Однако Гвинейра знала истинную причину: Джеймс никогда не чувствовал себя на месте в роскошном салоне Киворд-Стейшн. Его миром всегда было сообщество овцеводов. Только ради Гвин он согласился жить в роскошном особняке и воспитывать здесь сына. Джеймс предпочел бы построить для своей семьи дом из блоков и сидеть перед камином, для которого он сам рубил бы дрова. Впрочем, эта мечта утрачивала свою привлекательность по мере старения. Сейчас он просто наслаждался теплом, которое обеспечивали слуги Гвинейры.

Гвинейра положила руку ему на плечо и тоже посмотрела на Глорию и своего сына.

— Она чудесна, — произнесла она. — Если однажды найдется подходящий муж для нее…

Джеймс закатил глаза.

— Вот только не начинай! — вздохнул он. — Слава богу, она пока еще не бегает за парнями. Как вспомню о Куре и том парне-маори, о твоей головной боли… Сколько лет ей тогда было?

— Просто она скороспелка! — встала на защиту своей внучки Гвинейра. Она всегда любила Куру. — Я знаю, что ты не очень-то жалуешь Куру. Но ее проблема состояла исключительно в том, что здесь она была не на своем месте.

Гвинейра расчесала волосы, прежде чем подобрать их наверх. Они все еще были длинными и волнистыми, хотя седина уже заметно преобладала над рыжиной. В остальном же она выглядела замечательно в свои семьдесят три года, и никто не давал ей ее возраста. Гвинейра МакКензи-Уорден была стройной и худощавой, как в юности. Хотя лицо ее похудело и его избороздили мелкие морщинки, оттого что она никогда не защищала свою кожу от солнца и дождя, Гвинейра сохранила свою женскую привлекательность. Ей не по душе была жизнь дамы из высшего общества, и вопреки всем жизненным опасностям она все еще считала редкой удачей то, что давным-давно, в возрасте семнадцати лет, оставила родительский дом, чтобы пережить рискованное брачное приключение.

— Проблема Куры состояла в том, что она с детства не знала слова «нет», — проворчал Джеймс. Спор по поводу Куры продолжался в течение многих лет, и это была единственная тема, которая когда-либо нарушала размеренное течение семейной жизни Джеймса и Гвинейры.

Гвин неодобрительно покачала головой.

— Опять ты говоришь так, как будто я боялась обидеть или наказать Куру, — недовольно сказала она.

Этот упрек тоже был не нов, хотя впервые его произнес не Джеймс, а подруга Гвин, Хелен О’Киф, и при одной мысли о Хелен, умершей в прошлом году, Гвин стало больно.

Джеймс поднял брови.

— Боялась обидеть Куру? Никогда! — Он принялся поддразнивать жену. — Именно поэтому вот уже три часа ты возишь по столу письмо, которое привез старый Энди. Открывай его уже, Гвин! Между тобой и Курой — восемнадцать тысяч миль. Она тебя не укусит!

Энди Макэран и его жена жили в Холдоне, ближайшем к ферме городке. На тамошний почтамт приходили письма для обитателей Киворд-Стейшн, и Энди любил подрабатывать почтальоном, когда приходила почта из-за океана. В ответ он ждал — как и все болтуны мужского и женского пола в Холдоне — немного сплетен об экзотической наследнице Уорденов. Джеймс и Джек с готовностью делились новейшими известиями о безумной музыкальной жизни Куры, и Гвинейра обычно не спорила. Ведь чаще всего новости были хорошие: Кура и Уильям счастливы, билеты на представления раскупают полностью, одно турне следует за другим. Однако в Холдоне, конечно, все равно сплетничали. Вот уже скоро десять лет, как они с Уильямом воссоединились. Действительно ли он верен Куре? В Киворд-Стейшн их безоблачное счастье продлилось ровно год. И если брак Куры и Уильяма в самом деле такой счастливый, то почему не благословлен другими детьми?

Гвинейре, которая сейчас дрожащими пальцами открывала пришедший из Лондона конверт, все это было безразлично. Ее волновало лишь отношение Куры к Глории. До сих пор родители Глории не проявляли к девочке никакого интереса, и Гвинейра молилась, чтобы так оставалось и дальше.

Однако на этот раз по лицу жены Джеймс понял, что в письме содержатся более будоражащие новости, чем обычные истории относительно успешного турне под названием «Хака и пианино». Впрочем, Джеймс догадался об этом еще раньше, как только увидел на конверте не угловатые буквы, выведенные рукой Куры, а беглый почерк Уильяма Мартина.

— Они хотят забрать Глорию в Англию, — бесцветным голосом произнесла Гвинейра, наконец отложив письмо. — Они… — Гвин искала нужное место в письме Уильяма, — они ценят наш труд, вложенный в воспитание их дочери, но очень переживают по поводу того, достаточно ли развиваются здесь «художественно-творческие» способности Глории! Джеймс, у Глории нет «художественно-творческих» способностей!

— И слава богу, — заметил Джеймс. — И как эти двое собираются ее развивать? Девочке предстоит отправиться в турне вместе с ними? Играть на флейте?

Виртуозная игра на флейте путорино была одним из кульминационных моментов их программы, и, конечно же, у Глории тоже имелся такой инструмент. Однако, к досаде бабушки Марамы, девушке ни разу не удалось извлечь без ошибок хотя бы один из «нормальных голосов», не говоря уже о знаменитом «вайруа», голосе духов.

— Нет, она поедет в интернат. Ты только послушай: «Мы выбрали маленькую, расположенную в очень живописном месте школу в окрестностях Кембриджа, где дают всестороннее женское образование, особенно в художественной и творческой областях…» Женское образование! Что они под этим подразумевают? — раздраженно пробормотала Гвинейра.

Джеймс рассмеялся.

— Готовить, печь, вышивать? — предположил он. — Французский язык? Игра на фортепьяно?

Судя по лицу Гвин, подобная идея не вызывала у нее энтузиазма. Поскольку она была дочерью мелкопоместного дворянина, ей довелось испытать все это на себе, но, к счастью, у Силкхэмов никогда не хватало денег на обучение дочери в интернате. Поэтому самого страшного безобразия Гвин сумела избежать, зато научилась таким полезным вещам, как верховая езда и тренировка пастушьих собак.

Джеймс тяжело поднялся и обнял ее.

— Брось, Гвин, все не может быть настолько плохо. Благодаря пароходам совершить путешествие в Англию стало проще простого. Люди отправляют детей в интернаты. Глории не повредит немного посмотреть мир. И природа вокруг Кембриджа очень живописная, как и здесь. Глория будет общаться с одногодками, играть в хоккей или во что там еще играют… Ну ладно, ей придется смириться с тем, что в Англии ездят в дамском седле. Нет ничего плохого в том, чтобы навести немного лоску, ведь бароны становятся все более и более важными…

Крупные фермы на Кентерберийской равнине, стоявшие здесь вот уже более полувека, приносили хороший доход, причем по большей части без особых усилий. Поэтому некоторые «овечьи бароны» во втором или третьем поколении вели легкую жизнь зажиточных помещиков. Однако были и такие фермы, которые пришлось продать за долги, и теперь они служили прибежищем английским ветеранам войны, имевшим кучу наград.

Гвин глубоко вздохнула.

— Ну, — с грустью произнесла она, — вот, наверное, и все. — Нельзя было разрешать Глории фотографироваться с лошадью. Но ей так хотелось. Глория так радовалась тому, что ей подарили пони…

Джеймс понял, что имела в виду Гвин: раз в год устраивался большой переполох по поводу того, чтобы сфотографировать Глорию и отправить фото родителям. Обычно в тот день девочку одевали в как можно более чопорное и скучное летнее платье; однако в последний раз Глория настояла на том, чтобы ее сфотографировали в седле на новом пони.

— Ведь это папа с мамой подарили мне Принцессу! — заявила она. — Они наверняка обрадуются, увидев ее на снимке.

Гвинейра нервно дергала недавно завязанный пучок волос, пока из него не выбились первые пряди.

— Нужно было хотя бы настоять на дамском седле и платье для верховой езды.

Джеймс мягко взял ее за руку и поцеловал.

— Ты ведь знаешь Куру и Уильяма. Может быть, все дело действительно в пони. Но ты с равным успехом могла послать фотографию Глории в праздничном наряде — тогда они написали бы, что ей не хватает фортепьяно. Наверное, просто пришло время. Они ведь должны были в какой-то момент вспомнить, что у них есть дочь.

— Довольно поздно! — возмутилась Гвин. — И почему они не дают нам права голоса? Они ведь совсем не знают Глори. И сразу в интернат?! Она слишком юна…

Джеймс прижал жену к себе. Признаться, он предпочитал видеть ее в гневе, нежели такой отчаявшейся и неуверенной, как сейчас.

— Многие английские дети отправляются в интернат уже в четыре года, — напомнил он ей. — А Глори двенадцать. Она справится. Может быть, ей даже понравится.

— Она будет совсем одна… — негромко произнесла Гвин. — Она будет тосковать по дому.

Джеймс кивнул.

— Наверняка поначалу все девочки тоскуют. А потом все как-то устраивается.

Гвинейра возмутилась.

— Если поместье родителей находится в двадцати милях, то конечно. Но в случае с Глори это восемнадцать тысяч километров! Мы посылаем ее на другой конец света, к людям, которые ее не знают и не любят!

Гвинейра закусила губу. До сих пор она никогда не признавала этого, напротив, всегда защищала Куру. Но, в принципе, это было правдой. Куре-маро-тини не было дела до своей дочери. И Уильяму Мартину тоже.

— А мы не можем сделать вид, что не получили письма? — Она прижалась к Джеймсу. И тот вдруг вспомнил совсем молоденькую Гвинейру, которая сбегала в стойла к погонщикам скота, когда не справлялась с претензиями своей новой новозеландской семьи. Но это серьезнее, чем рецепт ирландского рагу…

— Гвин, милая, они пришлют новое! Похоже, эта идея принадлежит не Куре. По всей вероятности, она как-то высказалась на этот счет, а потом, готовясь к следующему концерту, забыла. Письмо от Уильяма. Значит, это его затея. Возможно, он носится с идеей выдать Глорию за какого-нибудь графа при первом же подвернувшемся случае…

— Но раньше он ненавидел англичан, — напомнила Гвинейра. В недалеком прошлом Уильям Мартин был борцом за независимость Ирландии.

Джеймс пожал плечами.

— Уильям — парень гибкий, ты ведь знаешь.

— Если бы Глория была не одна, — вздохнула Гвин. — Долгое путешествие на корабле, все эти чужие люди…

Джеймс кивнул. Несмотря на его усилия успокоить жену, он прекрасно понимал Гвин. Глория любила работу на ферме, но ей не хватало тяги к приключениям, отличавшую Гвин и ее дочь Флёретту. В этом отношении девушка была совсем другой — и Гвин, и прадед девочки Джеральд Уорден никогда не боялись идти на риск, не говоря уже о Куре и Уильяме Мартине. Но здесь, видимо, сработало наследие маори. Марама, бабушка Глории, была мягкой женщиной, привязанной к земле. Конечно, она кочевала вместе со своим племенем, но если приходилось покинуть землю нгаи таху одной, она чувствовала неуверенность в себе.

— А если мы пошлем с ней другую девочку? — размышлял Джеймс. — У нее нет подруг среди маори?

Гвинейра покачала головой.

— Ты ведь не думаешь, что Тонга пошлет девочку из своего племени в Англию! — заметила она. — Не считая того, что я не припоминаю ни одну из них, которая дружила бы с Глорией. Впрочем… — Лицо Гвин просветлело. — Да, это было бы неплохо!

Джеймс терпеливо ждал, когда жена озвучит свою мысль.

— Конечно, она еще очень юна…

— Кто? — не выдержав, спросил он.

— Лилиан, — ответила Гвин. — С Лилиан они отлично поладили, когда Илейн приезжала в прошлом году. В целом это вообще единственная девочка, с которой когда-либо играла Глория. К тому же Тим и сам учился в Англии. Возможно, такая идея придется ему по душе.

При упоминании Лилиан Джеймс невольно улыбнулся. Еще одна правнучка, но на этот раз совершенно плоть от плоти его. Илейн, дочь Флёретты, вышла замуж и жила в Греймуте. Ее дочь Лилиан была старшей из четверых детей. Единственная девочка, новая копия Гвинейры, Флёретты и Илейн: рыжеволосая, живая, всегда в хорошем настроении. Сначала Глория слегка робела, когда в прошлом году познакомилась с Лилиан. Но та быстро растопила лед. Она болтала без умолку, рассказывая о школе, подружках, лошадях и собаках, ездила с Глорией верхом наперегонки, просила, чтобы та научила ее языку маори и съездила с ней в гости к племени, живущему в Киворд-Стейшн. Гвинейра впервые в жизни видела, чтобы ее правнучка Глория хихикала и секретничала с другой девочкой. Эти новоиспеченные подружки пытались подслушать, как Ронго Ронго, повитуха и тохунга маори, творит заклинание, а потом Лилиан показала Глории кусок нефрита, который подарила ей Ронго Ронго и который девочка берегла как настоящее сокровище. Малышка не уставала выдумывать собственные истории.

— Я спрошу отца, сделает ли он для камня оправу, — важно заявила она. — Тогда я повешу его на золотую цепочку и буду носить на шее. А когда познакомлюсь с мужчиной, за которого выйду замуж, он… он… — Лилиан не могла определиться между «будет жечь, как раскаленный уголь» или «будет биться, как сердце».