начало коротких каникул.


Наконец-то Марина дома. Она пережила еще полтриместра в Кум-Эбби, чуть не сошла с ума от тоски по родным и готова упасть в мамины объятия, забраться к ней в карман, заплыть в рот, как малек зубатки. «Я, – торжественно клянется Марина, – никогда не буду сердиться ни на семью, ни на перетопленные батареи, ни на любопытных венгерских знакомых, которые расспрашивают о месячных, – никогда!»

Надолго ее хватает? На десять минут? На пять?

В первый же вечер бабушки наперебой предлагают ей: сделать стрижку, выпить чаю у леди Ренаты, щегольнуть красотой в «Фемине». Все внушает ей чувство вины. Если кто-нибудь спросит о химии, правда выйдет наружу.

Однако никто ни о чем не спрашивает.

Дома совершенно нечем заняться. Короткие каникулы в Илинге начнутся только через неделю. Трудиться на крошечной кухоньке рядом с мамой, видеть каждую ее черточку – волосы в муке, руки в сахарной пудре, передник в петрушке – невыносимо. Марина переводит взгляд от ее затылка на сковородку и печально вздыхает. Надежды на переписку с матерью Гая оказались бесплодными, но можно, думает она, написать еще раз. Вдруг миссис Вайни ее пригласит. Вдруг она только и ждет удобного случая.

– Мне точно никто не звонил? – спрашивает Марина.

– Никто, солнышко.

– Потому что я жду звонка от, м-м-м, подруги, насчет домашней работы. Просто подруги. Ее зовут Нэнси.

Марина знает, что несет чушь, и чересчур нервно перемешивает томатный соус, но маме, как видно, довольно и этого. Нет, правда, можно подумать, она сама хочет, чтобы ее обманули.

В понедельник мама и бабушка идут на работу, Ильди – в библиотеку, а Жужи встречается с Шари Перлмуттер в бассейне («Маринака, не хочешь похудеть?»). Ей оставили на обед суп из фасоли с сосисками, мясной рулет и апельсин, дали денег на новую выставку Пикассо и запретили кусать губы («Потому что, – сказала Рози, – ты похожа на сумасшедшую девочку»). И, что самое ужасное, сегодня День святого Валентина. Разве такое возможно – ходить в школу со смешанным обучением (а по сути, в школу для мальчиков) и не получить открытки? Марина боится, что возможно. Ей никогда не дарили настоящую валентинку. Если мама Гая или его сестра спросят, что она получила в этом году, Марина соврет.

В ожидании почты можно сойти с ума. Она тайком ищет Венгрию в атласе, но вместо Паласлани в Карпатах находит только русский Польслав. Вдруг ее пригласят в «Стокер» и мистер Вайни опять заведет разговор о географии?

Интересно, что сейчас делает мистер Вайни? А миссис Вайни? Думают ли они о Марине?


В наши дни многие врачи уверены: осведомленный пациент – счастливый пациент. Они держат в приемных полезные схемы и анатомические макеты, которыми их охотно снабжают торговые представители фармацевтических компаний. Это несложно.

Однако Алистер не из их числа.

Как же Лоре узнать то, что ей нужно? Маринины учебники биологии не помогли: из них, похоже, вырезали все упоминания о болезнях, будто какая-нибудь ряска важнее человеческой слабости. Где-то в приемной может найтись информация, способная спасти Петера или по крайней мере ответить на вопросы, которые Лора не осмелилась задать, – и она тайком листает устаревшие справочники, внимательней обычного выслушивает жалобы пациентов, ждущих осмотра, и наконец перед самым закрытием находит в глубине картотеки маленький пластиковый макет человеческого торса.

– Ты выписала направление для миссис Трент? – напоминает Марг. – Главный спрашивал.

– Секунду, – отвечает Лора, – я только… я…

Как после стольких лет можно прийти в замешательство при виде внутренних органов? Эти красные фасолинки, наверное, и есть почки. Лора касается одной из них пальцем – на самом деле гладит. Вот бы, думает она, посмотреть на них, как смотрят в мексиканских церквях на металлические сердечки и ножки, и одним взглядом исцелить человека. В безнадежных обстоятельствах иногда случаются чудеса; но вдруг ты исчерпаешь отведенный тебе запас, а потом не сумеешь помочь своему ребенку?

В автобусе по дороге домой Лора устраивает себе разнос. Нельзя пять недель жить мечтой о каникулах, а с их приходом бродить, как в тумане, с ужасом ждать, когда Марина снова покинет дом, и при этом всеми силами ее избегать. Разве прошлым вечером ты утолила тоску по дочери, пока была рядом? Проявила терпение и снисходительность, увлеклась ее историями о скучном мистере Кендалле и жестоком мистере Понде? Нет, нет и нет.

Только на Москоу-роуд она понимает, что забыла отправить дочери валентинку. С ней такое впервые. Раньше Марина всегда получала открытку: и в детстве, когда для счастья хватало материнской любви и тисненых котят, и подростком, когда Лора терялась в раздумьях, какая подпись заставит дочь поверить в будущую любовь и не внушит ей ложных надежд, что открытка пришла от какого-нибудь прыщеватого школьника или, хуже того, от отца. В этом году ей кажется, что обычный компромисс:

? [мама]

не сработает. Марина так легко выходит из себя; с возрастом она становится все раздражительней. Что ж, думает Лора, отпирая входную дверь, теперь-то поздно – не станет же она подделывать штемпель.

– Есть кто дома? – кричит она с порога.

А потом видит цветы.

На обеденном столе благоухает, по крайней мере, десяток пухлых нежно-кремовых роз. Марина по-заячьи недоверчиво смотрит поверх букета. У Лоры пересыхает во рту. Она едва смеет спросить:

– Что это?

Марина громко сглатывает комок и краснеет.

– Я… ты знаешь, что сегодня День святого Валентина?

Лора кивает.

– Я догнала человека, который их принес, – говорит Марина. – А он только ухмыльнулся. Так грубо – как будто это не мое дело. Я… ты не ждала ничего такого?

– Нет, конечно, – немного резко отвечает мама.

Будет странно, если она их коснется? Выпуклые лепестки похожи на женские груди. При виде букета ей сразу подумалось: Петер. Бывают же глупые мысли! Нужно выкинуть его из головы.

– Солнышко, – неуклюже говорит Лора, – ты должна знать, кто их тебе прислал.

Маринино лицо расплывается в улыбке.

– Ты думаешь, это мне?

– Кому же еще?

– Да, больше некому.

Лора изображает восхищение.

– Какие красивые! – говорит она. – Наверное, они от того мальчика, Гая?

– Ты думаешь? – поникшим голосом спрашивает Марина.

– Но ведь больше не от кого? Хотя, чем гадать, лучше посмотри.

– Я не…

– Разве карточки не было?

– Чего не было?

– Глупенькая, – говорит Лора, – вот же белый конверт.

– Ой, я подумала, это счет. – Конверт норовит выскользнуть у Марины из рук, и она разрывает его зубами. – Сейчас посмотрим, – говорит она и вдруг меняется в лице. – Ой…

Лора благопристойно отводит взгляд, но разве в ту же секунду в ее собственном сердце не загорается искра надежды? Будем считать, что нет: ведь она мать. Она берет открытку и видит:

Edes Zsuzsi,

Virag viragnak.

Imre.

У нее за спиной с треском хлопает дверь Марининой спальни. Лора затворяет свое сердце.

25

Вторник, 14 февраля

От Петера ничего не слышно. Он сказал, что выйдет на связь, когда появятся новости, а это может означать что угодно. Воображение рисует все более причудливые картины: призрачное сообщение на телеэкране посреди шестичасовых новостей; конверт, который сбросит на ее печатную машинку пролетающий голубь. Лора по сто раз на дню решает вернуться на лодку или послать письмо. Петер все время рядом: дышит ей в ухо в битком набитом автобусе до Бейкер-стрит или, блестя каплями пота на лбу, обнимает ее в ванне – грудь к груди, губы к губам.

И все же каждое утро, когда Лора просыпается на диване с ощущением зуда от вековой пыли, ее раз за разом огорошивает тот факт, что Петер болен. Или это не факт? Нет ли ошибки или надежды на излечение? Невозможно сосредоточиться на работе, когда на тебя со всех сторон льются потоки чужих болезней: подробности от врачей-консультантов, урологические отчеты, исследования ужасных опухолей кишечника, гортани и языка, над которыми она раньше могла украдкой всплакнуть и к которым теперь стала невосприимчива.

Разве рак почек намного лучше? Петер сказал, что да. Что означает ремиссия: это только на время или болезнь отступает? Лора с трудом смогла его об этом спросить. Петер говорит, что «засранца» вырезали и все будет хорошо, «если ничего не осталось», а так это или нет, его хирург узнает на днях.

Как, во имя всего святого, рассказать об этом Рози и остальным?

У Лоры чуть ли не впервые в жизни пропал аппетит. Она рассеянна, даже когда Марина рядом. Мици Саджен приносит мужу питательную говядину и ячменный суп, а у Лоры нет сил даже для ненависти. Все равно ее скоро уволят – если не за таблетки, то за плохую работу, – и как тогда они выживут?


Марина стоит в телефонной будке возле станции метро «Куинсуэй» и набирается духу перед звонком. Сбежать было непросто. Рози вознамерилась взять ее на прогулку с миссис Добош и Натальей. Марина всего лишь добилась отсрочки до завтра.

Разговор запланирован давно. Дрожащие пальцы сжимают автобусный билет, на котором Марина набросала темы для беседы – на случай, если трубку возьмет мистер Вайни. Или миссис.

Впрочем, когда Гай подходит к телефону, забыто все, даже простые любезности.

– Ты всегда такая сварливая, – говорит Гай.

– Ничего подобного, – отвечает Марина. – Это голос такой.

Однако она действительно не может с ним говорить – после поцелуев забыла, как это делается, и вообще разучилась вести себя в обществе. Марина вешает трубку и слушает, как за стенами будки завывает ледяной ветер разлуки. «Пожалуйста, – думает она, – не бросай меня. Иначе как я опять увижусь с твоими родителями?»


– Это Лора, – говорит Лора по телефону, сидя в приемной и не сводя глаз с двери. – Я… Мы с Петером… Мне очень нужно, чтобы он мне позвонил.

– Не знаю, – отвечает Сьюз, девушка Йенсена. У нее как раз такой американский акцент, к которому благоволят красивые скандинавы со склонностью к случайным половым связям. – Я позже его увижу. Может, тогда попробуете.

– Но… нет. Нет. – Слово садится между ними на телефонной линии, мрачная единица мощности. – То есть мне нужно сейчас. У меня только десять минут, перерыв на обед. Потом я не смогу. Пожалуйста. Петер сказал, что можно связаться с ним через вас. Он так сказал.

– Ну, что тут поделаешь? У меня йога, я не могу выйти в сад и…

– Подождите, он в саду?

– Нет, конечно. За садом. На лодке.

– Не понимаю. Его лодка за вашим садом? В смысле, припаркована?

– Пришвартована, да. Моя йога…

– Так. Извините. Значит, вы живете рядом с рекой?

– Да. В большом доме. Мой бывший муж – музыкальный продюсер.

Лора знает людей, которые одним усилием воли могут заставить других, незнакомых, им подчиниться. Рози это умеет. Марина однажды научится.

– Послушайте, – говорит Лора, – я знаю, что у Петера… рак. И мне нужно выяснить, что сказал его врач. Пожалуйста. Очень нужно. Поэтому, если вы можете… – Голос дрожит, но она продолжает: – Найдите его и попросите подойти к телефону. Пожалуйста.

И Сьюз говорит:

– О’кей.


Люди, размышляет Марина, похожи на кольца для салфеток: на одних есть проба, на других нет.

В жизни каждого человека должны быть моменты, которые поддаются научной оценке – и сразу ясно, кто чего стоит. Если в каком-то возрасте – скажем, в семнадцать лет – ты не достиг определенного роста, или не можешь пробежать милю за восемь минут, или не получил ни одной валентинки, разве из этого не следует официальный, практически медицинский факт: лучше уже не станет?

Утренняя почта: ничего. Дневная, на которую Марина, мечтая о судьбоносном письме, всегда возлагала особенные надежды: пусто. Дома никого нет. Она протыкает иголкой кожу на ладони и думает: мне феерически скучно. Эпически скучно. Катастрофически…

Это не помогает. Марина погуляла с Ильди в Кенсингтонских садах, приготовила Жужи прекрасную чашку кофе и согласилась отнести голубцы «бедным девочкам» из седьмой квартиры, мужеподобным миссис и мисс Фиш, получив в награду жесткую карамельку и часовой допрос. Теперь она печально возлежит на диване, как викторианская поэтесса. Марину мутит от всякого воспоминания о Кум-Эбби, а все детские удовольствия, которые могли бы ее отвлечь – комиксы о Снуппи или звонок Урсуле, – утрачены безвозвратно. Теперь, когда она начала постигать глубину своей социальной неадекватности, нельзя терять ни секунды. Прошлым вечером она взялась за «Возвращение в Брайдсхед», заставившее ее рыдать от досады и на книгу, и на саму себя. Может, стоит прочесть то, что приглянулось бы миссис Вайни; в «Стокере» Марина видела на прикроватном столике «Винни-Пуха» в тканевом переплете, захватанном несколькими поколениями аристократических детских ручонок. Где-то в Вестминстер-корте есть старое издание «Ветра в ивах» – может, в буфете у нее за спиной, где мама хранит старые письма и детскую обувь. Через минуту, думает Марина, если никто не объявится на пороге и не предложит ей руку и сердце, она посмотрит.