– Вот она, – говорит Рози. – Лора, ты купила эту юбку? Ужасно. Дорогуша, – пронзительно кричит она через газон, – мы ждем!

Марина, словно губка, которую окунули в краску, стремительно пунцовеет.

– Я… А почему вы так рано? Что-то случилось?

– Смешно, – говорит Ильди. – С днем рождения!

Марина целует бабушек, потом маму. Лора неуклюже наклоняется и кладет руку дочери на плечо, пытаясь подбодрить ее, излить на нее свою большую, неуправляемую любовь – и с тем упуская шанс вдохнуть запах ее волос, о котором мечтала с самого Рединга.

– Но почему…

– Мы, – говорит Лора, – Рози… Решили, что неплохо приехать пораньше. Они решили. Это же ничего, солнышко? Если нет, мы запросто можем…

– Потрясающе, – сияет Ильди, извлекая на свет второстепенные дары: недельный запас морковки, брошюру о первой помощи, баночку шпината со сливками и экземпляр «Интересной жизни» с автографом автора, леди Ренаты Кеннеди, прославленной хрустальными ежиками.

– Дело в том, – поворачивается Марина к Рози, – что я не могу…

– Дорогуша! Я, Жужи, Ильди и Лора приехали из Лондона. Сейчас мы идем в город, находим милое кафе и что-нибудь немного едим.

– Но… Мне нельзя. Я правда не могу. У меня… испанский язык – я теперь учу испанский, ведь здорово?! – и другие уроки, и репетиция пьесы, и домашние задания…

Сумка качается у Лоры в руках. Почему она не рада нас видеть? А еще эта странная история с миссис Добош…

Марина всегда была патологически честной – Лора прежде в этом не сомневалась. К тому же в Вестминстер-корте дети уважают взрослых и никогда, никогда не лгут. Она смотрит на дочь и видит по лицу: та знает, что Лора знает. «Но что я знаю?» – думает Лора. И что будет дальше?

Дело ведь не в том, что ей обо мне известно? Или именно в этом? Боже! Что, если Марина как-нибудь видела родителей вместе?

– Я думала, мы встречаемся в «Марио», – говорит Марина. – Так мне отпрашиваться у мистера Дэвентри?

– Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности, – хмурится Лора.

– Не будь смешной! – встревает Рози. – Я ему скажу.

– Нет! – протестует Марина.

– Солнышко, – говорит Лора, – мы были бы только рады, но если ты думаешь…

Не так-то легко занимать высоты морали, извалявшись в грязи; когда не прошло еще и недели с тех пор, как ты напилась с бывшим (а формально – нынешним) мужем и предала всех, кого знаешь и любишь, когда…

– Мам, – говорит Марина.

Когда…

Снова оно, это чувство: словно погружаешься в болото или зыбучий песок – такую смерть всегда было просто представить. Все безнадежно. Лучше уже не будет. Все ниже, и ниже, и я…

Тут она останавливается. Интересно, что сейчас делает Петер?


За обедом всё, как всегда, неспокойно. Жужи громко сообщает, что официант – идиот, они поют «С днем рожденья тебя», у Марины дрожат губы при виде подарочного книжного купона, но все это ерунда по сравнению с моментом в самом конце, когда Лора подает дочери школьный розово-синий шарф и видит на ярлычке слово «ВАЙНИ».

Она делает вид, что забыла перчатки, и возвращается в Вест-стрит вместе с Мариной. Та похожа на ходячий фейерверк – искрится и тлеет, – но вдаваться в расспросы опасно. Лора набирается смелости лишь у дверей общежития:

– Как дела?

– Ты знаешь. Мы говорили.

– А Гай?

– А что с ним?

– Ни… ничего. Кажется, милый мальчик. Просто…

– Что?

– Ну… – Лора мнется и, войдя в гостиную вслед за дочерью, смущенно улыбается ее одноклассницам. Те утыкаются в телевизор, по которому идет австралийская мыльная опера.

– Мы можем где-нибудь поговорить? – спрашивает Лора.

– Здесь негде, – отвечает Марина трагически монотонным голосом. – У меня нет своего места.

– Ладно. Может быть, здесь? – Лора открывает дверь на другом конце комнаты, где под лестницей стоит таксофон. – Уже почини… м-м-м. И не скажешь, что он был сломан.

– С чего ему быть… – говорит Марина и осекается. – То есть был, на прошлой неделе.

Холодные пальчики ужаса сжимают Лорин желудок.

– Но… солнышко. Есть что-то, о чем я не знаю?

– Нет. С чего вдруг?

Так начинается одна из худших и благодаря жилищным условиям в Вестминстер-корте немногочисленных ссор в их жизни. Лоре не удается ничего выяснить. Поскольку она понятия не имеет, отчего Жужи невзлюбила Гая, то не может запретить Марине видеться с мальчиком, который ходит с ней в одну школу. Когда она пытается узнать хоть что-нибудь об этом его отце, историке, возмущению Марины нет предела:

– Ты хочешь уничтожить единственный шанс твоей дочери…

– Шанс? – спрашивает Лора. – Какой шанс?

Однако Марина не хочет ничего объяснять, а Лора по ряду причин (ее ждут Фаркаши, ей мешают снующие по лестнице Маринины одноклассницы, а дочь не признаёт над собой ее власти) не может ее заставить. Не самый подходящий момент, чтобы выяснять, счастлива ли девочка в школе; а после нескольких темных намеков на то, что Марина дома никому не нужна («Вы меня просто спихнули»), и совсем уж туманных речей о филистерстве и противостоянии Искусства и Науки возможность упущена окончательно. Марина так похожа на Петера: глядя на ее лицо, невозможно сосредоточиться. Да и есть ли смысл ее ограничивать, когда Лора сама так неискренна?

– Я, может, и не собираюсь становиться врачом, – говорит Марина. – Медицина – еще не все. И вообще, если хочешь знать, это именно мистер Вайни…

– Подожди, – перебивает Лора, – ты что, говорила с ним?

– Разве это запрещено? – Марина краснеет, как рак. Лора наседает:

– Наедине?

По ответному молчанию становится ясно, что она зашла чересчур далеко.

– Если и так, ничего страшного. Для меня то есть. Рози – другое дело, сама понимаешь.

– Но…

– Проблема в том, что… Ты не могла бы держаться подальше от этого Алис… Александра Вайни?

– Но почему?

– Я, я не уверена, – бормочет Лора. – Может, это все пустяки. Ты же их знаешь.

22

Суббота, 11 февраля

Кросс-кантри: 23-й заезд для мальчиков и 1-й заезд для девочек, Питерсбридж, 14:30;

нетбол против Эпсомского колледжа: VII/1 (Грир), 14:30; чемпионат по гребле в помещении между школами Дорсета и Сомерсета, колледж Святого Стефана, Борнмут, 15:00;

концерт факультета Фицджеральд, зал богословия, 19:00;

киноклуб: «Добрые сердца и короны».


Ильди входит в комнату в тот самый момент, когда Лора вешает трубку.

– Ой, – вздрагивает та, – я не знала, что вы слушаете. Вот. Э-э…

Можно было сейчас же сказать: «Это Петер звонил». Ей нет оправдания. Лора уже три недели знает, что племянник Ильди жив, и до сих пор хранит это в тайне. Если они считают Петера мертвым, то она, по сути, раз за разом его убивает.

– Но, сэр… – говорит Марина, вцепившись в дверную ручку. Разговор происходит сразу после утренних уроков: в это время мистер Дэвентри обычно свистит на площадке для регби, и Марина планировала оставить ему записку. – Неужели для одного предмета нужно разрешение? Это довольно слож…

Мистер Дэвентри сидит во флотском командирском кресле и постукивает перьевой ручкой о большую медную чернильницу: такую мог бы в приступе ярости запустить в кого-нибудь адмирал. Его окружают, словно ангельский сонм, фотографии регбийной команды – портреты, групповые и одиночные, сверкающие мускулами динамичные кадры.

– Очень может быть, – говорит он, – но вы, мисс Фаркаш, не исключение из правил. Что бы вы о себе ни думали.

Мистер Дэвентри считает девочек необучаемыми: брат Люсинды Прентис сам от него это слышал. Возможно, он прав. Марина действительно чувствует себя глупой. Может, если она проявит интерес к его морским макетам…

– Какая… какая это лодка?

– «Королевский ковчег». И это корабль. Не трогайте.

Нужно быть дурой, чтобы расплакаться у него на глазах, но Марина до сих пор не оправилась от ссоры с матерью.

– Конечно, корабль, – говорит она, разглядывая картину маслом, изображающую морское сражение. – Да, здесь у него более… корабельный вид.

– Это Трафальгарская битва. Вы показываете на «Устрашающий». Это какая-то шутка?

– Нет, вовсе нет. Я… извините. – Марина озирается в поисках новой темы для разговора. Большой барометр – или это часы? Парусник в огромной бутылке. По виду не скажешь, что хрупкий, но… Она вовремя отдергивает руку. – Ого, бинокль! Я люблю смотреть на созвездия. Можно взглянуть? Отсюда видно игровое поле, или…

– Может быть, закончим на этом? – Мистер Дэвентри прячет бинокль в ящик стола. – У меня много дел.

– Но… Значит, если я не получу разрешения у ма… у родителей, то не смогу поменять предметы?

– Именно так. Разве я непонятно выразился?

Учитывая, как в семье относятся к мистеру Вайни, Марина вряд ли сможет позвонить домой и все объяснить – родным от нее и так сплошное расстройство. Выбора нет: придется изучать медицину. Если уж она побоялась признаться, что скатилась на четверки с двумя плюсами (и даже получила одну без плюсов), то как убедить их в своем желании поменять предметы? Все это, говорит она себе, и затевалось лишь для того, чтобы она стала врачом.

Но…

Что, если она их удивит?

Что, если мистер Вайни прав? По-настоящему образованный человек обязан разбираться в истории. Ильди и Рози всегда были неравнодушны к Искусству и Культуре; Жужи и та вечно вспоминает о Риме их юности и о старом дурацком Musee d’Orsay[16].

Тогда как в Кум-Эбби царит бескультурье, особенно среди тех, кто изучает естественные науки. Неделю назад, на химии и биологии, она придумала блестящую шутку о Феликсе Холте[17], Свободном радикале, и никто не засмеялся, даже учителя! Один мистер Вайни ее понял – сказал, что Марина умна, разглядел в ней потенциал. В конце концов, это отец (она решила не думать о нем как о «папе» или «Петере») хотел, чтобы Марина стала врачом; и хотя в детстве она немного боготворила его и мечтала, как он будет ею гордиться, в последнее время вспоминает о нем все реже. Возможно, стоит довериться мистеру Вайни.


Это Петер во всем виноват. Лора не хочет опять с ним встречаться, тем более в Блумсбери-сквер – будто проститутка эпохи Регентства, ублажающая клиентов за стакан джина. Он сказал: «Нам нужно поговорить». О чем?

Воскресным днем она торопливо шагает по Бедфорд-плейс, мимо «Селуэй-Альгамбры» и гостиницы «Креста». В груди закипает злоба – на Петера и на мужчин вообще, вечно уверенных, что ты прибежишь по первому зову. «Мне нужно, – решительно думает Лора, – сосредоточиться на других заботах. На благополучии дочери, например».

Наконец ворота… закрыты. Черная деревянная табличка гласит: «ЧАСТНЫЕ САДЫ». Как это типично.

Лора толкает створки. Ворота широко открываются.


Миссис Вайни тут ни при чем. Марина о ней совершенно не думает, когда поднимается по лестнице (с пульсом, явно нездоровым для ее возраста) в комнату мистера Стеннинга. К деканам не принято заявляться без приглашения – вот бы одноклассницы удивились, – однако Марина следует высшему зову. Когда мистер Стеннинг, чуть взъерошенный и без галстука, открывает дверь, Марина думает: секс; но при виде гостиной обо всем забывает. Прежде всего здесь красиво: почти всё – кремового цвета, включая ковер, так что невозможно представить где-то поблизости близнецов мистера Дэвентри или мускулистые ляжки Билла Солтера. Со стен смотрят настоящие картины и миллион книг по искусству. Бедный мистер Стеннинг, думает Марина. Холостая во всех смыслах жизнь; только миссис Вайни, подруга, в которую он, может быть, тайно влюблен. Марина, если бы не была занята, сама бы им увлеклась.

Чтобы ничего не забыть, она при первой возможности зарисует план его комнаты. Мысль о том, что, пока она скучает в Вест-стрит, миссис Вайни сидит на этом белом диване или на стуле у пианино, почти невыносима.

Мистер Стеннинг готов ей помочь. Услышав, что она знакома с семейством Вайни, что это, собственно, мистер Вайни подал идею, он выглядит удивленным (Марине на удивление), но соглашается.

– Я, наверное, – говорит он, – поговорю с Клайвом.

– С кем, простите?

– С Клайвом. Темплером. Заместителем директора. Помните?

– Да, извините. Но…

– Нет, против рекомендации Александра Вайни он возражать не будет. С ним я тоже поговорю.

Вот он, потайной сад, мир Вайни; место, о котором Марина мечтала.

– Правда? О, пожалуйста!

– Да, если не забуду.

– Я… могу я… вы мне скажете, что он ответил? Мне бы очень хотелось знать.

– Не сомневаюсь. – Мистер Стеннинг по-взрослому глядит на Марину. – Вы, разумеется, поставили в известность родителей? – Он переводит взгляд на окно. Марина издает неопределенный звук.

– Что вы будете изучать, медицину?

– Да. То есть я ведь могу…

– Вряд ли. Нужен экзамен по химии. Вы не знали?