знаю, что со мной происходит, – Ирина вновь обратилась к соседке. – Сама себе поражаюсь. Всю жизнь считала себя очень сдержанным человеком, никогда ни с кем не делилась ни мыслями, ни чувствами. Даже с ближайшей подругой старалась держать дистанцию. Подруга… О-ооо, моя подруга… Почему я такая мягкая, почему не умею сказать «нет»?…

* * *

С Ларисой Ира Комилова, можно сказать, выросла. С ней в некотором роде и жизнь прожила. В новый дом обе семьи заехали, когда девочкам только-только исполнилось по четыре года. Так уж случилось, что у них даже дни рождения были совсем рядышком – Иришка родилась восемнадцатого апреля, Ларочка – тридцатого. Месяц – один, а знаки зодиака разные. Может, именно из-за этого и такая разница в характерах.

По злой иронии судьбы оказалось, что в новом доме из их ровесников девочками были только Ира с Ларисой. Остальные дети, как по заказу, сплошь мужского роду-племени. С одной стороны – красота, море потенциальных женихов. С другой – особого выбора не оказалось. Подсунула судьба Ларису – дружи с Ларисой. Пока были маленькими, мамы никуда из родного двора не выпускали, гулять можно было только под своими окнами и только вдвоем. Ссорились девчонки частенько, да деваться друг от дружки было решительно некуда, так что, можно сказать, как ссорились, так и мирились.

Позже пошли в одну школу, и опять же сработал извечный закон подлости: девчонки попали в один класс. Вот там бы и поискать Иришке новых подруг, да ревнивая Лариса постоянно была на стреме: не дай Бог Ирочка на переменке шла с другой девочкой в столовую – устраивала подружке такую истерику, что слышно было в соседнем классе. Доходило до смешного: Ира в одиночестве не могла сходить даже в туалет – обязательно следом плелась Ларочка.

О ее нездоровой ревности очень скоро узнали все одноклассники и даже учителя. А так как Лариса любила и умела устраивать громкие скандалы вплоть до царапанья и вырывания волос из головы соперницы, то заодно с ревнивицей и Ирина оказалась в полной изоляции. Так и случилось, что, прожив в Москве всю свою жизнь, Ирине не удалось обзавестись другими подругами. Приятельницы – да, были, но настоящей подруги, с которой можно было бы поделиться наболевшим, не оказалось. А рассказывать что-либо Ларисе было ох как чревато…

* * *

Ирина вновь зажмурилась, вдавив пальцы до упора в подлокотники кресла. Мимоходом заметила: хорошо, что ногти подпилила совсем коротко, иначе обязательно поломала бы. Ну почему, почему мама не научила ее говорить «нет»?! Скольких жизненных проблем ей удалось бы избежать. И, прежде всего – главной проблемы. По имени Лариса.

* * *

Ларочка Трегубович росла ухоженной и избалованной девочкой. Других детей родителям Бог не дал, даже Лариса, по их словам, родилась у них скорее «вопреки», нежели «благодаря». Несколько беременностей закончились у Ларочкиной мамы весьма плачевно: первый раз она родила тоже девочку, но малышка не прожила и трех часов. Потом были подряд три выкидыша, и только спустя бесконечно долгих тринадцать лет совместной жизни судьба, наконец, улыбнулась чете Трегубович: на белый свет появился крошечный слабенький младенец фиолетового цвета, который невероятными усилиями врачей удалось вернуть к жизни.

Почти до пяти лет Софья Витальевна в самом буквальном смысле слова не позволяла пылинке упасть на ребенка. Гуляла Ларочка исключительно на маминых руках, ходить самостоятельно ей разрешалось только дома, и только на расстеленном на полу ватном одеяле, оберегающем ребенка от ушибов при неизбежных падениях. Дабы оградить дитя от всепроникающих микробов, одеяло дважды в день подвергалось температурной обработке: любящая мамаша ползала по нему на коленях с утюгом, обеззараживая детский полигон.

На игровой площадке во дворе Ларочка только с высоты маминого роста могла наблюдать за процессом появления из-под ловких Ирочкиных рук песочных пасочек, куличиков и неказистых замков. Самой прикасаться к песку было запрещено строго-настрого – как можно? в нем же миллионы микробов! Только на пятом году жизни Софья Витальевна стала иногда милостиво позволять дочери пройтись по дороге собственными ножками. Но только по асфальту и только цепко держа при этом за руку маму, готовую в любую минуту поддержать падающую дочь.

Очень медленно, по чайной ложке в год, Ларочке давалась некоторая свобода действий, однако обо всех своих перемещениях она непременно обязана была докладывать маме. Для ребенка это было совершенно естественно, и она делала это практически на полном автомате: собирались чуть повзрослевшие подружки перейти из беседки на скамейку под навесом, Ларочка тут же сообщала об этом маме, крикнув визгливо под окном: «Мам, я буду вооон на той лавочке!» И девочку поражало, как же Ирочка может передвигаться по двору, не докладывая матери о каждом своем шаге.

Стоит ли удивляться, что выросла Лариса человеком замкнутым, болезненно реагирующим на критику и невероятно, просто-таки патологически ревнивым и мнительным. К тому же при этих весьма сомнительных достоинствах Ларочка обладала более чем скромной внешностью: маленькая, худенькая сверх меры, какая-то скукоженная. На длинном узком лице выдавались широкие скулы, а любопытный нос хищно торчал вперед, вынюхивая чужие секреты. Единственное, на что не поскупилась природа, это волосы: Ларочкину головку венчала копна совершенно шикарных, пышных и шелковистых, с восхитительными кудряшками волос яркого соломенного цвета. Правда, с цветом Лариса начала баловаться лет в пятнадцать, побывав с тех пор не только брюнеткой, а перепробовав на себе и все оттенки фиолетового, красного и каштанового, остановившись, наконец, на огненно-рыжем с красноватым отливом цвете.

Впрочем, даже великолепная шевелюра не красила Ларочку – волосы были слишком длинны и слишком пышны для ее маленького хрупкого тельца, отчего голова казалась непропорционально большой. Сколько раз Ирина советовала ей сменить пышную прическу на стрижку, да результат был один – Лариса дико обижалась на подругу, горячо убежденная в том, что та готовит ей откровенную подлость. Как, разве можно состричь такую красоту? То, что эта красота вкупе с остальными «прелестями» только еще больше уродует фигуру, Лара наотрез отказывалась воспринимать – глупости, красивые волосы не могут испортить внешности. И точка.

Школу Лариса закончила с золотой медалью и без проблем поступила в университет на факультет журналистики. Ирина училась хуже, но вовсе не по причине недостаточно развитых извилин головного мозга, а исключительно из-за отсутствия интереса. Учиться ей было скушно до зевоты. И в двойках она не погрязла только благодаря великолепной от рождения памяти. У Ларочки же, напротив, с памятью случались серьезные сбои, а потому уроки она самым тупым образом заучивала наизусть, не особенно вникая в смысл вызубренного материала. Таким образом, дороги подружек разошлись после окончания школы: Лара, как уже было сказано, пошла на журфак, мечтая о карьере журналиста-международника, Ирина же, ничего особенного не желая, не проявив к семнадцати годам определенных склонностей, направила стопы в более приземленный аграрно-экономический институт изучать особенности поведения различных дебетов-кредитов и сальдо-бульдовых конфликтов при подведении балансового отчета.

Расставшись со школой, Ира надеялась оставить в прошлом и дружбу с Ларочкой. Нет, она, конечно же, не собиралась рвать с ней раз и навсегда, да и сложновато было бы это сделать, учитывая проживание девушек в одном доме. Но так хотелось свежих впечатлений, нормальных, без истерик, дружеских отношений. Однако и в институте ее чаяниям не суждено было исполниться: Ларочка, не сумев ни с кем подружиться в университете, по-прежнему таскалась за Ирой, как приклеенная. Отдохнуть от привязчивой подруги можно было только на лекциях.