– А, эти… – говорит Марина, одолжив у Гая его самоуверенно-презрительную манеру. – Дураки, что с них взять.

Мистер Вайни стоит совсем рядом, скрестив руки на широкой груди, большой и горячий, словно медведь, ставший на время ручным. У него короткая стрижка и благородная седина – тем удивительней смотрится темная и жесткая, как проволока, растительность в вырезе рубашки: бесконечная волосатость мужчин.

В присутствии величия легко позабыть о комендантском часе и кастеляншах. Марина складывает руки на груди, прикрывая школьную блузку, сквозь которую просвечивают нежно-голубые парижские кружева, и напускает на себя умный и смелый вид.

– Ты замерзла, – говорит мистер Вайни. – Что у вас за форма – на доярок похожи. Вот, держи. – Он отдает ей теплый, пахнущий мужскими гормонами пиджак, который Марина с благодарностью набрасывает на плечи. – Позволь поинтересоваться, – продолжает мистер Вайни. – Ты сказала, вы все смотрели…

– Да, то есть в моей старой школе. Здесь одни обыватели. Они предпочитают телеигры.

– Но ты, я гляжу, не такая?

У Марины колет в груди.

– Культурно влияешь на моего олуха? Вот что, – говорит мистер Вайни, касаясь рукой ее спины, – помоги-ка мне с машиной.

Фотографии не передают его профиль – в жизни он похож на мраморную статую из Национальной галереи. Морщинки вокруг ясно-синих глаз говорят об опыте и доброте. Под покровом темноты Марина запускает пальцы в рукав пиджака, шелковистый, будто изнанка его кожи, и очень медленно натягивает другой рукав вокруг спины.

У мистера Вайни большой серебристый автомобиль.

– А когда ваше следующее, ну, шоу? – вежливо спрашивает Марина, пока он отпирает багажник, в чьих таинственных глубинах хранятся какие-то щупальца, инструменты, бутылка с голубой жидкостью. Веревка.

– Мы снимаем новые серии в январе.

– А что…

Она внезапно замолкает. Навстречу им идет группа старшеклассников с нотными папками. Одна из девочек, фантастически скучная Тэнзи Эдвардс, распевает гаммы. Рядом с ней шагает Саймон Флауэрс.

Марина заливается счастливым смехом – пусть знает, как прекрасно ей без него живется.

– Над чем ты хихикаешь?

Группа направляется к Гартским воротам. Как Саймон Флауэрс может не замечать Марину, когда она увидела его чуть ли не раньше, чем он появился из-за угла? Он уже почти рядом. Ей хочется улыбнуться, окружить вниманием и любовью его худые плечи и мутные очки.

– Что ж, – громко говорит Марина, пытаясь привлечь внимание к своему спутнику, – некоторые из нас будут их смотреть, я обещаю. Те, для кого культура – не пустой звук.

Мистер Вайни глядит на нее через плечо.

– Хера с два.

Она пытается спрятать потрясение за улыбкой.

– Но… это одна из лучших школ в…

– Эта? Чушь. Не будь она под боком, как жена хотела… и не будь Гай таким болваном, то и хлопотать бы не стоило. Есть масса школ поприличнее.

– Ох… Так вы думаете…

– Приходящие ученики, – кивает он вслед музыкантам (Саймон Флауэрс не обернулся и не заметил ее; надежда, как песок, утекает сквозь пальцы), – хиляки и пай-мальчики, которых здесь держат ради высокого рейтинга. Неважная альтернатива регбистам, как ты считаешь? Я часто замечал, – добавляет он, – что Иисус не полезен для кожи.

Закончив эту тираду, мистер Вайни вновь склоняется над машиной, не обратив внимания, какой моральный удар нанес Марине. А ведь он прав: Саймон Флауэрс не только приходящий ученик, у него еще и прыщи – один или два, возле губ. Раньше она пыталась убедить себя, что это даже красиво. Ничего красивого.

Мистер Вайни поднимает деревянный ящик из-под вина.

– Растения, – говорит он. – Стеннинг без ума от цветов. Их ему поставляет моя жена. Вернее, мой садовник. Чемерицу, георгины и бог знает что еще. Пионы. Ты, надеюсь, не увлекаешься этим дерьмом?

– Ни в коем случае. Терпеть не могу садоводство.

Затем, и только из-за того, что она помнит каждое слово, которое сказала мистеру Вайни или его жене – сказала, а после обдумала, пощупала, оплевала в сердцах и опять осмотрела со всех сторон, – Марина густо краснеет.

– Неужели? – хладнокровно говорит мистер Вайни. – Значит, мы поладим. Теперь скажи… – Он запирает багажник и смотрит так, будто видит ее насквозь. – Чем ты увлекаешься? Историей? Историками? Вроде Стеннинга? – Он ухмыляется. – Или меня?

Марина издает глупый нервный смешок: ха-ха!

– На самом деле, – говорит она, бросив случайный взгляд на его брюки, – я не изучаю, ну, историю. Извините. Просто… не изучаю.

– Что тебе мешает?

– Я ее любила, очень, но… Пришлось бросить ради экзаменов в университет.

– И?

– И заняться естествознанием. Ну, биологией, химией. Но я сохранила литературу. Я люблю, – признается она, – гуманитарные науки.

– Естествознанием? Мать честная! Ну, если тебе нравится химия…

– Нет. То есть мне пришлось. Считается, что я буду изучать медицину в Кембридже. – Впервые ее не бросает в дрожь от этих слов. – Медицина намного…

– Полезнее. Можешь мне не рассказывать.

– Я… думаю о карьере.

– О карьере? Тебе сколько лет, сорок? Будешь хирургом хотя бы?

Марина морщится. Этого все от нее ожидают; она и сама рисовала таким свое будущее, пока училась в Илингской школе, и лишь теперь осознала, как плохо в семье представляют ее способности. Марина Фаркаш, которая успешно борется за место под солнцем с выдающимися и самоуверенными мужчинами? Это утопия.

– Я, я не уверена, – говорит она.

– А как же интеллектуальное обогащение? Ты будешь знать все о каком-то паршивом атоме, но станешь ли от этого культурней? О такой жизни ты мечтаешь?

– Знаю, – говорит Марина, готовая совершенно некстати расплакаться. – Я хочу быть культурной, конечно, хочу. Боже, я постоянно об этом думаю, ну, о книгах, и прочем. Но…

– И не говори мне, что печешься об общем благе. Такая, как ты, лучше будет творить великие дела за пишущей машинкой на чердаке, чем менять пенсионерам пеленки.

Марина глотает комок. Во всех своих фантазиях она представала в лабораторном халате – хмурая, но красивая; никаких человеческих выделений там не было.

– Я могу заниматься исследованиями.

– Девочка моя, поверь: на меня пашет целая команда исследователей – проверяют факты, снимают копии; это хуже, чем лопатой махать. Мрачно, как в жопе. Мрачнее.

– Я думала…

– Брось эту кодлу и найди занятие по душе. Если есть хоть капля мозгов – не пропадешь.

Возможно, он прав. Перед ней открываются новые горизонты, культурный мир латинского языка, сонетов и ржанок, а в этом мире – Марина: эстет, джентльмен.

– По-моему, мозги у меня есть, – говорит она, чувствуя, как сердце разгоняет кровь.

– Пожалуй, что так.

Он мог бы стать ее покровителем. У тех, кто избран для великих свершений, всегда есть наставники. Марина прочитала столько книг о Хелен Келлер[15] и Жанне д’Арк, что собственное избранничество кажется ей делом решенным. Время уходит. Сейчас или никогда.

Но нет, слишком поздно – он отворачивается. Не успев подумать, Марина говорит:

– Мне нужна ваша помощь.

Мистер Вайни громко хохочет.

– Прости. Меня обычно не просят так напрямик. Во всяком случае, дети. Помощь в чем?

– Я… не знаю.

– Слушай, мне надо идти. Чего доброго, решат, что я умер. Мы, – говорит он, стиснув ее плечо, – еще вернемся сюда в воскресенье. У Нэнси здесь учится крестник, скучный тип, нужно будет его забрать.

Марина шутливо округляет глаза.

– Почему бы и тебе не прийти – а там, глядишь, найдем минутку, поговорим.

– О, можно? Правда? Было бы здорово! Научите меня, пожалуйста! Всему, что сочтете нужным.

18

Воскресенье, 5 февраля

Утренняя служба (хор капеллы) или пасторское напутствие, зал богословия, доктор Моллинг на тему «Природы щедрые дары»;

лакросс против монастыря Богородицы: 1/X и 2/X (А), 13:15;

нетбол против Клуба Кумских выпускников: 1/VII и 2/VII, Грир;

банкет для Клуба КВ, зал церковного суда, 19:30.


Имела место неприятная сцена. Вероятно, с утра, как раз перед тем, как Марина позвонила домой, миссис Добош и ее ужасная внучка Наталья нагрянули в Вест-стрит, намереваясь провести с ней все утро, а затем взять ее с собой и где-нибудь пообедать.

Марина отказалась.

Должно быть, это какое-то недоразумение. Рози, несмотря на акцент, прекрасно понимает английский на слух, но время от времени все-таки…

Нет. Никакой ошибки. Лору подзывают к телефону. Марина в самом деле отказала миссис Добош. Она хочет свести бабушку в могилу?

– Как я могла согласиться? – оправдывается Марина. – Нельзя же, ну, не делать уроки. Они у нас сразу после утреннего напутствия. Так положено. У меня были бы неприятности.

– Солнышко, мистер Дэвентри наверняка вошел бы в положение.

– Не вошел бы. – В ее голосе звенят слезы. – И потом, я терпеть не могу Наталью. Ты тоже. Помнишь скрипичный концерт крестьянской музыки в прошлое Рождество? Ты сказала, что больше никогда…

– Милая, но нельзя же было взять и отказаться. Ты не можешь, не знаю, догнать ее?

– Не могу.

– Почему?

– У меня… планы. Уже.

– Никто не будет возражать, если ты разок не появишься в столовой…

– В буфетной.

– Какая разница?

– Никакой, – говорит Марина. – Все равно с буфетной это не связано.

– А с чем это связано?

– Это, м-м-м, обед по поводу… биологии.

Лора чувствует во рту металлический привкус. «Марина, – думает она, – никудышная лгунья, в отличие от ее отца. В отличие от меня».

– Ясно, – говорит она наконец, притворяясь, что не замечает недовольную гримасу на лице Жужи. – Ты занята. Ясно. И ты им вежливо все объяснила? Я… конечно. Да, ничего не поделаешь.

– Нелепо, – фыркает Жужи, возвращаясь к газете. Рози на кухне гремит посудой; она будет вне себя от ярости. Одна Ильди встречается взглядом с Лорой, и та – чем ближе к полудню, тем отчетливей – понимает, что тетушка Петера хочет о чем-то ей сообщить, только не может сделать это с глазу на глаз. Лоре тоже есть что сказать. Вчерашнее послание, которое она приписала вымышленной школьной подруге, на самом деле от мужа. Встреча назначена – нет, вы подумайте! – возле гостиницы «Слон и замок» этим вечером.


Пока доктор Моллинг читает проповедь об опасности стереопроигрывателей, Марина ищет глазами Гая. Она очень нервничает. Вчера она подслушала историю о выпускнице, которая полгода назад, в летнем триместре, занималась настоящим сексом – каким-то образом усевшись на парня верхом, – как вдруг вошел декан Рэндольф и начал болтать с ними обоими, не замечая ничего подозрительного, потому что все закрывала ее длинная юбка. Такое технически возможно? Эта сцена не шла у Марины из головы. Ей приснился удивительно яркий эротический сон; содержание и участники стерлись из памяти, но некоторая липкость осталась. А также вина – Гая в этом сне не было. Марина опять оборачивается, но пятиклассников почти не видно из-за колонны; в поле зрения нет ничего похожего на его немытые недоблондинистые кудри и радостное лицо. Вдруг он забудет передать ей сообщение от своей мамы с подробностями насчет сегодняшнего обеда? Стоит ли ждать помощи от мистера Стеннинга? Марина со всех ног мчится в Вест-стрит, надеясь найти в гостиной тисненую карточку, но столик для писем пуст. Ханна Норт, единственная выпускница, к которой Марина чувствует приязнь, с улыбкой поднимает брови. Однако Марине не до разговоров.

– Что-то ищешь? – с притворным сочувствием спрашивает Айла Клюин, стряхивая шоколадные крошки с тапочек в виде кошачьих лап. Джемма Олкок заплела ее мокрые волосы в косу, а свои спрятала под тюрбаном из полотенца. Гостиная пахнет мылом с ароматом зеленых яблок. – Письмо из дома?

– Нет, – отвечает Марина.

Может быть, в спальне? Однако там она обнаруживает лишь припадающую на ногу Хейди, которая выдавливает из тюбика и слизывает с пальца нечто под названием «Примула».

– Никто не заходил? – спрашивает Марина.

– Когда? – Хейди обожает чужие проблемы. – Кого ты имеешь в виду?

– Неважно, просто ответь. Быстро.

– Ты опаздываешь? Куда собралась?

Они смотрят друг на друга поверх письменного стола. Марина разжимает кулаки.

– Ответь на вопрос.

– Если скажешь, кого ты ждешь, я скажу, приходил ли он.

– Ладно, забудь.

Она молнией слетает вниз. Ханна Норт и Айла Клюин смолкают.

– Бедняжка, надеюсь, все хорошо, – воркует Ханна.

Что, если Вайни передумали? Я, черт возьми, не пошла на обед с миссис Добош, говорит себе Марина, поджаривая белый тост (уже пятый за день) и опять надевая бархатный жакет – на всякий случай. Нужно сбегать к Гаю, оставить ему записку. Утром Рози сказала по телефону: «В Кембридже не будут хотеть непослушную девочку». Знала бы она…