— А нельзя было поговорить с ней, как-то объяснить? — Грустный холодок коснулся сердца Нелли, а по её нервам пробежал отголосок боли. Бросить всё, уехать в другой город к любимому человеку — а взамен: «Ты мне не принадлежишь».

— Сложно объяснить что-то человеку, который просто не желает ни слушать, ни понимать. — Сквозь маску задумчивой сдержанности на лице Киры сквозила печаль. — Потом выяснилось, что у неё уже завязались другие отношения, которые её устраивали больше… Короче, Рыцарю Коту дали понять, что он свободен. Домой возвращаться было как-то глупо: уже более-менее устроилась и осела тут, работу нашла и жильё. Тётя Маша в курсе моей ориентации, но… знаешь, она мудрая женщина, хоть и старой, так сказать, закалки. Не скажу, что одобряет, но относится легко. Она вообще не из тех, кто лезет в чужую жизнь и наставляет на «путь истинный» любой ценой.

— Тебе повезло с тётей, — улыбнулась Нелли. — Мне с моей мамой в этом плане — не очень. А вот папа — как твоя тётя, как ни странно.

На дне чашек уже давным-давно остыли последние капли чая, когда на кухню проскользнула Леська с альбомом в руках. Интригующе скрывая у себя на груди сторону с рисунком, она подошла к столу с таким взволнованным видом, будто сдавала вступительный экзамен в художественную школу. Кира улыбнулась, и в уголках её молодых глаз проступили лучики мудрых морщинок.

— Уже готово? Ну, показывай, что там.

Леська положила альбом рисунком вверх. Кира была нарисована в полный рост на мотоцикле; хоть лицо получилось не очень крупным, но его черты носили выраженное сходство с оригиналом. Леська живо и естественно передала небрежную спутанность волос и не забыла ничего, даже маленькую родинку у самого уголка губ, а мотоцикл изобразила вполне достоверно, в мельчайших деталях.

— Ух ты! — искренне восхитилась Кира. — Это я, точно! И лицо похоже, и пропорции тела соблюдены, а уж как ты байк нарисовала…

— Правильно? — с беспокойством осведомилась Леська. — Я ничего не напутала?

— Правильно — не то слово. Такое ощущение, будто ты прямо с натуры рисовала. Все детали на своих местах. Не ожидала, честно. Зрительная память у тебя как у настоящего художника. Я бы даже сказала — фотографическая.

Леська перевела вопросительный взгляд на Нелли. Та, чувствуя сердцем тёплую волну гордости за дочь, не поскупилась на похвалу:

— Просто здорово, Лесь. Кира получилась очень похоже, да и мотоцикл… — И шутливо поинтересовалась: — Ты точно его по памяти рисовала? На улицу не бегала, пока мы тут чай пили?

— Ага, с балкона на крылышках спустилась, срисовала, а потом взлетела обратно, — в тон ей съязвила Леська.

— Ого, сколько у тебя талантов! Ещё и летать умеешь, — засмеялась Кира.

Звонок мобильного ворвался в тёплую тишину квартиры настойчиво и тревожно. Идя к разливающемуся трелями аппарату, Нелли не могла отделаться от комариного писка в ушах, который у неё в последнее время всегда был дурным предзнаменованием. По нему она почти безошибочно могла угадать, что разговор будет неприятным; особенно это касалось долгих и утомительных «воспитательных» бесед матери, всё ещё не терявшей надежды образумить Нелли и «выправить» ей ориентацию.

Так и есть… На дисплее высвечивалось: «Мама». Нелли боролась с соблазном не отвечать: к чему портить такой приятный вечер, рушить его морозно-сумрачное очарование и уют? Хоть она уже и взяла в привычку внимательно выслушивать, кивать и говорить: «Да, мама. Ты, безусловно, права, мама. Абсолютно с тобой согласна», — при этом поступая по-своему, но эти разговоры стоили ей немалых душевных сил, и после них Нелли чувствовала опустошённость и слабость, вплоть до какого-то гриппозного недомогания.

И всё-таки она нажала зелёную кнопку.

— Да, мама.

На том конце линии слышались всхлипы, и Нелли ощутила ледяной укол тревоги.

— Нелечка… Я просто не знаю, как быть… Приезжай… Отца сбила машина. Он сейчас в первой городской, в отделении экстренной хирургии! — Голос матери сорвался в поток рыданий, и прошло несколько мучительных, как чёрный колпак удушья, мгновений, прежде чем она снова смогла говорить связно. — Ему срочно нужна кровь… У них проблемы с четвёртой отрицательной, есть только половина необходимого объёма. Наша с тобой не подойдёт: у меня вторая группа, у тебя — третья… Я… у меня руки-ноги трясутся, я просто ничего не соображаю сейчас!

— Мама, ты где сейчас? — чуть ли не закричала Нелли, плохо слыша себя саму из-за звона в ушах. — Дома или в больнице?

— В больнице… Возле операционной… Приезжай скорее…

Мобильный чуть не выпал из похолодевшей руки Нелли. Стук пульса в висках, вой метели в сердце.

— Что случилось? — Кира, подойдя, заглянула Нелли в глаза.

— Папу… сбила машина… ему нужна кровь, — глухо повторила Нелли угасающим эхом слова матери. — Четвёртая отрицательная… У них только половина того, что требуется.

— У меня и у Крыса четвёртая минус. — Голос Киры прозвучал спокойно и твёрдо, и Нелли поймала ртом возвращающуюся в её грудь жизнь…

А Кира тем временем уже обувалась в прихожей. Леська, стискивая в руках альбом, смотрела на Нелли своими всезнающими, недетскими глазами.

— С дедушкой всё будет хорошо, — сказала она.

— Да, Лесь, всё обязательно будет хорошо, — кивнула Кира. — Так, я на байке — за Крысом, а вы уж как-нибудь сами доберётесь. Лучше на такси. — И спросила: — В какой отец больнице?

— Первая городская, отделение экстренной хирургии, — пролепетала Нелли.

10

Холодная земля хрипела, пульсируя корнями-сосудами, древесные кроны сплелись в сплошной шатёр. Живой, разумный туман струился между стволами, в каждой его капельке кричала одна из растворённых в нём душ.

Длинный, сырой подземный тоннель кончился, и Нелли выползла из его чёрной пасти, чтобы припасть грудью к этим шершавым, похожим на удавов корням. Дыра за её спиной дышала и стонала: «Ом-м-м…» Глубинное пение отзывалось под рёбрами вибрацией.

Рука в белой перчатке высунулась из подземного мрака, щупая землю совсем рядом с ногой Нелли. Подброшенная пружиной собственного безгласного крика, Нелли окунулась в леденящую безнадёжность бегства.

Сколько раз она так убегала — не счесть. Сколько раз Джокер её догонял? Да всегда! Можно и не считать. В ней мгновенно разрывалась желатиновая капсула решения: бежать. Только так и никак иначе. Иных выходов она не успевала увидеть — она, вечная Алиса, ползающая по тоннелям следом за белым кроликом из одного Зазеркалья в другое.

И все Зазеркалья оказывались одинаково беспросветными, куда ни сунься.

Позади неё развевались крылья чёрного плаща — упыриные крылья, только больших ушей и клыков не хватало её преследователю, чтобы выглядеть как Дракула. Застывший клоунский оскал маски, шляпа с бритвенно-острыми полями, способными перерезать горло и — пустота вместо души. Эту дыру у себя под сердцем Джокер хотел заполнить за счёт Нелли.

Это был не смех: монстры без души не умеют смеяться. Это был полурык-полустон, доносившийся из-за частокола неправдоподобно длинных зубов из папье-маше. Джокер звал Нелли, тянул руки к ней, а стволы мелькали, уносясь в туман прошлого.

Было ли бегство единственным выбором? От кошмара к кошмару она даже не успевала задуматься над этим — просто неслась прочь настолько быстро, насколько ей это позволяли подкашивающиеся ноги. Но сейчас Нелли была на новой ступени: она осознавала, что нужны перемены.

Обняв холодный ствол дерева, она переводила дух и с содроганием терпела щекотные прикосновения рук в белых перчатках. Мягкие, ласкающие, они совсем не походили на прелюдию к убийству. Она подпустила Джокера к себе, чтобы узнать: а есть ли вообще в этой игре другие варианты? Нелли всё время играла по одному сценарию и была до скуки предсказуемой — настало время шагнуть в сторону с проторенной тропинки, неминуемо ведущей в пропасть.

Дыхание Джокера пахло слежавшейся осенней листвой, тухлой стоячей водой и канализационной слизью. В его звуке шуршали несбывшиеся надежды, мёртвые мечты, несостоявшиеся радости. Лишь мудрое дерево с живой душой знало, чего Нелли стоило не завопить и не сбросить со своего плеча эту тряпичную руку — такую неживую, кукольную и мягкую, как у Страшилы из «Волшебника Изумрудного города», но в любой момент способную стать твёрже камня.

— Сколько стоит килограмм жареных гвоздей? — процедила Нелли сквозь стучащие от страха зубы.

Джокер замер с вопросительным рыком, а в руке Нелли материализовалась раскалённая сковородка, полная шипящих в масле гвоздей. Дальше всё происходило как в фильме со спецэффектами: взмах сковородкой — и Джокер гибко откинулся назад, уворачиваясь от летевшей в него тучи гвоздей.

— По-моему, ты глотнул не ту пилюлю, Нео, — хмыкнула Нелли. — Наши забили пять голов, чехи — один. Угадай, кто выиграл?

Взвесив на ладони футбольный мяч, она подожгла у него фитиль и метнула в Джокера. Тот принял мяч на грудь, поддал коленом, перебросил на другое… Бабах! Когда облако нарисованного взрыва рассеялось, незадачливый футболист в маске стоял в комичной позе, далеко отставив зад и скрючив пальцы, торчавшие из обгоревших перчаток. Вся маска покрылась копотью, но, по мультяшным законам, её обладатель остался жив и почти невредим.

— Отгадай загадку: с луком и яйцами, но не пирожок. — Страх съёжился в маленький комочек, и Нелли просто вынула его у себя из груди и выкинула прочь.

Достав из колчана стрелу, она натянула лук. «Пиу!» — пропела стрела и пронзила яблоко на шляпе Джокера.

— Ответ: Робин Гуд, — усмехнулась Нелли.

Стоило ей перестать бояться, как Джокер потерял свою силу и власть над ней. Он медленно осел, как тающий сугроб, его маска подёрнулась сеткой трещин, а звук при этом был такой, словно кто-то давит яичную скорлупу. Нелли замерла в ожидании…

Хлопья осыпающейся, как извёстка, маски открыли под собой лицо старухи. Каждая трещина на улыбающейся личине соответствовала глубокой отметине времени на дряблой коже, и только глаза выделялись своей пронзительностью и ясной молодостью. Узнавание медленно пускало ростки из изумлённой души Нелли… Седые космы колыхались в тихих струях живого тумана, слёзы катились по морщинистым щекам, а иссушенные старостью губы шевелились в скорбном шёпоте.

— Я боюсь, что люди меня осудят… Что они будут плевать в меня, потому что я люблю не мужчин, а женщин. Я боюсь, что потеряю работу. Я боюсь, что останусь одинокой навсегда. Мне не вырастить дочь, это так трудно… Я боюсь, что она станет в классе изгоем из-за меня. Дети так жестоки… И взрослые тоже. Я боюсь введения ювенальной юстиции. Я боюсь органов соцопеки. Я боюсь, что что-нибудь случится с папой. Я боюсь смерти, потому что тогда Леська останется одна… Я так боюсь, Нелли! Я вся — олицетворение страхов. Они отнимают у меня силы, здоровье, пьют мою молодость. Что мне делать? Может быть, ты знаешь?

Если бы существовало зеркало, показывающее лица людей через много лет, Нелли увидела бы в нём эту женщину. Комочек страха, выброшенный из груди, мяукал у подножья дерева, и Нелли, подобрав пушистого зверька, присела рядом со своим коленопреклонённым двойником.

— Просто пожалей его и отпусти.

Старческие узловатые руки приняли жалобно пищащее создание, а глаза озарились улыбкой.

— Это — мой страх? — удивилась семидесятилетняя Нелли. — Такой маленький… И совсем не страшный.

Зверёк рассыпался в её руках песком и утёк сквозь пальцы.

А на плите шумел чайник. Набор прихваток на стене, ножи, упаковка чая, блюдо мандаринов — это была кухня её детства, а сама Нелли, словно переев молодильных яблок, стиснула своими детскими ручками руку отца — большую, сильную, с порослью жёстких волосков. Дух Нового года горчил предчувствием чего-то печального, Нелли томилась от непонятного груза на сердце. Под ёлкой она нашла куклу, обрадовалась, но счастье звенело грустными нотками.

— Ну, чего ты? — Отец подхватил её, усадил на своё колено и ласково подёргал за бантики.

— Папа, я не хочу, чтобы ты уходил, — осознав свою тоску и глотая тёплые слёзы, пролепетала Нелли.

— Все мы уходим, доченька. Нет вечных людей. — Отец чистил мандарин, и тот источал свежее благоухание, прочно сплетённое с Новым годом. — Ты ведь уже совсем взрослая у меня. Даже если я уйду, у тебя всё будет хорошо. Растение даёт семена и засыхает, а из семян растут его потомки. Так уж устроено в природе.

К очищенному мандарину протянулась детская рука, но не Нелли, а её дочери. Действие «молодильных яблок» повернулось вспять и для Нелли, и для отца: она превратилась во взрослую женщину, а волосы отца выбелило сединой.

— Папа… Ну пусть у Леськи ещё долго будет дедушка. Сделай ей к Новому году такой подарок!

Отец устало поднялся и пошёл в прихожую. Там он, задумчиво покряхтывая и сопя, надел дублёнку, шарф, шапку, обулся и вышел на лестничную площадку. Нелли устремилась следом, поддерживая его под руку: отец прихрамывал.