Крестьянство и городской люд настолько ободрали налогами, что больше из них нельзя было бы выжать ни экю. Об обложении податями знати и речи не шло. Это сословие было освобождено от налогов. Не оставалось надежды даже на крестовые походы, чтобы наполнить земные сундуки долгожданной небесной славой. Война и сама жизнь сделались для короля непомерно дороги.

Он мало верил в мое открытие философского камня – был слишком реалистом, чтобы считать возможным превращение в золото обычных металлов. Впрочем, как и я. Но его положение представлялось настолько бедственным, что он решил финансировать мои занятия и занятия других алхимиков в тайной надежде, что свершится чудо.

И полагал так до тех пор, пока его проницательный глаз не остановился на рыцарях тамплиерах.

Объединившиеся в орден для защиты Святой земли, эти рыцари вскоре устали от сурового воздержания и вторглись в мирские сферы золотого тельца. Стали ссуживать деньгами простолюдинов и знать под меньшие проценты, чем банкиры, и вскоре их должником оказался сам святейший папа. Как ни прискорбно, страсть тамплиеров к деньгам не пробудила в них потребности в благотворительности. Их богатство росло, а с богатством укреплялась власть.

Но чем сильнее крепла их власть, тем быстрее множились враги. Хотя богатство и власть долгое время служили щитом от бед. Водной Франции их насчитывалось не менее двух тысяч. А правление тайно и негласно осуществлялось из могущественного храма в центре Парижа.

Легенда рассказывает, что Филипп Красивый нанес тамплиерам внезапный удар. Однако я знаю, что это не так: пружина, приведшая в действие механизм, ковалась в течение многих бессонных ночей. Строилось множество планов. Я делал заметки. В том числе во время тщательно подготовленных вечеров, когда друга короля и крестного отца его единственной дочери великого магистра тамплиеров Жака де Молея невинно приглашали отужинать, а я стоял за портьерой и записывал каждое его слово. Филипп жаждал знать, сколько золота накоплено у тамплиеров и в чем их слабые и сильные стороны.

Без сомнений, их преступление состояло в колдовстве. Это было ясно с самого начала. Однако требовались доказательства, но добыть их было не так-то легко. Это в наше время инквизиция встала на ноги, тогда же все было иначе. Филипп слишком вяло бросал обвинения, а папа Климент вообще не желал принимать в этом деле участия – опасался последствий. Но король есть король – он сумел заставить Климента предпринять необходимые церковные санкции.

Неожиданно тысяча французских тамплиеров оказались в тюрьме. Их история – семь лет ужасов пыток и обвинений, когда не забыли упомянуть ни единого черного греха. Свидетели утверждали, что подсудимые знаются с дьяволом и продали нечистому душу в будущей жизни с тем, чтобы он устраивал их дела в земной. Будто бы они поклонялись демону-магистру в образе огромного кота. Многие клялись, что, вступая в орден, новоиспеченные рыцари пили эликсир из крови собственных убиенных внебрачных детей и праха умерших тамплиеров. Были и такие, кто поносил тамплиеров за то, что они получили от дьявола власть в обмен на целомудрие, и тут же свидетельствовали, что их земное богатство – награда за жертву собственных младенцев. Ни в обвинениях, ни в свидетельских показаниях не содержалось никакого смысла. Но смысла и не требовалось. Требовались деньги.

Даже по прошествии десяти лет с тех забытых Богом времен я с трудом отличаю правду от вымысла. Жутким зрелищам, которые я видел собственными глазами, не поверил бы ни один образованный человек. Их нельзя запечатлеть на письме, как нельзя сохранить эхо душераздирающих стонов. Пытали даже пожилого Жака де Молея; уводили в камеру, с тем чтобы потом снова тащить на пытку. Не менее тридцати пяти человек погибли на дыбе инквизитора, многие совершили самоубийство, хотя истинное число пострадавших хранится в строжайшей тайне. Сломленный старостью и жестокостями де Молей согласился со всем, что инквизиторы вложили в его уста. Вроде того, что еще в юности он плевал на распятие. Мой приятель и коллега-писарь вспоминал: «Он бы признался, что убил самого Христа, если бы его заставили». Вот какие это были времена.

Близилась развязка. Папский эдикт запретил орден во Франции и его ложи в Шотландии, Арагоне, Кастилии, Португалии, Германии и Королевстве обеих Сицилии. Только в Англии, в Корнуолле, близ Темпла, он остался нетронутым. Но даже там рыцари были вынуждены действовать тайно. Однако, по слухам, секретность пошла им на пользу – они обрели еще большую власть и стали еще страшнее. Но я этого не знаю и не могу свидетельствовать.

Окрыленный успехом заговора, Филипп послал великого магистра на воздвигнутый перед собором Нотр-Дам эшафот. Прекрасно помню утро этого дня и сам тот день. Очень холодный. Как все начало 1314 года. Наступил первый понедельник поста; вовсю дули пронизывающие мартовские ветры, и я заметил, как дрожал де Молей, когда поднимался по лестнице на эшафот. Он должен был подтвердить свои признания, и папский легат приговорил бы его к пожизненному заключению. Победа прибавила Филиппу великодушия, и он не желал лишать де Молея жизни. Или боялся. Кто знает, что говорила его совесть. Достаточно того, что площадь была полна сановных священников, знати и всех, кто сумел туда просочиться. Чем больше свидетелей исповеди, тем лучше для истории. И я, королевский слуга, находился там и делал записи.

Но де Молею не сумели вразумительно объяснить его роль в истории. И вместо исповеди он выкрикнул, что невиновен, как невиновен возглавляемый им орден. Разгневанный король приказал сжечь де Молея на костре.

Моя история быстро подходит к концу. Через месяц после казни великого магистра Всевышний призвал на небеса святейшего папу Климента. Апоплексический удар или нечто в этом роде. А королю Филиппу оставалось всего шесть месяцев, и все это время он страшился предсмертного проклятия де Молея. Монарх умер молодым – сорока шести лет. Прекрасный наездник, опытный воин, он тем не менее погиб, упав с коня. Поползли слухи, люди вспомнили проклятие тамплиера. Но Филипп Красивый оставил троих сыновей – достаточное число, чтобы не предаваться отчаянию. И только после того, как все они умерли один за другим – двадцати семи, двадцати восьми и двадцати трех лет, – вся Франция зашепталась, что порча не иначе как вызвана проклятием.

И вот конец моего рассказа. Через год после великого сожжения о тамплиерах перестали судачить. Люди испугались. Ходили слухи о спрятанных несметных богатствах. Долетали вести из Англии. Но эту тему лучше забыть. Однажды алчность привела к смерти. И может привести опять».


Налетел ветерок, зашелестел листьями дуба над головой и погасил огарок свечи. Франческа медленно подняла голову; в ее глазах отразилось раздумье. Темпл в Англии. В Корнуолле. Последний оплот ордена тамплиеров. Надо еще раз свериться с текстом, хотя графиня не сомневалась, что верно запомнила слова Сержа де Краона. Корнуолл – вотчина Бельдана. Замок Арнонкуров находится в Корнуолле. И Ги тоже часто упоминал Темпл.

В ветвях запела одинокая птица. Наступал рассвет.

ОБЩИНА

Глава 11

– Проклятая кутерьма! – пожаловалась Бланш, в очередной раз поправляя шляпу. – Где это слыхано, ехать на юг, если надо попасть на восток? Нам еще повезет, если сир Арнонкур не завернет нас в Турцию, прежде чем мы окажемся перед воротами Флоренции.

Путники разбили лагерь, но перед тем как устроиться на ночлег, графини Дуччи-Монтальдо отправились собирать ягоды, и теперь Франческа подозревала, что мать пришла в дурное расположение духа и не переставала ворчать, потому что расстроилась из-за скудости добычи. Но вскоре поняла, что ошиблась.

– Надо же, какой-то англичанин распоряжается нами, словно слугами. Будто бы Летиция не справилась!

– Справилась бы. И гораздо лучше, – подхватила дочь. – А мы на двоих набрали всего полкорзины. Едва ли хватит на всех.

– Значит, мужчины обойдутся без ягод, – заключила Бланш и повернула к лагерю. – Высокомерие – порок всех англичан. Их надо ставить на место.

Франческа энергично закивала. Они обе согласно осудили всех англичан скопом и Бельдана д'Арнонкура в особенности. И так увлеклись этим, что чуть не наткнулись на незнакомцев. Франческа первая услышала мужские голоса и подала предостерегающий знак рукой.

– Ш-ш...

Голоса доносились со стороны палатки.

– Неужели обнаружили могилу несчастного мальчика? – прошептала Бланш.

Франческа покачала головой:

– Не знаю. Оставайся здесь. Спрячься. Бельдан и Кристиано, наверное, на охоте. А беззащитный Ги лежит в повозке.

Графиня де Монфор закатила глаза, давая понять, насколько мало ее тревожит безопасность англичанина, но Франческа не дала ей ничего сказать, толкнув в ближайшие заросли. Быстро огляделась и не обнаружила ни сука, ни крепкой ветки, которую можно было бы использовать как оружие. Зато были камни. Много камней. Она подобрала один и прикинула на ладони его вес. Невесть какая угроза рыцарским доспехам, но если действовать неожиданно, Ги успеет вытащить меч.

Однако дела обстояли хуже, чем она предполагала. С края опушки Франческа заметила, что Ги лежит у потухшего костра, а вокруг сгрудились мужчины и что-то угрожающе требуют. Она колебалась всего одну секунду, а затем выскочила на поляну, раскидывая камни во всех направлениях и при этом криками стараясь отвлечь их внимание от Ги.

Это ей удалось. Один из камней угодил незнакомцу в лоб, и у того моментально выступила кровь. Два других камня звякнули о доспехи. Франческа так увлеклась атакой, что до нее не сразу дошло, что противники не собирались обороняться, а застыли, разинув от удивления рты. И Ги, вместо того чтобы воспользоваться передышкой, лежал, изумленно уставившись на нее.

Франческа остановилась как вкопанная и наморщила лоб. Несколько секунд единственным звуком в лесу оставался заливистый лай Медоры. Затем она увидела, что в лагерь возвращается Бельдан. Рыцарь усмехался, и Франческе захотелось забиться под повозку. Но воспитание взяло свое, и она собрала остатки гордости Дуччи-Монтальдо.

– Полагаю, это ваши люди, – проговорила она. – Можно было бы догадаться по тому, как они одеты и как от них воняет. А теперь прошу меня извинить: мы с матерью обнаружили в лесу источник, и я хотела бы выкупаться, пока не наступила ночь.

Франческа повернулась и с нарочитой неспешностью удалилась в лес. Не говоря ни слова, прошла мимо матери и тут услышала громкий голос Кристиано:

– Суровая дамочка. Видели бы вы, как она отделала господина, когда мы впервые попали в Бельведер.

По тропинке бегом спустилась Летиция с полотняным полотенцем в руках.

– Вот, для купания, – задохнувшись, проговорила она. – И еще ароматное розовое мыло. Хотя вряд ли поможет – запах серы стоит по всей округе.

– Говорят, что это полезно, – рассеянно ответила графиня. – Особенно если требуется успокоить дух.

– Духов, вы хотели сказать? – переспросила служанка. – Дьявольское место, я это чувствую. Уверена, что со времен язычества здесь не бывала ни одна христианская душа.

Франческа огляделась.

– Людей отпугивают запах и испарения, а не дьявол. А горячий источник не позволит нам замерзнуть даже прохладной ночью.

Позади, на поляне, послышался недовольный голос Бланш – она распекала Кристиано за то, что он упустил костер. Летиция и Франческа переглянулись: обе понимали, что графиню волновала не высота пламени. Бланш два дня назад покинула добровольное заточение и была вынуждена обходиться без бесконечных бокалов красного вина и призрачного покоя. И эта перемена начинала сказываться.

– Почему ты не предложила матери прогуляться со мной? Она бы смыла дорожную пыль и настроилась ... на сон.

– Прошу прощения, графиня, именно это я ей и предложила, но леди Бланш ответила, что с приходом молодчиков Бельдана в лагере слишком много дел.

– Я бы ей помогла. Ведь не всю же армию привел д'Арнонкур. Я насчитала только шестерых.

– Ей хотелось, чтобы вы ушли. Хотя бы ненадолго. – Летиция понизила голос: – Графиня напугана – несчастная женщина – и отнюдь не привидениями. Ее демоны в ней самой. И они окрепли вдали от покровительства Бельведера. Пусть побудет наедине с собой. Пойдемте на источник. Искупайтесь как следует. А когда вернетесь, я уверена, ваша мать вам обрадуется.

Теплая вода призывно искрилась. Франческа разделась, развесила одежду на ближайшем дереве и скользнула под водой к середине пруда. Летиция оказалась права: место было словно заколдованным. Но в то же время целебным. Франческа изогнула спину, позволяя ласковому течению прогонять тревожные мысли: о матери, о ее неудаче с людьми Золотого войска, о юном Фернальде и его печальной кончине. Наконец остались только тишина леса, журчание минерального источника и думы о Ги.

Он по-прежнему ее любил. Франческа в этом не сомневалась. Она намылилась – не спеша, с чувством – и стала вспоминать, как он называл ее по имени, как соприкасались их руки, как она кормила его и купала. Как он делился с ней своими маленькими тайнами, будто они опять помолвлены. Ги не мог сейчас ей признаться: рядом постоянно находились то брат, то Кристиано. Но Франческа знала: он этого хотел. И была уверена, что все еще впереди: и слова, и прикосновения, и поцелуи.