Колин Оукли - Почти касаясь

– Ты выиграл, друг. Пойдем пропустим по кружечке.

Для него все это было игрой. Спорить. Быть адвокатом дьявола. Сталкивать людей лбами, а потом так же легко их мирить. И пиво было решением в любой ситуации.

Четыре года спустя, сидя за очередной кружкой, он рассказал мне, что Кейт беременна, и шутил, что, раз я был шафером на свадьбе, я теперь вынужден буду стать крестным отцом его будущего сына, и если что-то случится с Динешем, я буду заботиться о ребенке. Мы чокнулись кружками, и я тут же забыл обо всем. Да что вообще могло с ним случиться, думал я? Он был неуязвим.

Совсем нет, как оказалось потом.

– Что у нас будет на ужин? – спросил Айжа, когда мы сели в машину. На секунду, могу поклясться, я услышал не его голос, а Динеша. У Айжи был только совсем легкий оттенок, маленькая часть наследия отца, которая всегда с ним, как монетка в кармане. А еще он иногда вставлял в свою речь словечки вроде «практически» или «непосредственно», из-за чего он кажется еще старше.

– Ужин? Какой еще ужин, Айжа? Ты влип по самые уши.

– Почему? Я же ничего не сделал.

– В смысле «ничего не сделал»? Ты хотел кого-то взорвать!

– Не кого-то, а школьную сумку.

– Ладно, сумку. Но так нельзя, Айжа. Тебя отстранили на три дня, а мне нужно на работу. Тебе нужно прекратить заниматься всем этим телекинезом со взрывами.

– Разрушением.

– Хорошо, разрушением. В любом случае, это надо прекратить.

Вместо того чтобы кивнуть, он просто уставился на меня.

– Но у меня же не получилось.

– Это не важно. Тебе нельзя об этом говорить. Это как в аэропорту. Нельзя говорить слово «бомба».

Я задним ходом выехал с парковки.

– А почему?

– Потому что бомбы опасны. – Я нажал на тормоз и повернулся к нему. – Они могут поранить людей. Много людей. И когда ты говоришь об этом или произносишь это слово – особенно в аэропорту, – люди пугаются и думают, что ты хочешь им навредить.

– Я не пытался никому навредить.

Я кивнул и потер подбородок.

– Я знаю. Я знаю, дружище. Просто тебе нельзя об этом говорить, только и всего.

Я нажал на педаль газа. Несколько минут мы ехали в тишине, а потом Айжа спрашивает:

– А что, если я говорю о видеоигре?

– Нет! Айжа, нет. Тебе нельзя говорить о взрывах. Это правило. Так надо. Точка. Понял?

– Угу. – Он смотрит прямо, на бардачок.

С этим, кажется, разобрались, осталось подумать, что делать, когда доберемся домой. Для начала я бы позвонил Конни и спросил, может ли она взять отгулы и посидеть с Айжей, пока я на работе. Да, это громадная просьба, но я не знал, что еще мне делать.

Когда мы подъезжали к дому, я заметил, что Айжа все еще смотрел на бардачок.

– Айжа?

Он не ответил.

– Айжа, мы дома.

Он не пошевельнулся.

– Айжа! Что ты делаешь?

Он повернулся ко мне и тихим голосом произнес:

– Мне нельзя об этом говорить.

– О боже, ты что, пытаешься взорвать машину?

– Нет. Только бардачок.

– Нет! Больше никакого телекинеза со взрыванием! Хватит!

– Разрушением, не взрывами.

– Да какая разница! Тебе придется вернуться к тому, чтобы просто двигать вещи силой мысли. Хорошо?

Тишина.

– Айжа?

– А можно мы все-таки заведем собаку?

Джубили

Как я и подозревала, проблема «понтиака» была вовсе не в закончившемся бензине. Даже после того, как я залила в бак несколько галлонов, он все еще не заводился, так что я решила в свой первый рабочий день поехать в библиотеку на велосипеде. И когда я наконец привыкла к проносящимся мимо машинам и мысли о том, что могу умереть в любую секунду, мне начало даже нравиться. Ветер. Чувство свободы.

Через мост над рекой Пассаик я ехала в сторону пригорода, меня завораживали блики света на воде. Еще несколько кварталов – и я у библиотеки. В нескольких домах от главной улицы стояла библиотека города Линкольн – маленькое кирпичное здание, зажатое между банком и старым домом, в котором открылся спа-салон. Я слезла с велосипеда и поставила его на стойку, потом защелкнула замок, купленный в интернет-магазине, продев его через спицы и опоры стойки. Выпрямилась, расправила юбку, подтянула перчатки. И начала паниковать.

Я полностью простукала себя, от макушки и до запястий, сделала глубокий вдох и поднялась на тротуар к единственной стеклянной двери с черными буквами, которые сообщали о часах работы. Я открыла ее и вошла внутрь.

– Ты, должно быть, Джубили, – услышала я голос женщины, когда подошла к стойке в центре зала. Ее тонкие волосы с проседью облаком обрамляли лицо, а когда она встала, я поняла, что она стройна как соломинка, но вот бедра… Короче говоря, она была похожа на змею, которая только что проглотила грызуна.

Я кивнула в ответ.

– Я Луиза, начальник отдела. – Она кивнула. – На самом деле этот изящный титул просто означает «библиотекарь, который тут уже вечность». Добро пожаловать в библиотеку.

– Дорогуша, кто-то порвал три последних страницы этой книги. – Через несколько часов Луиза протянула мне «Если устроить свинье праздник». Это уже третья «дорогуша» с моего прихода.

Мне: ты сегодня взяла зонтик, дорогуша? После полудня обещали дождь.

По телефону кому-то, думаю, что дочери: Дорогуша, это так миленько! Полосатые штанишки и желтые крылья, я почти слышу, как она своим тоненьким голоском говорит: «Б-з-з-з-з-з». Я могу заскочить за ним по дороге домой сегодня.

Впрочем, «твою мать» я от нее тоже услышала, когда она уронила крупноформатное издание «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд прямо себе на ноги, и не знаю почему, но я даже улыбнулась.

– Теперь, когда тебе попадется вот такая порванная страница, не используй обычный скотч. У нас для этого есть специальная клейкая лента. – Она открыла ящик и вытащила оранжевую квадратную коробку с надписью «Фильмопласт» на боку. Она отматывала ленту, продолжая беседу. – За надрыв такого размера мы не штрафуем, но если ущерб сильный – страницы раскрашены, разбухли от воды или много листов вырвано – тогда обратись ко мне или Мэри-Энн, чтобы мы выставили штраф за восстановление или замену книги.

Мэри-Энн – директор библиотеки, это она позвонила мне через два дня после столкновения с Мэдисон Х., когда я уже начала убеждать себя в том, что и встречи никакой не было, что это все – плод моего буйного воображения или что в библиотеке нашли кого-то более квалифицированного, с опытом настоящей работы. Оказывается, не нашли.

Я кивнула, голова уже шла кругом от многочисленных инструкций, мне уже успели рассказать про систему на компьютере, про штрафы за задерживание книг, про перестановку книг на полках, про привередливый принтер, лоток которого должен быть наполовину заполнен бумагой, иначе он не работает нормально. Еще рассказали, как общаться с патронами (я сначала подумала, что это какие-то высокопоставленные покровители библиотеки, но оказалось, что это обычные посетители). Также на меня обрушился поток указаний Мэри-Энн, это были правила вроде: «Никогда не оставляй стойку без присмотра» или «Всегда улыбайся, когда встречаешь патронов». Но это все пустяки по сравнению с тем, как меня ошеломила библиотека в целом. Она небольшая – всего-навсего одноэтажное кирпичное здание, но мне казалась огромной. И, сидя за приемной стойкой, я чувствовала себя выставленной напоказ. Алмаз Хоупа посреди комнаты, разве что вокруг меня не было стеклянной витрины. Почти все утро я оборачивалась, пусть даже за моей спиной и ходило всего три-четыре человека и никто из них и близко не подходил к стойке.

– Ну класс, – пробормотала Луиза, закатывая глаза. – Подушечный гольфист пришел.

Я проследила за ее взглядом и увидела мужчину в тренировочных штанах, в руках подушка в цветочек, он шел к компьютерному уголку.

Я обернулась к Луизе.

– Его настоящее имя – Майкл. Ему чуть за тридцать, – прошептаа она. – Безработный. Приходит сюда каждый день уже шесть месяцев с вот этой подушкой в руках. Он сидит на ней, пока играет в какой-то симулятор гольфа на компьютере. Видимо, просто на стуле сидеть неудобно. Однажды он так просидел восемь часов, даже не выходя в туалет!

Она засмеялась, а я опять посмотрела на него, ощущая с ним странную близость. Может, ему просто одиноко, а вот это чувство мне очень знакомо.

– Не знаю, говорила ли тебе Мэри-Энн, но у нас тут всякого насмотришься. В этой работе только шестьдесят процентов – книги. Оставшиеся сорок – работа на благо общества. В основном это помощь тем, у кого проблемы с психическим здоровьем.

Мои глаза поползли на лоб. С книгами я еще могла справиться. Принять, отдать, поставить на место. Но люди?

– Не бойся. – Луиза хлопнула меня по руке в перчатке. Я отдернула руку. Она посмотрела на меня, чуть приподняв брови. – Я знаю, привыкнуть сложно, но потом тебе понравится. Правда.

До конца дня я стараюсь держаться от Луизы на расстоянии.

Ну так, на всякий случай.

Как раз перед концом моей смены, в четыре часа дня, я заканчивала заполнять всякие документы, и мне попался в разделе о страховке вопрос о том, есть ли у меня какие-то хронические заболевания. Я сначала засомневалась, но все-таки поставила «галочку» в графе «аллергии», и в этот момент за моей спиной появилась Луиза с тележкой возвращенных книг.

– Верни их на место. Ряд девятьсот сорок шесть. И расставь по номерам, что наклеены на корешке. Как думаешь, справишься, дорогуша?

Я опять кивнула и поняла, что за день ничего вслух не сказала. Не удивилась, если бы Луиза начала думать, что я немая.

Я вышла из-за стойки на трясущихся ногах. Схватилась за тележку. Место за столом стало моим домом на время смены, моей тихой гаванью. Но теперь мне словно пришлось выйти наружу – к стеллажам. А там люди. И кто знает, что может случиться? Все будет хорошо. И пусть было нелепым думать так, эта фраза помогла мне сделать несколько шагов. И опять я смотрела по сторонам, оглядывалась, ища людей, что глазеют на меня, будто желая прожечь во мне дыру. Луиза не смотрела на меня. Все ее внимание было приковано к стойке, с которой она убирала все лишнее. Ее губы слегка шевелились, будто бы она что-то бормотала себе под нос.

Одно из колесиков тележки болталось и тихонько поскрипывало. Когда я дошла до ряда девятьсот сорок шесть, этот жуткий звук стих, но я услышала что-то другое. Какая-то возня, будто бы енот забрался на полки и пытался выбраться. Енот, который громко сопел и хихикал?… Мое сердце заколотилось. Я тихонько подкралась к следующему стеллажу и заглянула за угол, еще не зная, что меня там может поджидать. И вдруг я остановилась, ноги стали словно бетонными. В конце прохода два тела так тесно переплелись, что буквально стали одним. Какая-то путаница рук, вытянутых шей, ртов. Ожившее полотно Климта. И я не могла отвести взгляд, хоть и знала, что должна. Эта картина была будто из животного мира.

Это зрелище заставило мое горло сжаться, а тело гореть тем пожаром, который будил меня порой среди ночи. Я ощутила одновременно голод и жгучее унижение.

Высокий вскрик пронзил мои барабанные перепонки, и я поняла, что два лица, которые раньше были поглощены друг другом, теперь направлены на меня. Меня поразила их юность. У девочки брекеты, щеки зарумянились. У мальчика – россыпь прыщей на щеках.

– Ну ты и извращенка, – произнес он. Его глаза блестели от тестостерона.

И хоть я и знала, что должна была сказать что-то, приструнить их взрослым голосом, я не могу двинуться с места. Они расцепились, будто вагоны поезда, и девчонка быстро застегнула пуговицы блузки, пока парень не сводил с меня глаз.

Я чувствовала, что за моей спиной кто-то стоял, а потом услышала голос Луизы:

– Брендон! Фелисия! Я уже дважды вам говорила: библиотека – это вам не сиденье машины! Последний раз предупреждаю! Потом буду сразу звонить вашим родителям!

Они оба посмотрели в пол, Брэндон взял Фелисию за руку и повел мимо стеллажей.

Когда они протиснулись мимо меня, Брендон шепнул мне прямо в ухо:

– Понравилось наше представление?

Я покраснела еще сильнее и пристально посмотрела на книги перед собой, пытаясь думать только о цифрах.

Когда они ушли, Луиза пробормотала: «Похотливые подростки» – и прошла обратно к стойке, а я осталась наедине с тележкой книг, которые ждали, когда их расставят по местам.

Все проходили по своим делам мимо меня, но я не могла сделать ни шагу с потертого ковра. Я думала о Доноване.

О том, как его губы касались моих.

Эрик

Не задумываясь, я выбрал из своей скромной коллекции синий галстук и накинул его на шею. По четвергам я всегда носил синий.

У меня не было синдрома навязчивых состояний или чего-то такого, я не выходил из себя, если в четверг не мог найти синий галстук. Просто так удобнее – нужно принимать на одно решение меньше. Так же живет и Марк Цукерберг, он каждый день носит серые футболки. Я – Марк Цукерберг от бухгалтерии. Иногда я использую эту фразу на вечеринках, она всегда вызывает натужный смех, который тешит мое самолюбие.