– Ой, тетя Кира, ты проснулась! А мы с папой тихонько сидим, чтоб тебя не разбудить! Он сказал, что тебе выспаться нандо!

– Ага! Нандо, нандо! – тихо засмеялась Кира, садясь на раскладушке. – Зачем опять в слово буковку лишнюю вставил?

– А так же лучше говорить – нандо! Ты послушай сама – так звонче получается! Там как раз буковки этой не хватает… А без буковки слово совсем какое-то скучное получается, правда?

Кира только руками развела в ответ – ну что на это ребенку возразишь? Вроде и правда – скучное. И вообще – может, из него, из Егорки, поэт потом вырастет? Или писатель? Или другая какая творческая личность? А что, вполне может быть! Вот же придумал – слово ему скучное…

– Пойдем на кухню, папа тебе кофе будет варить! С этой, с как ее, я забыл…

– С корицей, – просунулось к ним на балкон улыбающееся лицо Стаса. – Ты когда-нибудь пила кофе с корицей?

– Не-а… – помотала лохматой головой Кира, потягиваясь. – Только можно, я сначала под душ, а потом уж буду эти ваши… Какао с чаем…

Опять время перевернулось и потянулось счастливой вереницей часов и минут. Длинное время. Короткое время. Странное время. Время, сплетенное из обыденных действий и ничего не значащих слов, и коротких взглядов, пронзительных и острых, когда сжимается горло и опускаются вниз глаза, чтобы спрятать подальше неловкую улыбку. Хотя и попробуй спрячь-ка ее, эту улыбку! Она ж все равно выползет – совершенно дурацкая и нелепо дрожащая. А это случайное соприкосновение рук – это же вообще сплошное получается наказание, господи! Попробуй выдержи его, и не дернись, как током пробитая, и не «покрасней удушливой волной» после этого вдруг соприкосновения…

Гулять вечером не пошли – дождь зарядил. Теплый, июльский, свежий. Сидели втроем на диване, уставившись в экран телевизора, смотрели старый фильм про человека-амфибию, влюбленного в девушку красоты необыкновенной. Внимательно смотрели. Стас протянул руку, накрыл теплой ладонью ее ладонь, и сердце дернулось, и застучало припадочно, и зазвенело… Или не зазвенело? Или… Что это так звенит? Так неправильно, так настырно… Господи, так это же в дверь звонят!

Кира подскочила с дивана как ужаленная, побежала в прихожую, но на полпути остановилась, оглянулась на своих гостей испуганно. Егорка тут же обезьянкой вскарабкался на отца, обхватил его шею руками. Затих. Только спина маленькая под отцовской рукой подрагивала. В темноте не видно было, конечно, но Кира уже знала, что она дрожит, эта маленькая спина. Чувствовала. Она ж была ей уже не чужая – она ж Егоркина была…

Подкравшись на цыпочках к двери, она осторожно заглянула в дверной глазок. Кирилл. Лицо довольное, улыбающееся. Мокрые волосы ежиком. В руках – корзинка с клубникой. Господи, у нее когда-то был бойфренд Кирилл! Сын адвоката Линькова! Хотя почему был… Он и сейчас есть. Куда его девать-то? И что делать? Открыть ему, что ли? Он ехал к ней, ягоды вон вез…

Руки не поднялись, чтобы открыть дверной замок. Воспротивились. Не захотели. Вцепились ладонями одна в другую и не захотели. Стыдливо опустив голову, она прокралась обратно в комнату, тихо села на диван, замерла. А Кирилл все звонил, звонил настойчиво, и они сидели втроем и слушали эти звонки, пока последний из них не оборвался на коротком обиженном всхлипе. А потом подал голос ее мобильник. И тоже звал ее к себе настойчиво – как плакал. Нет, ну зачем она так с ним, с Кириллом? Может, и не надо было… Может, стоило его впустить, стоило рассказать грустную судебную Егоркину историю, и они бы придумали чего-нибудь – уже втроем… Правда, Кирилл покапризничал бы для виду, а потом обозвал бы ее обязательно «Машей с морковкой». Ну и что. И пусть. Все равно бы он помог, если б она на этой помощи настояла. Тоже поиграл бы в доброго самаритянина под ее чутким руководством. Хотя – нет. Не надо ей никакой игры, и руководства тоже не надо. Не пустила, и правильно. Потому что у них здесь, в этой ее квартирке, уже никто в добрых самаритян не играет. Здесь, похоже, свое, обособленное действо начинается. Под названием – другая жизнь…

Егорка так и уснул на отцовских руках – очень быстро, с перепугу, наверное. Стас поднялся с дивана, понес его в Кирин закуток за шкаф. Кира тоже поднялась, вышла на балкон, вдохнула настоявшийся влагой воздух, потом протянула руки навстречу дождю – несколько тяжелых капель тут же радостно и тяжело плюхнулись в горячие ладони. Хорошо. Можно поднести мокрые ладони к лицу, собраться с мыслями хотя бы на время, хотя бы на несколько секунд…

Не получилось у нее этих нескольких секунд. Другие, такие же горячечные ладони уже легли ей на плечи, и внутри оборвалось все, и полетело куда-то к чертовой матери, и вернулось, и заплясало вокруг в радостном хороводе-празднике… «Господи, что это я творю-то?» – мелькнула у нее в голове последняя здравая мысль, принадлежащая еще той, правильной и разумной Кире Воротынцевой, и тут же эта мысль была изгнана прочь, как зануда-отличница со школьной разудалой вечеринки.

Очень, очень разумной и правильной девушкой была Кира Воротынцева. А что делать, не было у нее за душой роскоши-заначки на неразумность да неправильность – так она сама всегда совершенно искренне полагала. С двенадцати сознательных лет и не было. С тех самых пор, как разделила она с мамой лямку женского и материально не обеспеченного одиночества, впряглась в нее, как бурлак на Волге. Стало быть, и путь бурлацкий для Киры Воротынцевой был определен только один – тяни и тяни разумно и правильно эту лямку, иди и иди по берегу, рассчитывая каждый свой шаг. Может, и придешь куда-нибудь. А не придешь, так упадешь. Именно туда и упадешь – в эту проклятую материальную плохообеспеченность… Вот кто бы сказал ей еще месяц назад, что под горячими мужскими ладонями у нее коленки подогнутся и от всей ее разумности-правильности даже мокрого места не останется, она бы… Как там красиво говорится?

Рассмеялась бы ему в лицо? А что? Может, и рассмеялась бы… Потому что это ж действительно со стороны смешно! Вот так, сразу да в омут, после двухдневного всего лишь знакомства…

Что и говорить – застигла судьба Киру Воротынцеву врасплох. Потому что ей, судьбе, на правильные да разумные устои Киры Воротынцевой вообще наплевать. У нее такие дела по своему закону творятся. Закону парности. Хочешь не хочешь, а блюди его, чтоб обязательно каждой твари по паре. Да ей бы, разумнице-судьбе, хоть в принципе, хоть как-нибудь уследить за святым этого закона исполнением! Графика-то для нее никто не придумал… Когда, в какое время она каждой твари эту самую пару по разнарядке выдаст – никто и не знает. Тут уж, извините, на каждую тварь по времени, для нее подходящему, и не наздравствуешься. Сама должна почуять, где есть пара, а где и не пара…

Видно, Кира Воротынцева очень сильно все это прочувствовала. И счастливый мужчина по имени Станислав – тоже. Потому что ночь июльская для них как началась, так сразу и закончилась. И опомниться не дала. Правда, к рассвету сжалилась, позволила провалиться в короткий и глубокий счастливый сон под радостный аккомпанемент проснувшихся уже птиц, под теплый сырой ветер, игриво метнувший Кирину прядь волос на чуть проросшую щетиной мужскую щеку. «… Любовь не превозносится, не гордится, любовь не бесчинствует, не раздражается, не мыслит зла…» – проплыло через Кирин сон оставленное когда-то в детской памяти послание апостола Павла к коринфянам. Видимо, та самая коринфянка, в ней затаившаяся, решила так о себе напомнить. А может, наружу выйти решила. Может, время ее пришло…

В общем, проспала свое понедельничное рабочее утро Кира Воротынцева. Впервые в своей молодой жизни проспала. Соскочила как заполошная, когда солнце уже возмущенным лучом по глазам ударило – вставай, бессовестная! Соскочила и заметалась между ванной и платяным шкафом, на ходу успевая нырнуть на кухню к Стасу, пытающемуся успеть сварганить ей завтрак на скорую руку.

– Стас, как фамилия истицы? Фу ты, господи… Татьяны твоей?

– Никитина…

– А твоя? Ты тоже Никитин?

– Ну да… Она не стала фамилию менять после развода. Иди завтракай, Кира!

– Нет, не успеваю… – проговорила она уже из прихожей, пытаясь застегнуть непослушными пальцами ремешки босоножек.

– Ну хоть кофе глотни! – вышел он к ней, неся на весу чашку.

– Ага, давай…

Распрямившись, она залпом влила в себя кофе, потом обвила шею Стаса руками, проговорила ему в ухо торопливо:

– Никуда не выходи, ладно? Жди меня, я скоро… Я судебное решение у Линькова возьму – и сразу назад…

До автобусной остановки она шла быстро, но осторожно. Несла себя как драгоценный сосуд. Наверное, так коринфянки ходили – боялись расплескать разлившееся по всему организму счастье. И в автобусе так же ехала осторожно. И улыбалась сама себе. Правда, чем ближе к месту работы, тем более, продираясь сквозь счастье, как наглый сорняк, рос и рос внутри у нее большой и противный знак вопроса: а как же адвокатская твоя карьера, Кира Воротынцева? Прахом пошла? Та самая карьера, обещанная адвокатом Линьковым на озере, в желтых кувшинках? Не знала она, как ей теперь отвечать на этот вопрос. Ну его. Лучше вообще от него уйти – хоть на время. А там видно будет…

– Доброе утро, Сергей Петрович, дайте мне дело Никитиной посмотреть! – протараторила она на одном дыхании, плюхаясь в кресло перед столом адвоката Линькова. – У вас вчера утром по нему процесс был!

– Зачем тебе? – уставился он на нее настороженно. – И что за спешка такая?

– А мне нужно очень… Вернее, мне интересно…

– Да брось, Кира. Ничего в этом деле интересного нет. Так, обыкновенная семейная грязь, бытовуха сплошная. Иди лучше у Петечки дело возьми, у него вчера очень интересный процесс был…

– Нет, Сергей Петрович. Я хочу решение по иску Никитиной посмотреть.

– Да зачем?!

– Ну как зачем? Интересно же, как это вам удалось так ловко направить ребенка Никитиной, пятилетнего Егора, на верную гибель…

– Господи, Кира… Ну что ты несешь? Ишь, пафос какой себе позволила – на гибель, главное…

Еще скажи – на погибель… Запомни, девочка, не может умный адвокат позволить себе такого идиотского пафоса!

– Да я еще не адвокат, мне можно.

– Нет, нельзя! – повысил голос Линьков, сердито сверкнув глазами. И хлопнул сухими ладонями по столу так, что подпрыгнула маленькая керамическая пепельница и желтый, докуренный до самого фильтра окурок, выскочив, покатился по разложенным на столе бумагам. – Нельзя! Ты понимаешь это или нет? Или ты хочешь, чтобы я окончательно в тебе разочаровался?

– Пап, ты чего шумишь?… – удивленно спросил Кирилл, просунув голову в дверной проем. – Там же у Клары Борисовны клиент сидит…

– Уйди отсюда! – так же сердито, но уже потише проговорил Сергей Петрович сыну. – Уйди, без тебя разберемся!

– И все-таки дайте мне это дело, Сергей Петрович, – смело улыбнулась навстречу его раздражению Кира. – Мне правда очень надо.

Он долго смотрел на нее молча и зло, будто концентрируя в себе скопившееся раздражение. Хотел снова его в Киру выпустить, да передумал. Решил, видно, что не пристало адвокату Линькову перед стажеркой такой красивый бисер метать. Эмоции драгоценные на нее тратить. И сразу обмяк как-то, прикрыл устало глаза и, улыбнувшись холодно-вежливо и равнодушно, решительно вынул из ящика стола тоненькую пластиковую папочку, небрежно бросил ее перед Кирой.

– На. Смотри. Ничего такого особенного там нет… Дело как дело. Пустяки.

– Ну да… – тихо проговорила Кира, грустно усмехаясь. – Пустяки, конечно. Взять и отдать ребенка матери-сектантке, пусть она везет его на верную погибель…

– Да при чем здесь ребенок, Кира! Дался тебе этот ребенок! Что делать – значит, судьба у него такая! Дело тут вовсе не в ребенке…

– А в чем? В чем тогда дело?

Он снова вздохнул тяжело, потом побарабанил пальцами по столу, потом стал смотреть в окно тоскливо. Потом резко повернул к ней голову, проговорил устало:

– Нет, не выйдет из тебя адвоката, девочка. Не выйдет. Ты, видно, главного в нашем деле так и не поняла. А сразу не поняла, потом уже не поймешь. Ты такая, какая есть, и тебя уже не переделаешь. А жаль. Ты очень, очень способная девочка…

– Нет, почему же… Я все поняла, Сергей Петрович…

– Нет, не поняла. А зря. Потому что здесь все очень просто, милая Кира. Вот, смотри… Есть клиент. Он пришел именно к тебе – у него проблема. И платит он деньги тебе. Именно за то и платит, чтобы ты его, его проблему решила! Он нанимает адвоката для решения своей проблемы, а не чьей-то другой. И тебе ничего не остается, как хорошо и качественно сделать свою работу. А других вариантов у тебя просто нет, Кира…

– Ну да… Киллера тоже нанимают для того, чтобы он хорошо и качественно сделал свою работу. И деньги ему за это платят…

– Ну знаешь! – весело-возмущенно округлил на нее глаза Линьков и даже руки развел в стороны, опешив от такой наглой аллегории. – Ну ты даешь!

– Кира! Кирочка! К телефону тебя! – как во спасение прозвучал громкий капризный голос Клары Борисовны из общей комнаты. – Иди быстрее, мама спрашивает!