Колин Оукли - Почти касаясь

Но потом я вдруг услышал знакомые строки и вспомнил его. И в ту же секунду понял, что библиотекарша оделась как Эмили Дикинсон. Но это не объясняло бардак у нее на голове. И перчатки. И то, что, когда я смотрел на нее, я уже не мог оторвать взгляд, будто бы ее лицо было магнитом, а мои глаза – из стали. Может, потому что было в ней что-то дикое, как в кошке из проулка, которая вдруг подпрыгивает и убегает от людей. Если честно, в таком наряде она смахивала на обитательницу сумасшедшего дома.

Но позже вечером, когда я открыл «Рассвет» и ее лицо всплыло у меня в памяти в третий раз, непрошеным гостем, я вынужден был признать, что она, возможно, самая красивая сумасшедшая из всех, кого я видел.

(Двадцать лет назад)«Нью-Йорк таймс»

(начало см. в начале первой части)

В далеком 1947 году, за сорок два года до появления на свет Джубили Дженкинс, ученый по имени Фрэнк Саймон провел небольшое исследование на тему того, могут ли частички перхоти человека быть причиной экземы, в частности, экземы у младенцев. Его результаты были положительными. У пяти пациентов атопический дерматит развился из-за контакта с клетками кожи других людей. Исследование было опубликовано в «Журнале исследовательской дерматологии», но не пользовалось большой популярностью, потому что атопический дерматит был просто реакцией кожи, которая вызывалась, как известно, множеством природных аллергенов, теперь же, благодаря доктору Саймону, в этот список были включены и клетки кожи человека.

Но труд Саймона не остался незамеченным для доктора Грегори Бенефилда, эксперта в области аллергии, который получил кандидатскую степень в 1967 году в Университете Джонса Хопкинса, а докторскую – на горе Синай, где он и остался работать.

– Он был первым, кто пришел мне на ум, когда я получил медицинские записи Джубили, – серьезным тоном говорит нам доктор своим глубоким баритоном.

На самом деле, в Грегори Бенефилде серьезно все: от жесткого узла галстука и до темных глаз за толстыми стеклами очков, которые так и засверкали, когда я впервые упомянул Джубили.

– Ах да, моя маленькая ходячая медицинская загадка, – улыбнулся он.

И хотя доктор Бенефилд никогда не сталкивался со случаем такой сильной аллергической реакции на других людей (и их и вправду мало, всего три зарегистрированных случая, и ни одного из них в США), у него была догадка, чтó могло быть причиной.

– Я вспомнил работу доктора Саймона. И все врачи до меня – а их было немало – исключили почти все факторы. Я просто подумал: а что, если? Я провел несколько простых проверок – по сути, экспериментов. Мы неделю держали Джубили в изолированной палате, и ее симптомы улучшились. А потом я дотронулся до ее руки, чтобы узнать, что будет. И тут же, часом позже, появилась сыпь. Это и оказалось причиной ее заболевания.

И заболевание ее, после еще нескольких тестов, наконец обрело диагноз – аллергия на людей.

– В общем-то, с генетической точки зрения, это потрясающе.

– Когда у тебя на что-то аллергия, например на белок какого-то продукта, твой организм по ошибке считает, что это какой-то паразит, и начинает атаковать его, высвобождая антитела и гистамины. И это понятная ошибка – это же посторонний белок, пусть, в общем-то, и неопасный. Но атаковать белки другого человека – показатель того, что у больного нет, по крайней мере, одного из этих белков, тех самых «кирпичиков», из которых состоит наше тело. Строго говоря, это делает ее нечеловеком?

Это переворачивающее все с ног на голову предположение, кажется, не поразило доктора, и он разуверяет меня:

– Очевидно, что в ее ДНК есть некие генетические мутации – что-то вызвало у нее отсутствие одного или нескольких человеческих белков.

В теле человека насчитывается больше двух миллионов белков.

– Она была бы прекрасным кандидатом для генетического секвенирования[5].

И так считает не только доктор Бенефилд. Есть еще столько всего, что мы не знаем об аллергиях, в особенности о том, как их лечить. Исследования идут, но пока мы можем только подавлять симптомы. В случае Джубили самым лучшим вариантом будет – изолировать ее от прямых контактов с другими людьми и надеяться, что детская аллергия с возрастом пройдет.

– И часто такое случается?

– Такое бывает. Но обычно не с очень серьезными формами аллергии.

– Как у Джубили?

– Как у Джубили.

(продолжение см. в начале третей части)Эрик

– Айжа! Псу пора завтракать! – крикнул я, наливая себе первую чашку кофе за утро.

Я бросил свои попытки отказаться от кофе, особенно после того, как мы забрали щенка из приюта две недели назад. Айжа не придумал ему кличку, так что мы так и зовем его – Пес, хотя Щенок было бы точнее. Он по сто раз за ночь будил меня, потому что ему надо было выйти погулять, поиграть или просто повыть без всякой на то причины. Это навевало воспоминания о первом годе жизни Элли, когда мы толком не спали.

Я шел по коридору, Пес бежал следом.

– Айжа! – я громко постучал в его дверь, проходя мимо.

Зайдя к себе в спальню, я поставил кружку на прикроватный столик и открыл «Девственниц-самоубийц» на том месте, где вчера остановился. Пролистывая страницы, выхватывал то тут, то там по паре абзацев, а то вдруг я что-то упустил, когда читал ее первые два раза на этой неделе.

Вампирские книги? Я быстренько ее пролистал и отправил Элли сообщение:

Прочел «Сумерки». Всю дорогу держал кулачки за Джейкоба. Папа.

Меня обрадовало, что она тоже была на его стороне, судя по ее дневнику, она считала, что он «гораздо милашнее Эдварда», потому что у вампира серьезные проблемы с самоконтролем.

Но вот эта книга? Не понимал, почему Элли написала: «Этот Евгинидис все понял. Он просто все понял». Я думал о ее словах и возвращался к тексту: что же именно он понял? Я уже было думал дать Айже ее прочесть (он умнее меня). Но вся эта тема: мальчишки, которые следят за девушками в бинокль, секс под трибунами, девственницы, бросающиеся на частоколы, – была не по возрасту Элли, не говоря уже о десятилетнем мальчике.

– Нет! – крикнул я.

Пес присел на ковер и выпустил струю мочи, смотря на меня своими черными блестящими глазами, будто говоря: «Я же предупреждал, что мне пора гулять».

Я вздохнул и понял, что Айжа мне не ответил. Я уже было нагнулся к Псу, когда громкий звон донесся до меня со стороны гостиной.

– Айжа?

Тишина. Я бросился по коридору на источник шума, в ужасе от того, что я забыл какое-то из правил безопасности – Стефани бы о таком точно знала, может, мне надо было прикрутить экран к ножке телевизора болтами. Я так и вижу его, распластанного, под сорокавосьмидюймовым телевизором.

Но когда я наконец добежал до места, Айжа стоял невредимый, но смотрел не на телевизор, а на стеклянный кофейный столик, который, впрочем, на стол уже был мало похож. От него остались лишь осколки. Видимо, виной тому был молоток, который торчал из груды осколков по каким-то неведомым причинам.

– Айжа! – крикнул я, в шоке от увиденного, сердце еще колотилось от забега по коридору. – Что случилось?

Я осмотрел большие осколки у его босых ног, а рядом сверкали тысячи крошечных. Пес, который прибежал за мной из спальни, скакал вокруг и лаял. Я схватил его за ошейник и перевел взгляд на Айжу, ожидая каких-то объяснений.

Он вжал голову в плечи, смотрел в пол и стоял неподвижно. И меня вдруг посетила жуткая мысль: а что, если каким-то образом осколок попал ему прямо в сердце и убил на месте?

– Айжа! – повторил я, но резко понял, что я и не хочу, чтобы он двигался и в его ногу воткнулся кусок стекла. – Не двигайся. – Так нелепо это было говорить, это как отдавать приказ мраморной статуе.

Я оттащил Пса в угол гостиной, привязал, а потом вернулся к Айже, пытаясь не наступать на стекло теннисными туфлями. Впрочем, у меня не слишком это получилось.

– Айжа, – еще раз позвал я, наклоняясь к нему, смотря на его макушку, где черные волосы торчали во все стороны, а с другой стороны загнутые дужки очков цеплялись за нежные уши. Когда я приблизился, я увидел, что его трясет, еле заметно, будто бы земля вибрирует прямо под его ногами. Я начал медленно опускаться, пока моя грудь не оказалась на одном уровне с его головой, обхватил маленькое тельце руками и без всякого усилия поднял его в воздух. Его тело, его руки вытянулись прямо, он и выглядел как карандаш, и весил немногим больше.

Когда я опустил его на пол в кухне, мы оба стояли молча и не касались друг друга. Я испугался, вдруг он поранился или находится в шоке. Даже пытался вспомнить приемы первой помощи, которые мы изучали, когда я был бойскаутом. Как же там говорили бороться с шоком?

Пока я разрывался между пощечиной (кажется, это перебор, но я видел фильм, в котором способ сработал) и стаканом холодной воды, которую хотел вылить на него, Айжа что-то сказал. Или мне так показалось.

– Что? – Я нагнулся к нему, пытаясь увидеть лицо, будто читал по губам.

– Прости меня. – Айжа произнес это так тихо, что я разобрал не сразу.

Прежде чем я успел ответить, Айжа сорвался с места, выбежал из кухни и рванул по коридору. Громко хлопнула дверь его комнаты, и шум этот эхом звучал у меня в голове.

Я стоял, будто бы приклеенный к линолеуму, смотрел на гостиную с кучей блестящего стекла на полу, и думал, какого черта сейчас вообще произошло.

Собрав большие осколки, я подмел и пропылесосил оставшиеся, а потом опустился на колени посмотреть, не улетело ли что под диван, но я даже не успел толком туда заглянуть, как вдруг мою ладонь пронзила острая боль. Я поднял руку к глазам и увидел длинную стеклянную занозу, торчащую из подушечки под пальцами, на ней уже набухла бусинка крови.

– Твою ж мать. – Я ругаюсь себе под нос.

Боль острая и сильная, и я знаю, что будет еще хуже, если я вытащу стекло. И хотя я оставался спокойным, когда Айжа убегал к себе в комнату, очевидно, что он был в шоке, сейчас я чувствую, как откуда-то из глубин прорывается наружу гнев. Интуиция подсказывала мне, что Айжа не просто так швырнул молоток в столик, но я понятия не имел, зачем он это сделал. Что могло прийти ему в голову? Я держал руку так, чтобы кровь не капала на ковер, а собиралась в ладони. У двери в комнату Айжи я остановился. Наклонился поближе к двери, ухом почти ее касаясь, и услышал стук клавиатуры. Вздохнул и пошел дальше в свою комнату, хотел найти аптечку под раковиной в своей ванной. И тут я наступил четко в мокрое пятно, оставленное Псом.

– Твою ж мать еще раз.

Когда я перебинтовал свою ладонь и убрал собачью мочу с ковра, почувствовал, что мне надо бы поговорить с Айжей, но вместо этого я беру мобильный и набираю номер Конни.

– Боже милостивый, Эрик! – произнесла она, когда я в общих чертах рассказал, что произошло. – И он тебе не рассказал, что случилось?

– Нет.

– А ты спрашивал?

– Конечно же, – ответил я, а сам задумался, спрашивал ли. – Думаю, что спрашивал. Я не знаю, он был вроде как в шоке или что-то такое.

– Где он сейчас?

– В своей комнате.

– Тебе придется с ним поговорить и объяснить, что такое случается. Он, наверное, чувствует себя ужасно.

Я уже почти собрался сказать ей, что этот случай мне не кажется несчастным, но я понял, как ужасно это прозвучит, и решил сменить тему.

– Ты читала «Девственниц-самоубийц»?

– Что?

– Книга такая – «Девственницы-самоубийцы». Ты ее читала?

– Эмм… Не думаю, а что?

– Просто интересно.

– Эрик, серьезно, иди и поговори с ним.

– Хорошо, хорошо.

Я кинул телефон на кровать, здоровой рукой почесал щеку и почувствовал вонь от своей подмышки. Я с ним поговорю после того, как приму душ.

Через пятнадцать минут, когда я шел по коридору со все еще мокрыми волосами, первое, что бросилось мне в глаза, – широко раскрытая дверь в его комнату.

– Айжа?

Я заглянул. Никого.

– Айжа? – крикнул я.

Тишина.

Может, он решил пойти погулять с Псом? Но первое, что я увидел, зайдя в гостиную, – пса, голова которого лежала на лапах, а глаза грустно смотрели на меня. Сердце забилось быстрее.

– Айжа! – Еще одна попытка, хоть я и заранее понимал, что она тоже ни к чему не приведет.

Беглый осмотр кухни подтвердил то, что мне уже подсказывало нутро, сжавшееся в комок. Айжа ушел.

Я выбежал из дома и спустился по бетонным ступеням на парковку, непрерывно выкрикивая его имя. Ярко-синее небо заставило меня зажмуриться, а волоски на руке тут же встали дыбом от неожиданно холодного воздуха – на прошлой неделе еще же было восемнадцать градусов тепла, а тут резко похолодало. Я смотрел на машины, тротуар, дорогу. Сгорбленный лысеющий мужчина в пальто в двух подъездах от меня выгуливал пушистый шар, кажется, это был померанский шпиц. Он глазел на меня, открыв рот, а я посмотрел на себя со стороны и понял, удивляться есть чему: босой мужик в халате, который тяжело дышал и что-то орал.