– Да.

– Их дают на три недели. Прошло всего, – она посчитала про себя, – одиннадцать дней.

– А, – я постучал костяшками по стойке, – точно. Хорошо, хорошо. Тогда я их точно не просрочил.

Когда я шел сюда, я думал спросить ее о «Под стеклянным колпаком», но теперь я не был уверен, нужно ли это делать. Или, может, я просто не хотел так быстро завершать разговор.

– Как ты себя чувствуешь? – И в этот же момент она задала свой вопрос.

– Ты ходишь на какие-то занятия?

Мы засмеялись.

– Ты первая, – уступил я.

Она повторила вопрос.

Я покачал головой.

– В смысле?

– Не знаю… Ты ходишь на лекции по современной литературе? Я все пыталась понять, почему тебе так интересны «Девственницы-самоубийцы». Ты не очень похож на представителя целевой аудитории.

– Разве нет? То есть у тебя не каждый день мужчины среднего возраста просят книжки для подростков?

– Ты не среднего возраста. – Она опустила взгляд. Она опять это сделала, ее то переполняла отвага и прямолинейность, то, наоборот, она становилась тихой и застенчивой. Будто мы танцуем, а я не знаю движений.

– Это для моей дочери.

Ее бровь поползла вверх:

– Дочери?

– Да. Элли. Ей четырнадцать. Живет в Нью-Гэмпшире с матерью. – Чуть погодя, я добавил: – Моей бывшей женой.

– То есть у вас что-то типа книжного клуба для отца и дочки?

Я улыбнулся, но почувствовал, что под улыбкой прячется боль. Как объяснить, что я делаю? Что я делаю?

– Что-то вроде того. Я просто, не знаю даже, читая книги, которые читает она, пытаюсь быть ближе к ней, наверное. Понять ее лучше.

Она снова посмотрела на часы.

– Прости, уже… А во сколько закрывается библиотека?

– В семь. Но все в порядке, Майкл еще здесь.

Она кивнула в сторону мужчины на подушке. Я посмотрел на него, потом на нее и наконец решился перейти к сути.

– Ты же читала «Под стеклянным колпаком»?

– Конечно. – Она так это произнесла, будто бы каждый человек на земле прочел эту книгу, а я только узнал о ней из дневника Элли.

– Если кто-то отождествляет себя с Эстер – стоит ли волноваться? Может, этот кто-то, скажем, думает о самоубийстве или чем-то таком?

– Мы говорим о твоей дочери?

– Да.

Она сжала губы, будто бы действительно раздумывала над ответом, или, может, она просто вспоминала детали сюжета. Я заметил вдруг, что ее верхняя челюсть слишком выдавалась вперед, и верхняя губа напоминала поля крохотной шляпки. И я не в силах был отвести взгляд от ее губ. Наконец она произнесла:

– Думаю, скорее, надо волноваться, если она считает, что не похожа на Эстер.

– Правда? Почему? – Я еле заставил себя посмотреть ей в глаза.

– Ну, ее же швыряет туда-сюда? Она чувствует себя будто в ловушке, не зная, кто она и где ее место в мире. Даже если она попадет на ту навороченную стажировку, за которую другие девочки готовы убить, она все равно будет чувствовать себя незваным гостем.

– А разве это хорошо? Низкая самооценка?

Она закусила свою тоненькую губу.

– Это лучше, чем второй вариант.

– Это еще какой?

– Мы все учились в старшей школе – что может быть хуже заносчивых подростков?

Я рассмеялся, а потом меня уколола совесть, когда я подумал, как Элли сталкивается со всеми этими проблемами взрослой жизни, думая, где же ее место.

– Но все же это частично автобиография, и Сильвия Плат покончила с собой через месяц после ее публикации. Так что я и не знаю даже.

Лицо ее сначала было застыло, потом я увидел улыбку.

– Спасибо. – Я усмехнулся, пытаясь скрыть свое удивление ее познаниями. – Ты очень помогла.

Она посмотрела на дальние стеллажи. Я проследил за ее взглядом и увидел, что Майкл только что выключил компьютер и теперь потягивается. Он взял подушку и медленно пошел к двери.

– Что тебе нужно сделать, чтобы закрыться?

– Не так много. Выключить свет. Запереть дверь.

– Могу я тебя проводить? – Фраза просто вылетела из моего рта, но я увидел, как она опустила взгляд, и испугался, что поторопился.

– Эм-м.

– Прости, это все моя бабушка.

– Что? – Она смотрела на меня, не понимая.

– Я знаю, что на дворе двадцать первый век, но я практически уверен, что она бы восстала из могилы и убила бы меня, если бы я хотя бы не предложил.

– Эм. Хорошо. – Правый уголок ее рта пополз вверх. – Я возьму пальто.

Выйдя наружу, я смотрел на переднее сиденье своей машины, где Айжа пил газировку через трубочку. Вечерний воздух оказался холоднее, чем я думал, и я надеялся, что ему там не слишком холодно. Засунув руки в карманы, чтобы не мерзли, я повернулся к Джубили, которая сражалась с ключами и замком. Когда она заперла дверь, я кашлянул. Я осмотрел парковку, освещенную фонарем, и понял, что на ней стоит только моя машина.

– Где твоя машина?

– Ой. Я на работу на велосипеде езжу.

Я помню, что она была на велосипеде, когда спасла Айжу, и что тогда было холодно, но не настолько же.

– Ты убежденно борешься за окружающую среду или что-то в этом роде?

– Нет. – Она подбирала слова. – Я не из тех, кто выключает воду, когда чистит зубы.

Я расплылся в улыбке.

– Тогда почему ты в такую погоду ездишь на работу на велосипеде? У тебя же есть машина, я видел ее возле дома.

Она кивнула.

– Она не заводится. Надеюсь, это всего лишь потому, что кончился бензин. Но чую, что это не так.

– Может, я могу с ней помочь? – Слова вылетели у меня еще до того, как я обдумал, что именно сказал. Но она же спасла жизнь Айже, и это меньшее, что я мог для нее сделать.

– Хочешь купить мне новую машину?

Взрыв смеха вырвался из меня, будто ядро из пушки. Его звук пронзил воздух. Она мне улыбалась, и, кажется, между нами рухнула какая-то стена. Странная неловкость, которая разделяла нас подобно дымке – в больнице, перед ее домом, только что в библиотеке – просто растворилась. И руки больше не мерзли.

– Ну нет. Не совсем. Но я могу посмотреть, что не так с твоей. Понять, в чем проблема.

– Ты умеешь чинить машины?

– Немного. – Я пожал плечами.

Она закусила губу, раздумывая над предложением, и я изо всех сил старался не смотреть на это. Но не смог.

После того, что показалось мне целыми двумя минутами тишины, наши глаза снова встретились.

– О’кей.

– Хорошо, в субботу?

– О’кей.

Я обернулся посмотреть на Айжу, но он просто глазел в окно, давно съев свой ужин. Я знаю, что мне было пора, надо отвезти его домой, но меня не покидало странное чувство, что я не хочу расставаться с Джубили.

Я повернулся к ней:

– Может, я могу тебя подвезти? Сегодня морозно. В самом прямом смысле. Судя по часам на здании банка, сегодня ноль градусов.

– Нет, спасибо. Я уже привыкла.

Пробую еще раз.

– Точно?

– Правда. Это необязательно. Но спасибо.

– Хорошо. – Я признал поражение. – Что же, спокойной ночи, Джубили.

– Спокойной.

Я сел на переднее сиденье и начал наблюдать, как Джубили заносит ногу над велосипедом и выезжает с парковки и едет вниз по тихой улочке, крошечная черная точка под светом фонарей. Я приметил, что на ее велосипеде нет светоотражающих элементов, и вдруг мне так захотелось поехать за ней. Чтобы знать, что с ней все будет в порядке. Я смотрел, пока она не уехала из виду, а потом откинулся на спинку и вздохнул.


Я солгал. Я ничего не понимал в машинах.

Мой отец был настоящим мастером на все руки. У него всегда под ногтями была грязь и сажа, все выходные он бог знает чем занимался в гараже. Когда Конни подросла, она к нему присоединилась, и они за ужином обсуждали ремонт машин так, будто говорили о сложных медицинских операциях, которые могут спасти кому-то жизнь. Однажды он попытался научить меня, как менять масло, но я так и не понял зачем, когда в двух милях от дома был автосервис.

Не знаю, почему я предложил осмотреть ее машину, кроме того, что меня переполняло желание сделать для нее хоть что-то. Для этой женщины, которая за такой короткий срок столько сделала для меня. Прыгнула в холодную быструю реку и вытащила моего сына на берег. Меньшее, что я мог сделать, – починить ее машину. Так я себе и говорил, во всяком случае.

Сидя в комнате ожидания, пока у Айжи заканчивался прием у терапевта в четверг, я набрал Элли сообщение:

Я и не знал, что ты хочешь работать в журнале. Папа.

А потом я вбил в Гугле «машина не заводится». Первой же ссылкой мне выпал «Ремонт машин для чайников». И я почему-то вовсе не обиделся, а скорее был благодарен. Может, хоть так я пойму что-то из терминологии. Но когда я просмотрел первые абзацы, я понял, что безнадежен, и выключил телефон. Я встал и решил налить себе пластиковый стаканчик той жижи, что прикидывается холодным кофе в кофейнике, стоящем на столике, заваленном журналами. И как только я отхлебнул чуть теплой дряни, прямо передо мной открылась дверь и вошел Айжа. Я выдал радостную улыбку.

– Ну как прошло, парень? – Я будто бы встречал его с баскетбольного матча, а не со встречи с психологом, так радостно звучал мой голос.

Он пожал плечами, даже не взглянув на меня, и пошел за планшетом, который оставил на соседнем стуле. Сел и тут же вставил наушники, как раз тогда, когда терапевт, которая представилась как Дженет, появилась в дверях.

– Мистер Киган? Не хотите зайти на пару слов?

– Я скоро вернусь, – сказал я Айже, но он уже завис в планшете и не отреагировал на меня. Я смущенно посмотрел на Дженет, которая одарила меня утешительной улыбкой.

В кабинете я сел напротив нее. И увидел фото трех светловолосых детишек на пляже, все улыбались. Они были одеты в похожие белые и цвета хаки наряды.

– Ваши?

Она кивнула, и я еле сдержался, чтобы не закатить глаза. Интересно, приходило ли ей когда-нибудь в голову, как нагло выставлять свою идеальную семью напоказ там, где обсуждаются все недостатки чужих семей. Может, так она самоутверждается. Дескать: смотрите, мои дети могут стоять все вместе и улыбаться, одетые одинаково! И ваша семья может быть такой же идеальной, нам только надо разобраться со всеми этими суицидальными настроениями и навязчивыми состояниями!

– Они все уже взрослые. Даже не верится.

– М-м-м. – И тут я пригляделся к ней внимательнее. С первого взгляда я подумал, что ей под сорок, но сейчас вижу чуть проглядывающие седые корни светлых волос, собранных в тугой пучок. И лицо у нее было сосредоточенное. При ближайшем рассмотрении я понимал, что она просто отлично выглядела для своего возраста.

– Что же, очевидно, мы имеем дело с очень умным мальчиком. – Она села в свое большое кожаное кресло.

При обычных обстоятельствах я бы ее поблагодарил, но меня слишком много беспокоило: работа, Айжа, жизнь вообще, чтобы тратить время на вежливости. Я перешел к самому смыслу:

– Думаете, он хочет покончить с собой?

На секунду ее глаза округлились от удивления, но потом она быстро покачала головой, будто бы поняла, что я просто хотел сразу все прояснить.

– Нет. Я так не думаю.

– Отлично. – Я положил ладони на стол перед собой. – Вы подписали необходимые документы? Они нужны для его школы.

Она вытащила какой-то лист из стопки на столе и подвинула его ко мне.

– Я бы хотела видеться с Айжей раз в неделю.

– Это из-за бредовых идей? Отлично. Согласую это на работе. – Я взял телефон и лист, что она мне дала, и встал.

– Нет.

Я замер, так до конца и не выпрямившись.

– Нет? Почему нет?

– Я хочу видеть его не из-за бреда, хотя то, что он идет у него на поводу, меня настораживает. И я не согласна с оценками его прошлого консультанта. Думаю, у него может быть расстройство аутического спектра. Но сейчас я хочу пообщаться с ним по поводу его скорби.

Гравитация потянула обратно в кресло, но вот брови за ней не поспели.

– Скорби? – Я пытался вспомнить, когда Айжа плакал или хотя бы грустил. И не мог. Я даже не помнил, что он плакал на похоронах, хотя я вообще плохо помнил те дни, если учесть, что я проходил аудит, работал по шестнадцать часов в день, похоронил своего лучшего друга и узнал, что у меня теперь в два раза больше детей, чем было. – Я не… Я не уверен… Его родители умерли больше двух лет назад. Он вам об этом рассказал?

– Нет – он вообще почти ничего не сказал. Я прочла об этом в его досье. Но я уловила это ощущение из того немногого, чем он все же поделился. Он их так и не оплакал. Думаю, что он не знает, как это делается.

Я осознал. Но разве есть правильный способ скорбеть? Пошаговые инструкции какие-то? Я думал, что нужно просто поплакать немного и жить с этим дальше. Память возвращала меня в тот день, когда я пришел домой из школы, а моя песчанка Элвин лежала в клетке, не шевелясь. Моя мама тогда сказала:

– Не вешай нос. Жизнь продолжается.

И я помню, что я подумал: