– Не расстраивайся из-за ботинок, девочка. Мы как-нибудь наскребем на новую пару. В крайнем случае продадим одну из моих табакерок.

– Нет, бабушка, что ты! Ты не должна этого делать!

У леди Летти была замечательная коллекция из восьмидесяти девяти табакерок, сделанных из всех мыслимых и немыслимых материалов – от папье-маше и эмалированной меди до ограненного хрусталя. Это была память о лучших временах – покойный баронет дарил их жене после каждой удачной скачки.

– Только не говори мне, что я должна и чего не должна делать, девочка. – Леди Летти смахнула крошки табака с корсажа. – В моем возрасте иметь больше вещей, чем можешь использовать, непозволительная роскошь. – С этими словами она сделала глоток чая и брезгливо поморщилась. – Фу-у! Коровья моча какая-то. Налей мне лучше чуточку портвейна.

Поднявшись, Джессалин подошла к сундуку у окна и взяла графин с портвейном. Она наливала густое вино медленно, осторожно, так, как ее учили, чтобы не появились пузырьки, разрушающие букет.

Стемнело, и Джессалин зажгла сальные свечи, стоявшие на каминной полке. Переходя от одной к другой, она случайно увидела в зеркале свое отражение. Даже в мутном, покрытом пятнами стекле нельзя было не заметить горевший на высоких скулах румянец и странный блеск в глазах. Джессалин испуганно отвела взгляд и, повернувшись к бабушке, обнаружила, что та пристально рассматривает ее в лорнет.

– А теперь, может быть, ты мне все-таки расскажешь о сегодняшнем взрыве? – спросила наконец старая леди. – Ты что, встретила младшего Трелони?

Джессалин ошарашенно уставилась на бабушку:

– Но как?..

– Обычная дедукция, дитя мое. У тебя сегодня такой вид, будто твоя лошадь взяла главный приз, а ты выиграла пару сотен фунтов. Помимо толстого кошелька, только одно способно зажечь такой огонь в глазах истинной Летти. Мне оставалось лишь спросить себя, есть ли поблизости молодой и красивый мужчина. Такой отыскался только один.

– Но когда же он… но почему же он… Так значит, это Трелони! – Джессалин наконец нащупала стул и села, чтобы не так явно дрожали колени. – Но ведь он не граф?

Леди Летти постучала кончиком указательного пальца по крышке табакерки.

– Насколько я помню, у покойного графа было три сына, и этот – младший. Кажется, они назвали его в честь какой-то ирландской кобылы, на которую граф поставил в тот день, когда он родился. Мак-какой-то-там. В последний раз я его видела, когда он был совсем мальчишкой. Кажется, это было на похоронах его отца. Он спьяну свалился с лестницы и сломал себе шею. Я, конечно, имею в виду старого графа. Л сейчас младшему Трелони уже за двадцать, он наверняка по уши в долгах и уверенным шагом движется навстречу собственной гибели. Дурная кровь. У всех в этом семействе, и от них лучше держаться подальше… Все умирают молодыми, причем бессмысленной и позорной смертью.

Джессалин и раньше была наслышана об этом. О том, как Чарльз Трелони, десятый граф Сирхэй, погиб, свалившись с лестницы. Хотя некоторые утверждали, что причиной смерти графа была не столько чрезмерная доза портвейна, сколько ревность мужа Одной из его многочисленных любовниц. Старший сын и наследник графа, тоже Чарльз, умер от разрыва селезенки, упав с лошади. Естественно, он тоже был пьян. Хотя некоторые говорили, что его душу уволок в ад призрак человека, которого он убил на дуэли. Второй сын, нынешний граф, пьянствовал и развратничал в Лондоне, и поговаривали, что он вряд ли доживет до следующего дня рождения. Безумные Сирхэй… Именно так называли их все вокруг. Джессалин попыталась вспомнить, какие слухи ходили о третьем, младшем сыне. Кажется, что он дешево купил место офицера в действующей армии и его чуть не убили под Ватерлоо.

– Бабушка, а ты не знаешь… – Джессалин судорожно пыталась вспомнить, говорили ли, какое звание носил младший Трелони. В конце концов она решила остановиться на капитане. – Ты не знаешь, что капитан Трелони делает в Корнуолле? Он что, ушел из полка и останется здесь управлять поместьем?

– Да чем там управлять? Сирхэй разорились еще много лет назад. Трелони всегда было наплевать на их корнуолльские земли. Если бы и дом, и все остальное не было заложено-перезаложено, они бы давно их продали. Нет, говорят, он приехал в отпуск восстановить силы. Однако большую часть времени он почему-то проводит в Пензансе, в литейном цехе, ставит какие-то дурацкие эксперименты с паровым двигателем. Честно говоря, до такого не додумывался еще ни один из Трелони. Работать, как простой кузнец! Да это ничем не лучше рудокопа! – Леди Летти содрогнулась. – Мозоли, грязь под ногтями… Нет, это совершенно неприлично.

Джессалин вспомнила длинные, смуглые пальцы, приглаживающие влажные волосы. Не было у него никакой грязи под ногтями! Но рука, схватившая ее за лодыжку, была действительно огрубевшей. И сильной… Очень…

Дверь в гостиную снова с грохотом распахнулась, и на пороге появилась Бекка Пул, торжественно неся новую порцию кекса. Подняв свободную руку ко лбу жестом трагической актрисы «Ковент-Гардена», она произнесла:

– Нет, мои нервы измочалены похлеще, чем веревка палача. А грудь прямо ноет от боли. Это точно сильное сердцеубиение. Я…

– Сердцебиение, – устало поправила ее леди Летти, сделав изрядный глоток портвейна.

– Ну да, вот и я говорю. Сердцеубиение. Приму-ка двойную дозу ревеневого порошка, а то ночью глаз не сомкну.

С чердака доносился могучий храп Бекки Пул – казалось, так квакает добрая сотня лягушек.

Джессалин перевернулась на живот и обхватила подушку. Обычно она спала, как убитая. Над ней даже подшучивали, особенно После того как она ухитрилась проспать знаменитый корнуолльский флах – страшную бурю, с корнем вырвавшую могучий старый вяз и швырнувшую его прямо на окно спальни. Сегодня же ночь была на удивление тихой, если не считать отдаленного шума прибоя, редких криков кроншнепа и храпа Бекки. В камине горел огонек, а горячий кирпич, завернутый в простыни, уютно согревал старинную самшитовую кровать. Все в окружающем Джессалин мирке было обычным, таким, как всегда, с самой первой ее ночи в «Энд-коттедже». И тем не менее…

И тем не менее почему-то странно ныла грудь. Приглушенная боль все росла и росла, как тестец которое поставили подходить на подоконник.

– Черт побери, – сказала вслух Джессалин, стукнула кулаком ни в чем не повинную подушку и, перевернувшись на спину, немигающим взглядом уставилась в темноту. Она попыталась считать всхрапы Бекки, но досчитала до сорока одного, отбросила одеяло и встала.

Взяв свечу, Джессалин подошла к большому зеркалу, висевшему рядом с бельевым шкафом. Наклонив его так, чтобы видеть себя в полный рост, она принялась хмуро разглядывать собственное отражение. Из-под слишком короткой ночной рубашки выглядывали худые ноги с крупными ступнями. В последний раз портниха в Пензансе, пощупав ее выступающие ребра, сказала, что Джессалин тощая, как новорожденная селедка. За прошедшие месяцы ей так и не удалось округлиться, зато вытянулась она еще больше.

«Ты, конечно, весьма нескладное и долговязое создание…»

Джессалин подошла поближе к зеркалу. Бабушка всегда говорила, что ее волосы напоминают о золотой осени, о листве, которую зимний ветер еще не сдул с деревьев. Но это, конечно, вздор – рыжая она и есть рыжая. Джессалин согласилась бы выщипать эту копну по одному волоску, если бы точно знала, что новые вырастут золотыми. А еще бабушка говорила, что у нее сильное, выносливое тело и что она еще скажет спасибо за свою широкую кость, когда ей стукнет сорок. Но ведь в сорок она уже будет старухой! Какой же ей тогда будет прок от этих костей? Но даже если бы не было всего остального, все равно оставался рот. Ужасный, клоунский рот – огромный и красный.

Двумя пальцами Джессалин растянула его почти до ушей, выпучила глаза и показала своему отражению язык. Получилось настолько забавно, что она невольно рассмеялась. Но смех застрял в горле.

Нет, она, конечно, знала, что не красавица, но раньше это как-то не имело значения. Ну, может, самую малость. Теперь же, после этой встречи…

Он красив, даже несмотря на свой недобрый рот. Кроме того, он – брат графа. Он легко получит любую девушку, которая ему понравится. Джессалин это сразу поняла по тому, как он разговаривал, смотрел. Такие всегда нравятся девушкам. И такие всегда добиваются, чего хотят.

Разве такой мужчина может обратить внимание на нее?

Джессалин отвернулась от зеркала. Старое облупившееся ореховое бюро около окна из-за отломанной ножки завалилось на правый бок. Подойдя к нему, она достала дневник, который бабушка подарила ей четыре месяца назад, на день рождения. Погладив зеленую тисненую кожу переплета, Джессалин бережно открыла тетрадь и с удовольствием вдохнула запах новой бумаги. Страницы с золотым обрезом на ощупь были шелковистыми. Она еще ничего в нем не писала – так не хотелось пачкать нетронутую белизну. Дневник был такой красивый, такой дорогой. Да и не так уж много подарков ей доводилось получать.

И все же просто необходимо поделиться с этими белоснежными страницами переживаниями сегодняшнего дня. Так иногда в книгу кладут первоцвет, чтобы потом достать его в самый холодный и темный зимний день. Конечно, лепестки к тому времени засохнут и выцветут, но слабый аромат напомнит об ушедшей весне.

После довольно продолжительных поисков Джессалин обнаружила ручку и даже чернильницу, в которой каким-то чудом не высохли чернила. Собрав все это, она вновь перебралась на кровать и несколько минут, подтянув колени к подбородку, сидела, глядя на медленно тающую свечу. Затем обмакнула перо в чернильницу и ужасным почерком вывела число. Начало было положено. Джессалин задумчиво водила по щеке мягким пером, вспоминая о том, как он выходил из моря – обнаженный, сильный, красивый… и он улыбался.

Ночные шумы затихли, и окружающее безмолвие нарушал лишь скрип пера. «Сегодня я встретила мужчину…»

Глава 3

– У меня страшно болит вот здесь. – Бекка Пул широко открыла рот и засунула туда сомнительной чистоты палец. – Вот здесь, – повторила она на случай, если ее не поняли, и, склонив голову набок, отбросила темно-русые волосы, чтобы продемонстрировать привязанные за ухом кусочки жареной репы. – Видите, я уж пробовала и репой лечиться, и мазала на ночь пятки отрубями. Ничего не помогает. Оно болит все сильнее и сильнее. Я из-за этого уже месяц как в проституции.

Заезжий шарлатан ошалело смотрел на Бекку. Наконец, немного придя в себя, он прочистил горло и перевел взгляд на Джессалин.

– Насколько я понимаю, нас замучила зубная боль, да? У меня есть замечательная паста из рыбьих глаз. Она почти мгновенно снимает любую боль. Правда, некоторые предпочитают специальные благовония, в состав которых входят розмарин и шалфей…

С этими словами знахарь начал рыться в многочисленных снадобьях, расставленных на откидном задке его пестро раскрашенного фургона. Кривой нос и глядящий вниз угол правого глаза отнюдь не красили торговца, зато одет он был просто великолепно – ярко разукрашенная шляпа дополняла вышитый жилет.

Пока он горячо убеждал Бекку, что при зубной боли паста из рыбьих глаз гораздо лучше, чем жареная репа, Джессалин с интересом изучала снадобья. Чего там только не было – и мозольный пластырь, и капли от кашля, и лекарства от всех напастей, которые только можно себе вообразить. Ялапа и полынь от лихорадки, настойка из гнилых яблок от следов от оспы, ароматизированные пастилки от дурного запаха изо рта и тому подобное. Но внимание Джессалин привлекла маленькая зеленая бутылочка, плотно закрытая пробкой. На ней значилось, что это лекарство от…

Джессалин повнимательнее пригляделась к написанной от руки этикетке и громко поинтересовалась:

– А что такое тайная болезнь?

Бекка, пытаясь удержать в одной руке многочисленные бумажные пакетики с лекарствами, другой крепко ухватила Джессалин за локоть и, увлекая ее в сторону, громко зашептала:

– Вы не должны задавать такие вопросы, мисс. Леди не должна задавать таких вопросов.

– Но почему нельзя задавать именно те вопросы, которые больше всего тебя интересуют?

– А?

Джессалин собралась было развивать тему дальше, но тут Бекка оглушительно завизжала, тыча пальцем во что-то за ее спиной. Джессалин обернулась и увидела, что прямо на них с огромной скоростью несутся три свиньи. За ними, громко крича и размахивая палкой, мчался здоровенный мужик в грязных кожаных штанах. У Джессалин и Бекки остался лишь один путь к отступлению – фургон заезжего шарлатана.

Ничего бы не произошло, если бы у торговца хватило ума подложить что-нибудь под колеса. Пока же произошло следующее: они с Беккой с разбегу налетели на фургон, смахнув на землю снадобья, и тот, раскачиваясь из стороны в сторону, как пьяный матрос, покатился по травяному склону и на приличной скорости въехал на ярмарку, которую всегда устраивали в Пензансе в канун Иванова дня.