Марина Порошина - Почти карнавальная история

Вернувшись из «Клеопатры» домой, Ирина первым делом бросилась к компьютеру. Теперь она делала это каждый день, ожидая писем от дочери. Юлька писала добросовестно, хоть две строки – но каждый день, видно, понимала, что значат для матери эти электронные послания. Сегодня пришло одиннадцать писем, девять Ирина удалила, не открывая – спам. Одно из двух оставшихся было от Юльки. Молодец, обрадовалась Ирина, и в Кейптауне нашла возможность, а ведь без всяких метафор – край света.

«Мамуль, привет! Посылаю тебе фотографию, это мы с Аланом на мысе Доброй Надежды, где стоит самый южный на свете маяк. С одной стороны тут Индийский океан, а с другой – Атлантический, представляешь? Но купаться нельзя, от Антарктиды дует ледяной ветер, поэтому мы в Африке свитера не снимаем. Еще мы охотились на акул, поймали штук двадцать, но они такие маленькие, на палубе сворачивались в комочек и закрывали глаза. Их было ужасно жалко, я попросила Алана, и мы всех до одной отпустили! Как думаешь, когда они вырастут, они будут добрыми или все-таки нет? Завтра мы летим в Дурбан, говорят, там тепло и огромные волны, сюда специально приезжают серфингисты со всего мира, чтобы кататься. Алан умеет, а я нет, но все равно хочу попробовать! А потом еще на сафари! Я сказала, что поеду, если будем только фотографировать, а если стрелять – то без меня. Вернусь домой, напишу все-все, и фотографии еще вышлю, а пока только эта – и к ней еще сюрприз – ты уже получила или нет?

Мамочка, поздравляю тебя с днем рождения, ты не представляешь, как я тебя люблю – как отсюда до Екатеринбурга!..»

Ирина улыбнулась – не забыла дочь, как они соревновались, когда ей было четыре или пять:

– Я тебя люблю, как наш дом!

– А я тебя – как наша улица! Нет, как отсюда до садика!

Теперь стало как от Екатеринбурга до мыса Доброй Надежды.

«…У тебя в новом году будет все хорошо, я тебе специальный амулет на счастье купила у настоящего африканского колдуна, домой вернусь – вышлю. Или лучше сама приедешь. Алан говорит, что тоже тебя любит!»

На фотографии у подножия маяка на фоне штормящего океана или даже двух океанов стояли, обнявшись, Юлька и Алан. Глаза у них были счастливые и немного сумасшедшие – понятно, ошалеешь тут от впечатлений. Фотография была отличная – сине-белая, просторная, и ледяной ветер из Антарктиды как будто тоже чувствовался. «Надо будет ее распечатать, купить рамочку и повесить на стенку», – подумала Ирина. Вот только кто будет дырку сверлить? Эту науку Ирина так и не рискнула освоить. Да не больно и надо, можно будет поставить на книжную полку, тоже отлично. Или на тумбочку в спальне. А можно Буликова попросить, когда приедут с Риткой.

Вспомнив о Рите, Ирина расстроилась. И в расстроенных чувствах открыла последнее письмо. Обратный адрес был незнакомым, но тема – «для Ирины». Письмо как раз и оказалось от Буликова. Ирина перечитала его трижды, не веря своим глазам. Потом увеличила шрифт и прочитала еще раз. Так вот почему Ритка… Но опять же, при чем здесь она, Ирина?! Или Ритка считает, что одиночество, как любое несчастье или болезнь, может оказаться заразным? Господи, какая чушь! Зачем же отталкивать тех, кто тебя любит? Что же делать? Поехать к ней? А если захлопнет дверь перед носом – она девушка с характером, с нее станется…

Мысли в голове переливались из пустого в порожнее. И только дверной звонок вывел Ирину из ступора. Кто бы это в такое время? Это Ритка! Одумалась и приехала, глупая, милая Ритка! Вдвоем им море по колено! Ура! Распахнув дверь, Ирина ойкнула: на пороге стоял незнакомый молодой человек, как говорится, приятной наружности, одетый в длинное черное пальто и белый шарфик, с букетом цветов и высокой коробкой, перевязанной бантом. На его лице тоже отразилось удивление: он явно не ожидал, что откроют так быстро, без придирчивых разглядываний в глазок и допросов с пристрастием через дверь.

– Вы… ко мне? – неуверенно спросила Ирина. «К ней» он ну никак не мог быть.

– Вы – госпожа Литвиненко, – сообщил ей молодой человек без вопросительного знака в конце фразы.

– Да, – по-прежнему неуверенно согласилась Ирина, сбитая с толку нездешней красотой молодого человека, легким акцентом, сияющими лаковыми штиблетами (это на морозе-то!), букетом, коробкой и бантом.

– Я был на свадьбе вашей дочери с мистером Мейлом, – белозубо улыбаясь, сообщил молодой человек.

– Да-да, конечно, – закивала Ирина, хотя молодого человека не вспомнила бы и под страхом смертной казни. На свадьбе она видела только Юльку. Но знакомые Алана из консульства на свадьбе действительно были, держались кучкой и, помнится, всему удивлялись. Они выглядели именно так, как стоящий на пороге гость – вычищенные до блеска и улыбающиеся, немного похожие на пингвинов.

– Алан и Джулия просили передать вам вот это, – молодой человек протянул Ирине цветы и коробку, еще раз сверкнул заграничной улыбкой и отбыл восвояси.

Букет был из цветов, названия которых Ирина не знала, белых в розовую крапинку. В коробке с бантом оказалась бутылка невиданного шампанского, у горлышка тоже перевязанная бантом. Два банта – для особо тупых юбиляров. И рамочка для фотографий, к которой была прикреплена записка, написанная летящим неразборчивым Юлькиным почерком: «Мамуль, это к той фотографии, которая в компьютере – ты уже получила? Тут кнопочка сбоку – нажми! Целую!»

Ирина послушно нажала кнопочку и едва не выронила из рук рамку, потому что рамка неожиданно засмеялась и сказала Юлькиным голосом: «Мамочка! Ты у меня замечательная и красивая, ты шикарная женщина, и у тебя все будет хорошо, я тебя очень люблю!»

«Надо же, до чего техника дошла?» – вяло удивилась Ирина. Дело нехитрое – рамочка со встроенным диктофоном – и, как теперь выражаются, аудиовизуальный эффект налицо. Она послушала дочкин голос и смех еще три или четыре раза. Потом взгляд ее упал на бутылку шампанского. «Интересно, можно ли напиться, если выпить бутылку шампанского?» – прикидывала Ирина, сосредоточенно скручивая проволочку. Шампанское было теплым и в горло не лезло. Бокалов не было – Ирина так и не удосужилась купить новые взамен выброшенных в мусорное ведро «свадебных», поэтому наливала в высокий стакан для сока.

Первый стакан она одолела запросто. Во второй положила лед. Итого почти полбутылки. Третий выпила из принципа, давя подступающие слезы. Шампанское булькало где-то в горле, а желаемый эффект так и не был достигнут.

И тогда Ирина решила пойти по проверенному пути – разреветься. Она на весь год наложила табу на это удовольствие, категорически запретила жалеть себя и тратить силы попусту. И держалась – когда собирала вещи Валентина, когда смотрела вслед белому лимузину, увозившему Юльку, когда Валентин плакал в машине, а она гладила его по голове и говорила: «Нет… нет… нет…» А чем она хуже, в конце концов? Может себе позволить и пореветь в качестве подарка на день рождения. Все равно никто не узнает. Ей было так жаль и себя, и Риту! Юлька сказала, она шикарная женщина. Что-то такое вертится в голове. Ирина поняла, что сначала придется вспомнить, чтобы уж потом реветь без помех, не отвлекаясь на посторонние мысли. Но в голове всплыли только обрывки: «Была бы я шикарной женщиной – все обошлось бы малой болью, хватило ярости и желчи бы вас беспощадно отфутболить… Но женщина во мне обычная, не защищенная обличьем…» Помнится, ей очень понравились эти стихи. Там еще было: «Ногою топну, как красавица, и рассмеюсь – и вас не станет». Но стихи стихами, а жизнь свои сюжеты пишет прозой. Она, Ирина, не умеет быть независимой и шикарной и отфутболивать не умеет, не получается у нее малой болью. Она – обычная. И ей очень больно.

Трудный год без вранья подходил к концу. А заплакать – ну надо же! – так и не получилось.

Утро тридцать первого декабря пришлось на выходной, поэтому делать было решительно нечего. Ирина лежала в постели, пока не заболели бока, методично переключая каналы (смотреть телевизор она всерьез так и не научилась). Пришлось вставать, тащиться на кухню, варить кофе и жевать бутерброд. Не потому, что хотелось есть, а просто так полагается по утрам. Потом, послонявшись из угла в угол, решила все же нарядить елку – ведь к Новому году полагается наряжать елку, к тому же какое ни на есть, а занятие. Пыхтя от усилий, она притащила с балкона стремянку, взгромоздилась на последнюю, даже через тапочки ледяную, ступеньку и принялась проводить изыскательские работы на антресолях. Естественно, елка и коробки с игрушками были отодвинуты к самой дальней стенке, поэтому весь аттракцион с извлечением праздничных декораций, скаканием вверх-вниз по стремянке и запихиванием обратно ненужных вещей занял у Ирины почти час. Уже хорошо.

Еще час ушел на то, чтобы собрать елку в гостиной, предварительно эвакуировав с облюбованного места торшер, два немаленьких фикуса и довольно развесистое кофейное дерево. Метровыми фикусами Ирина гордилась, потому что лично вырастила их из полудохлых малявок, а кофейное деревце, тоже в виде непрезентабельного заморыша, пять лет назад «контрабандой» привезла ей в подарок Нелька, вернувшаяся из очередного вояжа, в тот раз – в теплые страны. Еще какое-то время Ирина бродила по квартире, задумчиво переставляя фикусы и кофейное дерево с места на место, прикидывая, где им будет светло и где их не побеспокоят сквозняки.

Умаявшись, присела на диван. Вдумчиво послушала тишину. Включила большой телевизор в гостиной и от нечего делать от начала до конца просмотрела «Иронию судьбы, или С легким паром!». Интересно, сколько раз она видела этот фильм? Во всяком случае, она отлично помнила, как она, второклашка, в зимние каникулы ночевала у своей подружки Риты; Ритины родители смотрели этот фильм, а они строили кукольный дом под столом. Наверное, красивые и веселые Ритины родители были тогда моложе ее нынешней… Фильм шел сразу по двум каналам, с разницей во времени примерно в пять минут, поэтому глубоко философскую песню Жени Лукашина про тетю она послушала дважды. А стихотворение «С любимыми не расставайтесь» не стала слушать вовсе, убрав звук. Ей и раньше это стихотворение казалось вставным номером, оно прямым текстом объясняло то, что и так ясно, – с любимыми расставаться не надо. Надо прорастать в них всей плотью. Как же, никому не рекомендую. Очень больно потом отдирать, с корнями-то…

Настроение, до этого момента пребывавшее в шатком равновесии, сделалось уверенно паршивым. Ирина сунулась было к компьютеру, но письма от Юльки не было. Может, уехали на сафари, как собирались, а там какой Интернет – одни крокодилы-бегемоты. А действительно, не дай бог, кого подстрелят – куда девать? Неужели есть? Это львов-то… Наряжать елку расхотелось. Ирина задвинула коробки с игрушками в угол и задумчиво посмотрела в окно: там быстро, как в кино, сгущались сумерки. Если пойти в магазин – это займет часа полтора-два, прикинула Ирина. Это хорошо. Потом прийти, поужинать, включить «Новогодний огонек» и под его занудное течение уснуть. И день к стороне. Праздничный, ну его к черту!

Она стояла у окна, раздумывая и ленясь одеваться, когда позвонил Горюнов. Интересно, откуда он взял номер ее телефона? Наверное, звонил Юльке, когда она жила дома, а они с Валентином уезжали в Египет. Это было лет сто назад. Или двести. Поздравил с Новым годом. Долго молчал. Потом спросил про Юльку. Ирина ответила, что у Юльки «все нормально». Про мыс Доброй Надежды, виндсерфинг и сафари рассказывать не стала. Горюнов попросил Юлькин адрес или телефон. Ирина отказала. Он еще помолчал и простился. Почему-то не было у нее по отношению к Горюнову никакого злорадства. В общем, они с ним друзья по несчастью, ведь от него Юлька тоже уехала.

Ирина решительно оделась и отправилась в магазин, хотя все необходимое было куплено накануне. Что ж, в конце концов, всегда можно купить что-нибудь ненужное.

Расчет оказался верным. Домой она возвращалась уже в восьмом часу, нагруженная пакетами с едой, как будто дома ее ждали семеро по лавкам. Вот так всегда: пойдешь в супермаркет за батоном и сырком, а к кассе подкатишь с полной тележкой, вроде все нужное. Говорят, даже наука такая есть – как разложить товар, чтоб в покупателе проснулся хватательный рефлекс. Ну и ладно. Зато час с лишним провела в очереди к кассе, причем все злились и спешили, а ее одолевала ностальгия: кто помнит, как стояли за колбасой (два двадцать по талонам) и два раза в год за бананами, тот поймет.

Ругая себя за невоздержанность, Ирина пристроила оба пакета на заснеженную лавочку возле подъезда и принялась искать в сумочке ключи. На их седьмом этаже было темно, как в пещере – низкий поклон тому архитектору, что проектировал их дом, не предусмотрев дневного освещения для множества поворотов и закоулков. Лампочка уже два дня как перегорела, а новую вкрутить некому. Мужики называется, тьфу! Впрочем, мужиков на площадке было только двое: Лешка Суриков из сто шестьдесят третьей (но он уже дня четыре как начал отмечать Новый год и лампочкой в патрон не попал бы ни за какие коврижки) и пухлый и вальяжный Игорь Ростиславович из сто шестьдесят четвертой (но он, как когда-то ее драгоценный супруг, был выше всей этой суеты). Поэтому отвинчивать хитрый плафон и вкручивать лампочку полагалось электрику из ЖЭКа, чудесное появление которого должны были организовать Ирина, супруга Игоря Ростиславовича или Евстолия Васильевна из сто шестьдесят второй. Евстолия Васильевна, улыбнулась Ирина, нажимая кнопку лифта, могла, как Маугли из анекдота, достать кого угодно, но электрик из ЖЭКа под Новый год – это было выше даже ее сил.