Шарлотта Мендельсон - Почти англичане

– Но…

– Ничего страшного. Старине Кендаллу будет до лампочки, говоря откровенно.

Марина смотрит на мистера Стеннинга открыв рот, а потом быстро его захлопывает.

– Да, – говорит она, сглатывая комок, – наверное.

– Значит, решено. Поздравляю, мисс Фаркаш. Вы приступаете завтра.

– Привет.

– Это большая ошибка. Нет, правда. Если бы на этой чертовой лодке был телефон, я бы все отменила.

Он улыбается.

– Могла бы не приходить.

– Ну, я…

Зачем она здесь – отменить события прошлой встречи, наказать его? Убедить в том, что нужно поговорить с матерью?

– Погоди-ка… – Петер наклоняется и разглядывает кусок гравия под ногами. Давняя привычка, вспоминает Лора; отсюда, наверное, и происходит Маринина любовь к ископаемым. Лора смотрит на его макушку и думает о прогулках в Кенсингтонских садах, где ее дочь часами копалась в песочнице. В этот момент недобрый ветер, подув сквозь розовые кусты, подхватывает феромоны Петера и бросает их ей в лицо.

Нет! Никогда! Он все такой же подонок. Лора не позволит себя провести. Плевать на прошлый раз – она тогда сошла с ума. Отныне и навсегда Петер ничего для нее не значит. Даже химия умерла.

– Вроде кварц, – говорит он. – Но всяко бывает. Один мой приятель нашел в Престон-парке алмаз.

– Не будь идиотом.

У него на затылке новая складка, нежная бледная кожа – должно быть, пахнет пустым гардеробом. Одна эта мысль заставляет Лору вздрогнуть и резко выдохнуть.

Петер глядит на нее. Нет-нет, она обещала себе, что этому не бывать. Она человек, а не бланманже. Он причинил горе всем женщинам, которых знал, даже их дочери, черт возьми. Ладно, думает Лора, отходя к чешуйчатому, будто в струпьях проказы, розовому кусту. Вот так.

– Повернись, – говорит Петер.

Лора дергает ветку – судя по виду, мертвую.

– Нет. – Она запечатывает себя, дышит ртом, опускает веки. Свет густой, как первобытный бульон. Если бы можно было сбежать…

– Ну же, – говорит он.

Безнадежно. Она его чувствует даже отсюда – воздух стал маслянистым от капсул секса. Петер не должен к ней подойти. «Пожалуйста, – думает Лора. – Спаси».

Его шаги шуршат по гравию. Лора прижимает пальцы к глазам, пока не появляются оранжево-серые тени и мягкая боль, и, исполнившись ненависти, судорожно вздыхает. Феромоны делают свое грязное дело. Он кладет руки ей на плечи.

– Лора, – говорит он.

Я, думает Марина на биологии, совершила чудовищную ошибку.

Что скажет бабушка… Завтра начнутся короткие каникулы и Марина поедет домой – одна.

Когда Рози или кто угодно другой увидит ее, они обо всем догадаются. Марина поступила ужасно, предала их мечты о ее врачебной карьере – и ведь понятия не имеет, как изучать историю. Что на нее нашло? И что теперь делать?

Нужно сказать мистеру Стеннингу, что она полная дура и передумала.

Нет, невозможно. Нет ничего хуже позора, даже ярость Рози меркнет в сравнении с ним. Мистер Вайни обо всем узнает и расскажет жене, а то и дочери. При одной мысли о том, что Марина – ее странность, ее неудача – станет темой для обсуждения, пальцы ног впиваются в подошву от стыда.

Хуже того: если даже думать об этом невыносимо, то каково будет вернуться в Илинг?

Это ее самый большой секрет, дающий ростки по ночам. С приближением коротких каникул ее все сильнее одолевает мысль о побеге. Как заставить себя вернуться в Кум-Эбби после того, как она неделю проведет в кругу семьи?

Подходит к концу практическое занятие по биологии, но Марина не может найти свиную печеночную артерию, не говоря уже о нижней полой вене. Едва перевалило за полдень, а она уже так устала, будто всю ночь работала в реанимации. В последнее время она не ложится раньше двух – слишком многое нужно успеть. И речь не только о сочинениях. Марина сидит допоздна и обезвреживает скверну, которая дает себя знать через зловещие предсказания толкового словаря; часами блуждает в кромешной тьме, соблюдая необходимые ритуалы – их становится все больше, будто в новой, ей одной понятной религии.

А утром, стоит открыть глаза, тревога и отвращение тут как тут.

– Сэр, – доносится сзади голос Айво Уильямса по прозвищу «Мамонт», – у меня в кармане слизь.

Класс хохочет, а Марина замирает со скальпелем в руке. Внезапно она понимает: из Кум-Эбби можно уйти, если школа сгорит дотла или здесь случится какой-то скандал. Другими словами, если не останется выбора. Но если скандал – то какой?

Этот раз не похож на прошлый – никто никого не целует. Так даже лучше: Лорины руки не ложатся вдруг на его затылок, не стискивают плечи; он не прижимает ее к груди – только приобнимает, и они застывают так на какое-то время, словно пара, потерпевшая кораблекрушение и наблюдающая, как последняя спасательная шлюпка идет ко дну.

Наконец Лора замечает, что стоит на клумбе, спиной к дереву, которое трется о ее спину грубой корой, как большой отчаявшийся зверь.

– Что мы делаем?

Петер улыбается.

– Я по тебе скучал, – говорит он. – Очень. Думал, ты меня так ненавидишь, что…

– Правильно думал.

– Марина не захочет меня увидеть?

– Нет, – отвечает Лора, впиваясь ногтями в ладонь.

– И я не знаю, как быть с матерью. Никакого проку от меня, да?

Ее мозг топчется в нерешительности, как лошадь перед барьером. В голову не приходит ничего умнее, чем:

– Пожалуйста! Нам правда нельзя.

– Что?

– Сегодня. Нам. Встречаться вот так. Петер, пожалуйста. Задумайся.

– Почему? Все ведь отлично.

– Не отлично. Как у тебя язык поворачивается? Я…

– Я не в том смысле… Нет-нет, не надо слез. Иди ко мне.

– Нет, не пойду! Я не расстроена – я, если хочешь знать, злюсь.

– Все честно.

– Зачем ты говоришь эту чушь?

– Слушай, я… Когда я вернулся в Лондон, я не знал, что делать. Встречаться ли с тобой и как.

– Что? Ты еще сомневался? Это…

– Я не знал, как быть. Подумал, ну, от мамы далеко, Лондон большой – вот что я подумал.

– Я тебя не искала.

– Знаю. Просто я решил, что можно, ну, сказать «привет». Написать тебе на мамин адрес. Я знал, что ты там живешь.

– Откуда? Знал? Что еще ты знал?

– Мало что. Слухи доходили.

– Кто тебе говорил? Ничего себе, за мной еще и шпионят?

– Нет, конечно. Ну, там, ребята. Из Лондона, из прошлого, сама знаешь. Кое-что слышал время от времени. Знал, что все чуток… В общем, я по тебе скучал.

– Зачем тогда бросил?

Сумасшедший, думает Лора, другого объяснения нет. Он страдал? «Пропащий человек», – всплывает вдруг в голове.

Нетнет, нужно бороться с жалостью. Он ее не заслуживает.

– У тебя, наверное, было полно подружек, – раздраженно говорит Лора.

– Ага, – соглашается он, и еще один горячий кусок, оторвавшись от ее сердца, падает на гравий. – Но… – Он пожимает плечами. Лора ободряюще поднимает брови. – Сама знаешь, как бывает.

Лора вдруг очень ясно видит со стороны, как вышибает себе мозги.

– Нет, не особенно, – говорит она. – У меня на это не было времени. Я воспитывала нашу дочь. И потом, это же ты от меня устал, помнишь? «Лораберетизмором» – так ты говорил.

– Черт… Что, правда?

– Да. Господи… Как ты можешь…

– Вот я козел.

– Это даже не… ладно, проехали.

– Вот-вот. Когда об этом думаешь, хочется убежать обратно, так что… это самое большее, на что я способен. Быть здесь. Пытаться познать дзен. Вообще, я хотел тебя спросить: что мне теперь делать?

Лора вздыхает.

– Вряд ли я… Понятия не имею. Найти работу, наверное? На что ты живешь?

– Скопил деньжат в Уэльсе. Я был, – улыбается он, – садовником.

– Ну, садовником так садовником. С чего-то начинать надо. Или, не знаю, возвращайся туда. Что бы ты здесь ни искал, это…

– Нет, я имел в виду, что делать с другими? Я должен их увидеть. Рози и остальных. Я подумал, что надо, ну, извиниться. Но боюсь сделать им еще хуже.

– Господи, Петер, я…

– Нет, правда. Я собой не горжусь. Но стараюсь измениться. Вроде бы. С тех пор, как бросил пить, я, ну, ходил на курсы.

– Неужели? Учился ремонтировать вагоны? Нет, это вряд ли.

– Серьезно. На терапию. Так и знал, что будешь смеяться. Мужская дружба. Шаманизм, тантра, медитации; ерунда в основном, не спорю – просто удобный повод для самовлюбленных скотов пожалеть себя и продолжить ходить налево.

– Я тебя умоляю.

– Но это помогло.

– Что «это»? Что в этом было сложного? Что…

– Не кричи.

– Это какой-то сумасшедший сон.

– Ага. Суть в том, что теперь я себя прззн…

– Прости?

– Прзн.

– Я не слышу. Ты себя что?

Петер поднимает на нее взгляд.

– Я себя признал, – говорит он, и по его лицу разливается легчайший румянец.

– Ты…

– Я понял, что собой представляю.

Лоре ужасно хочется его ударить. Она еще раньше обняла себя руками, а теперь, будто рефери на ринге, усилила хватку.

– Правда? Наконец-то. Только вряд ли ты представляешь, какой…

– Безответственный, эгоистичный, бла-бла-бла. Ну да, все так. Чистая правда. Был и остался.

– И гордишься? Этому тебя научили на курсах? Господи, ты невыносим.

– Знаю. Но быть мужем, извини меня, хорошим сыном, отцом – после того, что случилось с моим папашей… Я не смог. И чем хуже становился, тем сильнее ненавидел… ну, это и так понятно. Так что подумал: слиняю, и дело с концом – но стало только хуже. А, к черту!.. Я получил по заслугам. И знаешь что? Я все равно думаю, что так было лучше всего.

Лора содрогается от ярости.

– Что?

– Знаю, было нелегко. Но я бы попортил крови, если б остался. Вам… обеим.

– Ха-ха.

– Я хотел быть подальше от тебя. Зря я тебе написал.

– Да, тут ты прав, – говорит Лора. Она подхватывает сумку и думает: «Этот чокнутый кобель у меня уже в печенках сидит. Утешает лишь мысль о тусклых пузырьках с таблетками в сахарной облатке».

– Есть еще кое-что, – говорит он.

Другая женщина. Может, десятки. Как глупо, думает Лора – вернуться из страны мертвых и остаться ни с чем.

– Что?

– А может, и нет. – У Петера, по его меркам, почти серьезный вид. – Скажу в другой раз.

– Другого раза не будет. Это самый дурной и самый глупый поступок в моей жизни. Я не только… Я…

Она думает: «Я могла бы сказать ему, что была плохой матерью – тогда он, возможно, меня заменит. Разве будет хуже?»

– Не знаю, – неуклюже кашляет он. – Нет, давай забудем. Так будет лучше.

– Пит, ты уже начал. – Ей хочется остаться наедине со своим огромным несчастьем. – Ради бога, хватит драматизировать. Выкладывай.

На его лице появляется странная кривая улыбка.

– У меня типа рак, – говорит он.

Выпускники Кум-Эбби во все времена были большим разочарованием. Слабая склонность к либерализму, скромный целевой капитал, пожалованный родичем тучной королевы Анны, примечательная уродливость старых строений и запоздалость всех новшеств, от лабораторий до женского образования, – вот причины, по которым школа никогда не блистала учениками, как Регби или Мальборо. Тем больше здесь ценились знаменитые выпускники или те, кого можно объявить таковыми: разведчик, непопулярный заместитель премьер-министра послевоенных лет, автогонщик, исключенный из подготовительного класса, а также, как ни странно, один или два автора второсортных детских романов, по нынешним временам слывущих двусмысленными.

Впрочем, школе, как ни крути, нужна история, и еще больше – деньги. Три директора тому назад финансово неблагонадежный капитан Портес изобрел почти все ее древние традиции. Их кульминацией в конце зимнего триместра, незадолго до капитанского дня рождения, стал День основателя: череда концертов, регбийных матчей, вечерних служб, денежных сборов, пиров, а под конец праздничной недели – до неловкости пышная церемония, в ходе которой мальчики, наряженные в костюмы известных исторических деятелей, обходят Луг основателя и присоединяются к марширующему оркестру. На этом торжестве и зиждется репутация Кум-Эбби как «чрезвычайно артистичной школы». Ученикам неустанно напоминают, что «совместная работа есть традиция, освященная временем». Независимо от наличия голоса и актерских талантов, участвовать обязан каждый. Бывалые старшеклассники сообщат вам, до чего это скучно, однако менее опытные, вроде Марины, возлагают на День основателя, до которого теперь остается месяц, большие надежды. Родители и крестные будут рядом: хороший повод покрасоваться. К тому же всякий праздник привносит известную долю неразберихи. Чего не бывает в такие дни! Можно расстаться с девственностью.

Воскресенье, 12 февраля

Утренняя служба: капелла, 9:00, его преподобие Джонатан Хитч, пастор Мелкумского прихода, гимны 285, 57, 297;