Шарлотта Мендельсон - Почти англичане

Проходит около часа. Лора отпивает глоток горячего кофе, сажает на грудь пятно, размазывает его салфеткой, просыпает сверху сахар с пирожного и решает пойти в уборную. А затем резкий поворот – и она с размаху врезается в Мици, несущую серебряный поднос, полный чашек. Посуда летит на пол; Мици, после секундного колебания, тоже.

– Иисус Мария!

– О боже, простите, пожалуйста! – восклицает Лора. – Я сейчас…

Зал замирает. Мици, распростершись на паркете, осторожно трогает лодыжку. Алистер, квалифицированный врач и законный супруг, опускается на колени, будто в замедленной съемке. Он смотрит на Лору – гневно, страстно или умоляя о понимании; после стольких тайных свиданий она, казалось бы, должна в точности знать, что у него на уме, но она не знает.

– Это… это… – говорит Мици, словно пытается всех успокоить, но не находит слов. Акцент у нее немыслимый, даже по венгерским стандартам. – Я надеяться ходить.

– Простите, простите, – повторяет Лора. – Какая же я дура…

– Нет, не дура, – отвечает Мици. – Но вы очень больше, чем я, и… Ой!

Коленопреклоненный Алистер нашел больное место на подъеме балетной ступни с голубыми прожилками. Опустив взгляд на его залысину, Лора наблюдает, как ухоженные пальцы щупают худую бледную икру. Как тяжело вдруг стало дышать…

– Идти можешь? – спрашивает Алистер.

– Я… наверное, да.

Нежным, профессиональным жестом он кладет ее руку себе на шею и помогает встать. Со всех сторон поднимается шепот – к счастью, не на английском.

– Я… какой кошмар, – мямлит Лора.

– Пожалуйста, – говорит Мици Саджен. Лора уступает дорогу. Когда мимо проходит Алистер, ее душевное состояние медленно падает до уровня пола. Лора опускается на колени, чтобы собрать осколки. Мици с дрожью в голосе говорит:

– Моя сумка.

– Я подниму, – отвечает Лора, но Мици, вцепившись в Алистера, успевает раньше.

– Не трогать, – шипит она Лоре в лицо.

А потом они с мужем уходят.

В деревне Гай обретает смысл. Марина видит поля, в которых он будет резвиться, и коров, на чьем молоке, вероятно, росли все эти крупные белые зубы.

Вест-Нойл оказался до обидного непримечательной станцией в кругу убогих сарайчиков: голубизна небес, печаль нагих деревьев. Гай в угнетающе ярком футбольном свитере идет через шоссе навстречу легковому «универсалу». Внутри может поджидать кто угодно. Дома не знают, куда Марина отправилась.

Она хватает сумки, словно те набиты важными медикаментами, и идет вслед за Гаем.

Они приближаются к автомобилю – старому, грязному и, кажется, отчасти деревянному: задние окна по краям подернуты мхом. Впереди на изодранном пассажирском сиденье стоит ящик мармелада; рядом, уцепившись пальцем за руль, сидит женщина с длинными светлыми волосами, улыбчивая, худая и миловидная. На ней грязно-серые джинсы и поеденный молью свитер. Ого, думает Марина: прислуга.

– Это мама, – говорит Гай и хлопает ее по плечу.

– Ну, Марина… – Серо-зеленые глаза встречают Маринины в зеркале заднего вида, пока сама миссис Вайни, зажав в зубах парковочный талон, мастерски подает автомобиль к турникету. – Очень рада наконец-то с тобой познакомиться, – говорит она голосом ведущей радионовостей.

– О! – краснеет Марина. От робости она будто светится изнутри; все ее движения неуклюже преувеличены. – Всегда пожалуйста.

Гай ерошит ей волосы.

– Милашка, правда?

Как ни старайся, а в вежливости за миссис Вайни не угнаться.

– Мы ужасные эгоисты, что затащили тебя в такую даль, – говорит она и хвалит Марину за то, что та привезла с собой хорошую погоду. – Боюсь, у нас тут смертельно скучно. Надеюсь, ты не пожалеешь, что приехала.

Марина пытается ответить любезностью на любезность, но еще больше конфузится. Миссис Вайни не носит сережек. Марина, к счастью, оставила Жужины гранатовые клипсы в косметичке, но не прокололась ли она в чем другом? Знать бы, есть ли у миссис Вайни часы; что-то подсказывает Марине, что нет, и она тайком снимает свои. Гай смачно рыгает, вгоняя ее в краску, но его мать говорит только: «Гайчик, это обязательно?», и Марина отворачивается к окну, пытаясь скрыть потрясение. Вся ее лучшая одежда, новая зубная щетка и подарок миссис Добош – шапочка для душа от «Либерти» – утрамбованы в сумке, неуклюже зажатой между лодыжек. Не слишком ли туго она набита? О ночевке Гай не упомянул.

От него вообще мало пользы. Он перепачкал подбородок горячим шоколадом и всю дорогу дразнит ее из-за красно-желтых тюльпанов, купленных на вокзале в подарок для миссис Вайни: изображает разные жесты и подмигивает, а Марина яростно трясет головой, чтобы он перестал. Теперь он взялся описывать недавние выходки Генри, Бенно, Ника и Джайлза Йо, о которых миссис Вайни, похоже, наслышана. Марина тем временем пытается пригладить волосы и обрести способность к разговору.

В автомобиле пахнет гниющей кожаной обивкой, яблочными огрызками и палой листвой.

– Вы увлекаетесь садоводством? – вежливо спрашивает Марина, вызывая у Гая приступ хохота, который заканчивается новой отрыжкой. В школе рыгающие мальчики повергают Марину в ужас; если бы кто-нибудь услышал подобный звук от нее, она не смогла бы смотреть этому человеку в глаза. Что она вообще здесь делает – в чужой машине, с каждой минутой все дальше от города, да еще без пальто? Вспотевшие пальцы вцепляются в сумку, как вдруг…

– Ой!

– Что?

– Ничего, – говорит Марина, впервые осознав весь масштаб предстоящего испытания.

– Глупенькая, скажи.

– Просто… там… там на полу мертвая птица.

Тишина похожа на высосанный леденец.

– Правда? – произносит наконец миссис Вайни. – Какая?

– Дурочка, – говорит Гай. – Это же бражник. Ты так сказала, будто сюда зяблик залетел или еще кто. Поползень, ха-ха!

Марина отворачивает к окну пылающее лицо. Они проезжают мимо обчекрыженной сучковатой изгороди, лососевой фермы и странного сооружения под вывеской «Платите по совести», в котором миссис Вайни покупает горшочек бурого мармелада. Она рассказывает Гаю о племяннике миссис Кершо («Ты помнишь, уборщицы в Клюни»), которого нашли мертвым в кукурузной силосной яме.

– Господи, какой ужас! – восклицает Марина.

– Ну, ему было двадцать шесть.

Марину по-прежнему неудержимо тянет на извинения. Видя перед собой худые плечи и блестящие волосы миссис Вайни, она чувствует одновременно голод и тошноту. Что, если за обедом они будут играть в фанты, или в шарады, или в цитаты из Ноэла Кауарда?[10] Миссис Вайни красивая для матери: несмотря на хрупкость, ее можно представить на псовой охоте. Поеденный молью зеленый свитер – должно быть, кашемировый, – порван на плече. Бедняжка, думает с теплотой Марина, пока Гай рассказывает анекдот и под мамин смех стискивает ее коленку. Она обращает к затылку его матери короткую, но (ей хочется верить) действенную молитву. Боже, думает она, пусть она будет как они, пусть…

Автомобиль драматически содрогается. Марина ахает:

– Это… шину спустило?

– Дурочка, это решетка для скота, – говорит Гай.

– Я знаю, – сердито шепчет она. – Ш-ш!

Затем они въезжают на короткую подъездную дорожку и сбавляют скорость. За высоким забором стоит особняк. Миссис Вайни лихо паркуется на узком пятачке рядом с беспорядочной, кое-как прикрытой брезентом грудой бревен, битых цветочных горшков, канистр и деталей фермерских механизмов. Выбравшись из машины, Марина невольно издает вздох разочарования. Дом выглядит… современным: желтые кирпичики-лего, занавески с рюшем, остроконечные кусты и колодец, который за монетку исполняет желание.

– Как мило! – на всякий случай восклицает она, уже решив, что все это, наверное, очень стильно, просто не в том смысле, в каком она раньше думала. – Чудесная купальня для птиц!

– Дорогая, – говорит миссис Вайни, с хрустом ступая по гравию, – это дом Баркера, нашего соседа. А мы живем здесь.

Только тут Марина замечает старую стену, позеленевшую там, где протек водосточный желоб. За стеной стоит совершенно другой особняк.

– Ты же не всерьез? – говорит Гай. – Нет, ты что, подумала… Ха-ха, отлично!

Марине кажется, будто по коже расползаются трещины.

– Я говорила не про этот дом, – с достоинством отвечает она. – Я пошутила.

– Потрясающе, – не унимается Гай.

Они приближаются к настоящему дому с торца. У Марины пощипывает в глазах, поэтому она замечает лишь его высоту, раскинувшиеся вдалеке лиги или гектары травы, затуманенные террасы, усаженные деревьями. Дом безграничен, как школьное общежитие, только Кум-Эбби – мешанина из готической древности, новостроя и подделки под старину, а то, что Марина видит перед собой, – красивое, будто с открытки, трехэтажное здание песочного цвета, с балконами и зубчатой крышей. При их приближении раздается громогласный лай, будто с привязи сорвались все гончие ада. Марина, как утенок, пробирается за миссис Вайни сквозь чащу макинтошей (не говори «дождевиков»), пальто и спортивной одежды. Внутри дома ничуть не теплей, чем снаружи. Воздух слабо отдает резиной.

– Боюсь, у нас тут ужасный беспорядок, – говорит миссис Вайни.

– Вовсе нет, – заверяет Марина. – Не беспокойтесь. Я хочу сказать – боже! Какой огромный дом! У него есть, э-э, имя?

– Не-а, – подает голос Гай за ее спиной. – Старый пасторский дом, Старая пасть. Можешь звать его «Стокер», если тебе до смерти надо.

– Не до смерти… – возмущается Марина, но Гай уже спрашивает:

– А что, папа дома?

Миссис Вайни распахивает дверь. На пороге стоит человек совершенно особого вида – человек, излучающий славу.

– Какого… – рычит он и тут же изменившимся голосом подхватывает: – Привет! И кто это к нам пришел?

– Папа, – говорит Гай. – Марина. Марина, это мой отец. Мы, э-э, я…

– Марина. Так-так. Хорошее имя.

Александр Вайни задумчиво глядит на нее поверх очков. Он ужасно трехмерный: сбежал из трескучего школьного телевизора, чтобы встать перед ней наяву.

– Привет, дорогая, – говорит он жене.

Невозможно не улыбаться, когда он жмет тебе руку: о, эти внимательные голубые глаза, короткие серебристые волосы, величавый нос, мощная фигура грузчика-интеллектуала. До сих пор Марина была уверена, что идеальный мужчина, за которого она только и согласилась бы выйти замуж, должен быть стройным, высоким и иметь элегантный орлиный профиль, как лорд Питер Уимзли на дагерротипе. Мистер Вайни выглядит так, будто в свободное от съемок время колет дрова. Марине все равно. Она делает шаг в сторону, чтобы пропустить миссис Вайни, наступает на большую синюю галошу, а потом спотыкается обо что-то мягкое.

– Твою мать! – рычит он.

– О боже! Я, я такая глупая. Вы…

– Моя больная нога!

– О нет! Боже… Простите. Простите.

Миссис Вайни с Гаем уже в вестибюле, но когда Марина, опустив голову и утешая себя мыслями о смерти, хочет проскользнуть мимо мистера Вайни, он ее останавливает.

– Постой-ка.

– Простите. А, да… – Марина с огромным усилием поднимает голову. Навстречу тянется рука.

– Так ты из школы, подружка моего сына?

– Я…

– Ну еще бы. Вижу по его покрасневшей мордашке. Что ж, его можно поздравить.

Сначала, говорит Гай, они пойдут гулять. Это досадно. Миссис Вайни читает субботние газеты в комнате, которая, очевидно, предназначена для чтения субботних газет. Мистер Вайни куда-то пропал.

– Мы могли бы подождать и… вдруг он захочет поболтать с нами, – предлагает Марина.

– Еще чего, – отвечает Гай. – Мне нужно размяться.

Первым делом они идут на соседнее поле и говорят с каким-то человеком о дренажной системе, потом кормят гигантскую лошадь со слюнявыми деснами и потрескавшимися зубами размером с Маринин палец, а оттуда отправляются в холодный, синий от колокольчиков лес, каковой Марина всегда считала вымышленным конструктом, вроде Аида. Это ужасное место: темное и наверняка опасное. Деревья хороши, когда стоят по отдельности – тогда это всего лишь большие растения, – но беспокойная черная чаща наводит на мысли о Бабе-яге, воронах, охотниках и девушках, заточенных в башнях. Здесь слишком много природы: что-то мечется в темноте, вдали слышен рокот. Марина сидит на сыром пне, наблюдая за Гаем, а тот пинает гнилое дерево, а потом внезапно кладет холодную руку ей на свитер. В тот же миг у них за спиной что-то ломится сквозь кусты, и из чащи появляется рослая девочка с раздражающе мальчишеской стрижкой, одетая в джинсы цвета чернил «Куинк». Ее сопровождает огромная пятнистая гончая.

– Привет! – говорит Марина, как угодливая пастушка, которой помешал юный лорд. Что нужно делать – встать? Она хочет подняться на ноги, замечает легкую ироническую улыбку на лице незнакомки, и тут дрогнувшие колени увлекают ее, с протянутой в приветственном жесте рукой, в густую мокрую листву.

– Ты что, с ума сошла?