– Да, – ответил он безжизненным голосом, а его мозг все еще хранил следы жутких видений. – Не приведет.

Народная полиция искала и его. Фредерик Лэйси в тот сентябрьский день донес обо всех, указал все известные ему имена, английские или французские. Это значения не имело. Если эти люди были в Париже и действовали против интересов Революции, трибунал охотился за ними и гильотина была готова их пожрать. Арест Шарлотты был первым из многих, а Джек с небольшой группой единомышленников бежал из города всего за несколько минут до того, как народная полиция пришла и постучала в дверь. А он уехал, потому что Шарлотта была мертва, и он должен был выжить, чтобы отомстить за нее.

Он посмотрел через стол на сестру Фредерика Лэйси. На Арабеллу, свою жену. Она ответила на его взгляд твердо, но с состраданием. И он почувствовал силу ее любви, не имевшую никакого отношения к Лэйси, зато исходившую от этой женщины, которую он уже знал.

– Мы должны сегодня покрыть около сотни миль, – сказал он. – Это означает десять часов в седле.

Она только кивнула и отпила кофе:

– Ешь, Джек.

Он подчинился и начал есть вовсе не из-за того, что у него появился аппетит, а потому, что должен поесть. Постепенно отчаяние притупилось, и он снова обрел цель. Его усталость отступила на задний план, и теперь он легко мог не обращать на нее внимания.

Арабелла, играя с куском хлеба с маслом, облегченно вздохнула, видя, что Джек пришел в себя. Она выпила еще чашку кофе и теперь созерцала ломтик ветчины, но потом отказалась от мысли его съесть. Поездка по морю пришлась ей не по вкусу. А возможно, это странное отсутствие аппетита было физической реакцией на потрясения и напряжение последних двух дней. Она была уже готова отправиться в путь, когда Джек объявил, что удовлетворен, и вышел, чтобы уладить дело с хозяином гостиницы.

Она отправилась на поиски туалета в задней части гостиницы, потом проследовала во двор, где помещалась конюшня. Джек нанял двух неказистых, но по виду выносливых животных.

– Если они проигрывают в скорости, то это компенсирует их сила и выносливость, – заметил он, когда во дворе появилась Арабелла.

Он оглядел ее. Столь прискорбно использованный костюм для верховой езды был тем не менее вполне пригоден для путешествия. Он был так же неказист, как и лошади, и только отличное качество ее сапог было признаком богатства. На нем самом были только сюртук и бриджи, а также обычный льняной галстук и простая рубашка без кружев или брыжей. Его волосы были, как всегда, подвязаны сзади черной лентой, а шляпа из темного фетра не бросалась в глаза. Его можно было принять за торговца или сельского сквайра, и едва и деревенский люд заинтересуется такими, как они. Сельчане в меньшей степени обладали менталитетом толпы, чем их городские сограждане, и, разумеется, были не столь крожадны.

Он помог Арабелле взобраться на лошадь, надежно прикрепил ее сумку с одеждой позади седла и вскочил на коня.

– Готова?

Она ответила ему быстрой уверенной улыбкой:

– Да.

Они дважды за день сменили лошадей. На первой же остановке Арабелла купила хлеба, сыра, чесночной колбасы и кожаную бутыль с вином у женщины на рыночной площади маленькой деревеньки, пока Джек в конюшне обменивал арендованных лошадей на других. Они поели, сидя в седлах, и почти не разговаривали, пока их лошади пожирали дорогу миля за милей. Перед глазами Арабеллы проселочные дороги сливались в неясные пятна, как и маленькие городишки и деревеньки.

Когда начало смеркаться, они проехали мимо небольшой гостиницы на перекрестке дорог, и Джек, натянув поводья, заставил свою лошадь остановиться. Уродливый, шелудивый пес выбежал со двора и принялся яростно лаять.

– Кажется, этот постоялый двор далеко отовсюду, – заметил Джек, – и потому безопасен. Тут мы остановимся на ночь.

Арабелла сморщила нос:

– Попомни мои слова, в здешних постелях наверняка есть блохи.

– В таком случае будем спать на полу.

Он спешился, передав Арабелле поводья своего коня. Шелудивая собачонка, как и предполагала Арабелла, начала пресмыкаться перед ним, как только его ноги коснулись земли. Джек не обратил внимания на животное, но собака продолжала виться у его ног, пока он шел к двери гостиницы. Ему пришлось нагнуться под низкой притолокой.

Он появился через несколько минут.

– Здесь неказисто, но сойдет.

– А как насчет блох? – спросила Арабелла, поднимая бровь.

– Нет ни малейшего сомнения.

Он протянул к ней руки и снял ее с седла, несколько секунд подержав, прежде чем опустить на землю.

– И все же там найдется котел похлебки и каравай хлеба, а также большая кружка домашнего пива. Я шантажом добуду у хозяйки чистые перины и одеяла. Она неряха, но довольно приветливая.

Арабелла слишком устала, и ее не заботило, что ее тело станет местом пиршества блох и клопов. Перспектива угоститься похлебкой была соблазнительной. К тому же здесь должен быть колодец или насос. Она купалась в поту, пахла лошадью и мечтала о возможности насладиться холодной водой и пройтись по телу губкой.

Джек сдержал обещание, и хозяйка гостиницы по его просьбе принесла одеяла и перины, если и не отличавшиеся стерильной чистотой, то по крайней мере не населенные блохами, поскольку их держали в сундуке кедрового дерева.

Арабелла объявила, что матрас, набитый сеном, на рахитичной кровати не выдерживает никакой критики, и постелила на полу маленькой комнатки под самыми балками. Ночь была прохладной, и она свернулась калачиком, прижавшись к Джеку под одеялами, наваленными поверх их собственных плащей. К ее облегчению, Джек уснул еще до нее, и она повернулась на бок, сжимая его в объятиях и ощущая, как ритмично поднимается и опускается во сне его грудь.

На следующее утро они покинули гостиницу до рассвета. По мере их приближения к Парижу атмосфера сельской местности менялась. Если прежде они возбуждали краткое любопытство местных жителей, то теперь полные подозрений взгляды провожали их, пока они проезжали по улицам маленьких городишек и деревень. Когда они меняли лошадей на свежих, их встречали высокими ценами. Арабелла ощущала некоторую неловкость, но ее успокаивало то, что Джек принимал все это как должное. Он отвечал грубостью на грубость, бросал гневные взгляды, когда любопытные таращили на них глаза, и похоже было, что это рассеивало подозрения.

Они приблизились к заставе Сен-Дени, воротам в Париж, как раз когда колокола прозвонили, подавая знак к их закрытию. Джек пришпорил лошадь и проскочил в ворота. Арабелла последовала его примеру. Жандарм оглядел путешественников сощуренными глазами, полными недоверия:

– Ворота закрываются.

– Но они еще не закрыты, – невозмутимо заметил Джек. – Прошу позволить проехать моей жене и мне. Мы спешим навестить ее больную мать в Мобере. Возможно, она не дотянет до утра.

В его руке, затянутой в перчатку, сверкнула серебряная монета, когда он придержал ее у своего бедра.

Арабелла испустила глубокий скорбный вздох и жалобно пролепетала:

– Прошу вас, месье, позвольте мне проехать. Моя мать на краю могилы.

Джек позволил своей руке упасть вдоль ноги в сапоге, упирающейся в стремя. И снова серебряная монета блеснула между его пальцами, когда они сжались. Жандарм подошел к ним.

– Мобер, говорите?

– Рю де Бьевр, – ответил Джек, и его ладонь разжалась, а рука жандарма скользнула к ней.

Обмен был произведен так быстро и безмолвно, что никто в кордегардии не догадался бы, что их коллега теперь оказался владельцем внушительной суммы в ливрах.

– У вас есть не более получаса проехать по улицам до начала комендантского часа, – проворчал жандарм, отступая и давая им дорогу.

Они ввели лошадей в ворота, и те звякнули за их спинами, закрываясь. Арабелла с трудом проглотила комок в горле. Они оказались запертыми в городе, где царили ад и террор. Люди шли по улицам и проулкам, держась поближе к стенам. Везде царил страх. Он читался на каждом лице, слышался в звуке шагов.

Джек наклонился к Арабелле и положил руку на уздечку ее коня выше мундштука:

– Будет лучше, если я поведу твою лошадь. Я знаю, куда мы направляемся, и мы не должны разлучаться.

– Не должны, – согласилась она. – Но мне нужно самой чувствовать поводья. Я не потеряю тебя из виду. Кстати, куда мы направляемся?

– Конечно же, в Мобер, – ответил он. – Нельзя лгать жандармам.

Его губы чуть тронула невеселая улыбка, а в серых глазах появился холодный и отчаянный блеск.

Арабелла была в Париже за несколько лет до Революции, но плохо знала город, если не считать Лувра и Тюильри, а также величественных дворянских особняков, окружавших их. Теперь они ехали по узким улочкам под высокими стенами домов, стараясь держаться в их тени. Булыжник под копытами лошадей был покрыт какой-то слизью, и ее лошадь едва не упала, не натяни она вовремя поводья. Им приходилось ехать гуськом по улицам, становившимся все уже и уже, и не требовалось прилагать особых усилий, чтобы заставить ее лошадь идти вслед за конем Джека, чуть не упираясь ему в хвост.

Они выехали на широкую, вымощенную булыжником площадь, переправившись через реку, и теперь удалялись от жутковатого здания с башенками – Консьержери, серые каменные стены которого возвышались над водой. Арабелла посмотрела на сооружение в центре площади. Прежде она видела только изображения на картинках этого в высшей степени эффективного инструмента истребления. Лезвие гильотины висело на вершине высокого столба. Колода с аккуратной выемкой для шеи находилась на помосте точно под ножом. Даже в тусклом сумеречном освещении можно было разглядеть ржавые пятна на лезвии, и колоде.

Именно здесь нашла свою смерть королева. Ее привезли на это место на телеге из тюрьмы Консьержери. Город все еще был пропитан запахом крови и смерти. Арабелла знала, что тюрьма Ле Шатле где-то рядом.

Они миновали мост через Сену и теперь спешили, потому что колокола, возвещавшие наступление комендантского часа, зазвонили со всех церковных колоколен. Джек повернул и поехал через множество переулков, протянувшихся вверх от реки, и она старалась не отстать от него. Становилось все темнее. Наконец он осадил коня возле высокого здания и поднял глаза на его фасад. Окна были закрыты ставнями, и дом выглядел необитаемым. Джек заставил свою лошадь максимально приблизиться к двери и постучал костяшками пальцев особым образом – он повторил стук несколько раз подряд. Подождал. Арабелле показалось, что он считает про себя. Потом все повторилось снова. Он произвел эти действия три раза. Дверь чуть приотворилась, образовав узкую щель.

Джек обернулся к Арабелле и показал выразительным жестом, что ей пора спешиться и войти внутрь. Она попыталась в полутьме отвязать свою сумку с одеждой, но он только прошептал:

– Оставь ее.

Она спрыгнула, на мгновение потеряв равновесие и зашатавшись. После стольких часов, проведенных в седле, ноги перестали ей повиноваться. Но она быстро оправилась и протиснулась в дом сквозь щель, оглянувшись через плечо, однако и Джек, и лошади исчезли.

Высокая и худощавая женщина с волосами, упрятанными под платок, подозрительно оглядела ее, но Арабелла сочла, что это было привычкой, и не нашла в ее поведении ничего личного.

– Кто вы?

– Жена Джека.

Арабелла прижала руки к пояснице, чтобы облегчить боль. Лучше всего было вести себя просто.

Женщина кивнула и жестом пригласила ее пройти в заднюю часть дома. Арабелла подчинилась и вскоре оказалась в просторной кухне, полной народа. В основном это были мужчины, но возле горшков и сковородок суетились несколько женщин, одна из которых раскатывала тесто для пирожного на длинном столе, засыпанном мукой.

– Кто это, Тереза?

– Джек вернулся, – сообщила женщина. – Это его жена.

Не последовало ни восклицаний, ни вопросов. Только спокойные взгляды и молчаливые кивки, означавшие понимание.

– Подойдите поближе к огню, жена Джека, – сказал пожилой мужчина, указывая на табуретку. – Долго ехали?

– Два дня, – ответила она, садясь на предложенное место. – Из Кале.

Люди одобрительно закивали, сознавая, какой подвиг они совершили. Кто-то сунул ей в руку чашу с вином, и она с благодарностью отпила глоток.

Где-то за ее спиной открылась дверь, и она скорее почувствовала, чем увидела, что вошел Джек. Она предположила, что он занимался лошадьми. Арабелла повернула голову. Он опустил их саквояжи на пол и пропал из ее поля зрения, смешавшись с другими людьми, окружившими его и задававшими ему негромкие вопросы, которые следовали друг за другом так быстро, что он едва успевал отвечать.

При упоминании о Шарлотте внезапно наступила тишина. Арабелла смотрела на огонь, позволив благотворному теплу от выпитого вина разлиться по ее телу. Насколько хорошо эти люди знали его сестру? Она догадывалась, что они не все были по происхождению дворянами, но их связало общее дело, и у нее возникло ощущение, что они давно вместе и объединены борьбой за это дело. Сколько их погибло в этой борьбе, хотела бы она знать. Она чувствовала себя чужой, вторгшейся без приглашения в их мир, и потому оставалась сидеть на табуретке у огня, ожидая, когда Джек обратит на нее внимание.