В церкви зазвонил колокол к вечерне. Эдмунд неохотно покинул капустные грядки, вернул мотыгу в маленький сарай и направился к церкви, ощущая запах доброй земли, забившейся под ногти, шершавую, колючую шерсть одежды, щекочущей кожу, первобытную радость бытия. И он снова поблагодарил Бога за дар жизни.

Отец Феликс появился в церкви с последним ударом колокола. Эдмунд со своей скамьи для послушников заметил его, и сердце радостно затрепетало. Он никак не мог сосредоточиться на молитве, хотя слышал ее с детства и губы механически шептали нужные слова.

Когда служба кончилась и все вышли из церкви, отец настоятель махнул рукой Эдмунду.

— Брат Феликс вернулся, сын мой. Он привез тебе письмо от герцога Ланкастерского.

Улыбнувшись нетерпению молодого человека, он отступил. Эдмунд мгновенно очутился возле принесшего послание монаха. Все обитатели монастыря слышали бред раненого, метавшегося в жару, и знали о некоей Магдалене, занимавшей каждый уголок, каждую частичку воспаленного мозга. Теперь стало понятно, что речь шла о жене, беременной жене, которую он, похоже, безумно любил. Находились такие, которые считали, что подобная большая любовь должна быть скорее направлена к Богу, но аббат, ставший монахом только на склоне лет, знавал радости и горести плоти и сочувствовал любви молодого человека.

Эдмунд взял пергаментный свиток, увешанный тяжелыми печатями Ланкастеров, слегка дрожащими пальцами сломал печать и развернул свиток. Послание герцога было кратким. Он выражал удовлетворение тем, что зятю удалось выжить, и требовал его присутствия в Савойском дворце, как только состояние здоровья позволит ему путешествовать. Оказалось, что жена Эдмунда отправилась в Пикардию вскоре после исчезновения мужа, чтобы в его отсутствие закрепить права Ланкастеров и де Брессе на тамошние владения. Кроме того, герцог считал, что Эдмунду было бы неплохо как можно скорее отправиться следом за ней, чтобы развеять неприятные слухи о своей гибели. Послание кончалось пожеланием всех благ и милостей Господних.

— Хорошие новости, сын мой? — спросил аббат, наблюдавший за Эдмундом.

— Неплохие, отец настоятель, — кивнул тот, сворачивая пергамент. — Но я должен немедленно отправиться в Вестминстер. Герцог требует моего присутствия.

— Но прежде вы должны спросить разрешения у брата Армана, — с улыбкой напомнил аббат. — Он наверняка не пожелает, чтобы результаты его упорного труда были испорчены молодым человеком, переоценившим свои силы. Я прошу вас уважать его желания.

— Я был бы неблагодарным негодяем, отец мой, если бы поступил иначе, — заверил Эдмунд галантно, но совершенно искренне. — Однако я считаю, что вполне окреп для долгого путешествия.

— Давайте сначала поужинаем и только потом поговорим с аптекарем.

Аббат направился к трапезной. Сгоравший от нетерпения Эдмунд шагал рядом. Но он постарался взять себя в руки, чтобы, как подобает послушникам, услужить старшим монахам, прежде чем занять место за длинным столом. Он просил позволения служить аббатству и братии во время выздоровления, с радостью приветствуя самый унизительный труд, в благодарность за заботу и милость Господню. В этой службе он обрел мир и удовлетворенность, неизвестные и непонятные рыцарю-воину, но теперь был готов снова взять меч и шпоры, искать славы и чести во имя Англии и святого Георгия и следовать за женой хоть на край света во имя любви и вожделения.

Наутро, все еще в одежде послушника, с деревянными сандалиями монаха на ногах, в простом плаще — единственной защите от февральского холода и с тяжелым посохом — единственной защитой от разбойников, — Эдмунд отправился в Вестминстер. Его путь лежал через лес, но теперь он не представлял опасности для путника, одетого почти что в лохмотья. И даже если его замечали отвергнутые законами и людьми обитатели леса, сидевшие в засадах на верхушках деревьев и в кустах, никто ни разу не причинил ему ни малейших неприятностей.

Он прибыл в Савойский дворец во время ужина и был немедленно встречен камергером герцога, который с низкими поклонами сообщил, что его светлость примет гостя, как только тот умоется и переоденется. Его покои убраны, а оруженосца и пажей немедленно оторвут от ужина и призовут к господину.

Эдмунд понятия не имел, что все эти распоряжения были отданы заранее, дабы подтвердить сочиненную герцогом историю о том, что сьер де Брессе испросил дозволения отлучиться от двора. Но сейчас он едва держался на ногах и не обратил внимания на такое гостеприимство. Немедленно призвали парикмахера, чтобы коротко подстричь отросшие за время болезни волосы и бороду, к которой он так привык, что не мог себя представить без нее. Эдмунд надел тунику и шоссы, накинул поверх темно-красное бархатное сюрко, препоясал чресла серебряным поясом, повесил у бедра кинжал с двумя лезвиями и почувствовал себя заново родившимся, словно чудесная энергия наполнила его мускулы и руки.

Джон Гонт принял его во внутренней комнате, за приемной. Худой бледный мужчина мало напоминал молодого, пышущего здоровьем рыцаря, отважно сражавшегося на ристалище в Вестминстере в тот жаркий августовский полдень. Так выглядят люди, перенесшие глубокие страдания. Люди, навсегда распростившиеся с юностью.

Эдмунд встал на колени в знак повиновения сюзерену и тестю, ощущая пристальный, оценивающий взгляд герцога, сидевшего в массивном резном кресле у стола и рассеянно игравшего огромным рубином на среднем пальце.

— Опиши разбойников, ранивших тебя, — без лишних слов велел Ланкастер, знаком приказывая Эдмунду подняться. Потом велел пажу налить вина и уходить.

Эдмунд медленно, с запинкой, перечислял подробности того дня, гадая, почему тестя интересуют детали предательского нападения. В конце концов такие случаи были нередки.

Живые голубые глаза герцога не отрывались от лица собеседника. Он задумчиво гладил остроконечную бородку, не пытаясь перебить Эдмунда. Даже когда тот рассказал об уходе и лечении в аббатстве Святого Иуды и рассыпался в похвалах монахам, Джон Гонт продолжал молчать. В похожей на пещеру комнате стояла невыносимая жара, и у Эдмунда внезапно закружилась голова. Он почти ничего не ел и сразу опьянел от вина.

— Садись же, парень! — воскликнул герцог, видя, что Эдмунд пошатнулся и схватился за край резного дубового стола. — Кровь Христова, да ты едва оправился!

Эдмунд бессильно рухнул на стул, слишком слабый и больной, чтобы заботиться о столь непростительном нарушении этикета. Ланкастер собственноручно наполнил драгоценные кубки и подтолкнул один Эдмунду.

— Пей, а то у тебя кровь совсем жидкой стала. — Он подождал, пока Эдмунд осушит кубок и на впалые щеки вернется легкий румянец, и только потом заметил: — Пора узнать об опасности, грозящей тебе и моей дочери. Мы с лордом Жерве думали отвести беду без вашего ведома, но, похоже, этому не суждено было сбыться.

Эдмунд, не перебивая, слушал, как Джон Гонт рассказывал о миссии де Борегаров, по доброй воле ставших шпионами французского короля, об их намерении вырвать владения де Брессе из-под влияния Англии и вернуть Франции. Но ни слова не было сказано о неудавшемся покушении, кровавой сцене в крепости Каркасон и обстоятельствах рождения девочки, от чьей жизни зависела преданность де Брессе английскому королю. Эдмунду стало известно только о семье, безусловно преданной Франции, глава которой пришел в ярость, узнав, что одну из них, Магдалену Ланкастер, можно использовать против Франции, и о решимости Борегаров разрушить планы герцога любыми, по большей части нечестными, средствами.

— Так что ты должен быть настороже, — заключил Ланкастер, вставая. — Поедешь во Францию — возьми отряд побольше для защиты от возможного нападения, открытого или из засады. Сейчас лорд де Жерве охраняет Магдалену и твои владения. Когда ты окажешься там, он сможет вернуться ко мне на службу.

Герцог снова дернул себя за бороду.

— Я нуждаюсь в нем и его советах. Крестьяне становятся непокорными, а проклятые лолларды (Последователи религиозного реформатора Джона Уиклифа, активно выступавшие против папства, церковного землевладения и социального неравенства. Подвергались жестоким преследованиям.) пользуются любой возможностью, чтобы затеять смуту. Дошло до того, что король и его министры не имеют ни минуты покоя из-за воя наглой черни.

— Я немедленно соберу войско, господин мой герцог, — пообещал Эдмунд, тоже поднимаясь. Но ноги по-прежнему дрожали, а глаза заволокло дымкой. — Из своих вассалов.

— И реквизируй моим именем все корабли, которые тебе понадобятся, — велел Ланкастер, отмахиваясь с беспечностью принца от всех возможных претензий владельцев торговых судов. — Надеюсь уже через три недели проводить тебя в путь.

Но утром Эдмунд проснулся, снедаемый лихорадкой, той, которая терзала его в первые дни выздоровления. Он провалялся на одре болезни еще месяц, а когда наконец оправился, оказалось, что началась весна, а вместе с ней частые для этого сезона штормы и наводнения, державшие все корабли в гавани. Только в конце апреля удалось собрать силы, достаточные для путешествия во Францию.


Теплым апрельским утром полуодетая Магдалена стояла у окна спальни, рассеянно гладя твердую округлость живота. Сегодня ребенок отчего-то притих по сравнению со вчерашним днем, и она еще удивлялась этому обстоятельству, когда из нее с легким шумом исторгся поток воды.

Магдалена, не веря глазам, уставилась на лужу у своих ног.

— Эрин! Эрин!!! — почти взвизгнула она.

— Что случилось, госпожа? — спросила служанка, выбегая из гардеробной, где раскладывала груды белья, только что принесенные из прачечной.

— Смотри! — вскрикнула побелевшая Магдалена, показывая на пол. — Это вылилось из меня!

— Ничего страшного, госпожа, — спокойно ответствовала служанка. — Дитя просится на свет.

— Слишком рано! И откуда эта вода?

— Восьмимесячный ребенок. Ничего особенного. Обычно такие выживают. А схватки начались?

Магдалена, все еще ошеломленная, но несколько ободренная объяснениями Эрин, покачала

головой:

— Только вода.

— Рано или поздно это должно было случиться. Иначе ребенок просто не сможет родиться.

— Но почему?

Эрин пожала плечами. Причин она не знала. Так бывает. Вот и все. Она так часто помогала при родах, что могла заменить даже повивальную бабку, если, разумеется, все шло как полагается. Кроме того, в замке были и другие, куда более опытные женщины.

— Я все же пришлю повитуху, госпожа, — решила она. — А вам лучше лечь. Я принесу полотенца, чтобы было удобнее.

Магдалена неохотно легла, отдавшись в руки Эрин. Что поделать, служанка по крайней мере знает, как поступить. Сама она, воспитанная старой девой леди Элинор, была совершенно невежественна в подобных вопросах, если не считать ничтожных сведений о родах и связанных с ними трудностях. Леди Элинор в этом мало чем отличалась от подопечной, а другой женщины ее положения в замке не было.

Только сейчас она сообразила, что, вместо того чтобы все восемь месяцев витать в облаках грез и любовных фантазий, следовало подробнее расспросить Эрин и Марджери, которые куда лучше ее разбирались в таких вещах.

— Расскажи, что будет, — потребовала она, подкладывая под спину подушки, поскольку лечь казалось невозможным.

Эрин озадаченно потерла нос.

— Ну… начинаются боли, госпожа, а потом появляется ребенок.

— Сильные боли?

Эрин не хотела пугать госпожу, но и лгать не было смысла.

— У некоторых женщин сильнее, чем у остальных.

— Намного? — допрашивала Магдалена.

— Кажется, да, госпожа.

— Хотела бы я, чтобы господин был здесь.

— Роды — работа женская, госпожа, — возразила Эрин, направляясь к двери. — Схожу-ка я за повитухой.

Дверь за ней закрылась, и Магдалена, глядя на пляшущий на одеяле солнечный зайчик, снова коснулась живота, гадая, что происходит внутри. Может, роды и женская работа, но ее утешала бы мысль о присутствии Гая в замке. Он вместе со своими рыцарями отправился на турнир в Компьене, устраиваемый под покровительством герцога Бургундского. Прежде она сопровождала бы его в предвкушении трехдневного веселья и пиров, но в ее состоянии путешествовать было невозможно. Обоим даже в голову не пришло, что время вот-вот настанет, а следовательно, и ему вряд ли стоило уезжать.

Эрин и Марджери привели повитуху, старую женщину с узловатыми пальцами, седеющими волосами, небрежно прикрытыми грязным платком, и противным визгливо-ноющим голосом. Магдалена невзлюбила ее с первого взгляда.

— Я бы хотела, чтобы остались только Эрин и Марджери, — прошептала она, сжимаясь. — В ваших заботах нет нужды, милая дама.

— Не стоит бояться, госпожа, — проныла старуха, откидывая покрывало. — Я приводила многих детей в этот мир… и провожала в иной. Да и матерей тоже, — добавила она, ощупывая живот Магдалены, прежде чем перейти к более тщательному обследованию.

Застывшая Магдалена лежала неподвижно, окаменев от брезгливости и страха, убежденная, что эта женщина не принесет ничего, кроме несчастья.