— Я помню, кто такая Аннемари, — перебила ее Броуди. — На сайте дедушки сказано, что его жена Молли — твоя мать — была сестрой Анни Мюррей, знаменитой бродвейской звезды. Я стала искать информацию о ней с помощью «Гугл» и узнала, что ее настоящее имя — Аннемари Кенни. Она была невероятно красива, но ты ведь говорила, что она была всего лишь танцовщицей кордебалета.

Меган небрежно отмахнулась от этого замечания, словно отгоняла назойливую муху, и сделала еще один большой глоток вина.

— Словом, мама, я и Броуди поплыли на пароходе, чтобы погостить у Аннемари в ее нью-йоркской квартире. Мы пробыли там целый месяц. Через несколько дней после нашего приезда туда Броуди зачем-то отправилась в собор Святого Патрика на Пятой авеню — она вечно пропадала в церкви, наша Броуди, зажигала свечи, молилась, заказывала панихиды и все такое прочее. Я всегда подшучивала над ней, говоря, что ей следовало бы уйти в монастырь и стать монахиней. И вдруг, спустя несколько часов, она приводит к нам на чай какого-то молодого человека. — Голос матери стал мягким и хриплым, на лице появилось мечтательное выражение. Ее лицо, еще несколько минут назад бледное и осунувшееся, порозовело. Она выглядела совершенно по-другому и ничуть не походила на ту женщину, которую знала Броуди. — Он был красив, красив настоящей мужской красотой — высокий, с темными вьющимися волосами и выразительными синими глазами. Словом, типичный ирландец. — По губам матери скользнула легкая улыбка. — Разумеется, это был твой отец, Луис Сильвестр. Похоже, они с Броуди были влюблены друг в друга по уши. И меня тут же обуяли муки ревности, потому что и я влюбилась в него с первого взгляда.

Броуди живо представила себе эту сцену. Мама, которой недавно исполнилось девятнадцать, Броуди с ореолом святости вокруг головы, двумя годами младше, ее бабушка Молли, которой в то время было около сорока… И все они сидят в квартире Аннемари на Манхэттене, которая, должно быть, выглядела потрясающе, обставленная роскошной мебелью, с коврами, в которых по щиколотку тонут ноги…

Меган допила свой бокал и подлила себе еще вина.

— И я решила увести его у своей сестры, — мрачно продолжала она. — Я лезла из кожи вон, чтобы он обратил на меня внимание. Броуди, бедная невинная Броуди ничего не замечала, зато мать видела все. Она сказала, что если я не прекращу свои штучки, она отречется от меня. Не знаю, действительно ли она готова была так поступить, но в то время меня это ничуть не волновало. Я любила свою семью, но твоего отца я любила больше. Я совершенно потеряла голову и вознамерилась заполучить его во что бы то ни стало.

Броуди не знала, как себя вести, и чувствовала неловкость — но ведь она сама пожелала узнать правду, так что ей оставалось только сидеть и слушать. Она подлила себе чаю — вино монополизировала мать.

— Но задуманное удалось мне только тогда, когда мы оказались на пароходе, идущем обратно в Ливерпуль, — разумеется, мы с Луисом познакомились не на корабле, как я всегда тебе рассказывала. Хотя следует отметить, что Луис гостил в Америке у своего однокурсника. Он поменял свой билет, чтобы вернуться обратно вместе с нами одним рейсом. Они с Броуди не были обручены или еще что-нибудь в этом роде, но всем было понятно, что вскоре они поженятся. Наверное, ты можешь сказать, что я соблазнила его, — задумчиво протянула мать. — Не стану вдаваться в интимные подробности, — дочь с облегчением вздохнула, — но к тому времени, когда судно прибыло в Ливерпуль, Луис понял, что любит меня, а не мою сестру.

— И что было дальше?

— Не успел пароход причалить в порту, как мы, подобно последним трусам, улизнули с корабля и сбежали. — На лице матери появилось странное выражение, как будто она вновь переживала чувство вины и свою безумную страсть. — Я даже оставила на борту часть своего багажа, чтобы нас не хватились как можно дольше. Неделю спустя мы поженились, получив на это специальное разрешение[28]. И с того момента я никогда не оглядывалась назад. Я решила порвать связь с семьей; меня мучил стыд. Твой отец купил этот дом, и мы осели здесь. И когда мои дети начали умирать один за другим, мне показалось, что судьба жестоко посмеялась надо мной. А потом у нас родилась ты, и твой отец настоял, чтобы мы назвали тебя Броуди. Но знаешь, что я тебе скажу, милая, — продолжала мать, лучезарно улыбнувшись и вновь став молодой, пусть даже всего на мгновение, — несмотря ни на что я никогда ни о чем не жалела. Недаром же говорят, что любовь требует жертв. По-моему, вы с Колином совсем недавно имели возможность убедиться в этом на собственном опыте.


— Вся штука в том, Колин, что я сожалею о том, как все получилось, пусть даже мама ни в чем не раскаивается, — говорила Броуди двумя часами позже, после того как отвезла Меган домой, ведь та была слишком пьяна, чтобы сесть на свой велосипед. Броуди необходимо было с кем-нибудь поговорить, а Колин был единственным человеком, которому она могла излить душу. Она позвонила ему, и он сразу же приехал. — На веб-сайте написано, что Анни Мюррей — это та самая Анне-мари — умерла только в тысяча девятьсот девяностом году, в возрасте восьмидесяти одного года. Я могла написать ей, даже съездить к ней в Нью-Йорк. Оказывается, у мамы была сестра, которую звали Броуди, и два брата, оба младше ее. Не исключено, что они еще живы. Кроме того, у меня могут быть двоюродные братья и сестры, и наверняка их много.

— Ты хочешь попытаться их найти? — спросил Колин.

— Ох. Даже не знаю, — вздохнула Броуди. Ее дед смотрел с экрана компьютера, не сводя с нее взгляда. — Раньше я бы не раздумывала ни секунды, но ведь это случилось шестьдесят лет назад. — Голос у нее дрогнул и сорвался.

— А твоя мать не будет возражать?

— Она ничего не имела против. В любом случае, не думаю, что меня бы это остановило. Она не имела никакого права скрывать от меня мою же семью.

— Уверен, что никто не держит зла на твою мать спустя столько времени. Кто знает, может, они будут только рады снова увидеться с ней — и заодно познакомиться с тобой, — осторожно проговорил Колин, явно стараясь подбодрить жену. Он проявил такое понимание, был так добр и внимателен к ней, что Броуди спросила себя, какого черта она живет здесь, одна, а он — в другом доме, за много миль отсюда? Но потом она решила, что достаточно один раз упомянуть Мэйзи, и она поймет почему. — Хочешь, я сделаю это для тебя?

— Как? У тебя же нет компьютера.

— Теперь есть. Я купил его после того, как мне понадобились кое-какие сведения по работе, а тебя не было рядом, чтобы найти их. Ну вот я и решил, что пора научиться стоять на собственных ногах.

Странно, но Броуди вдруг почувствовала себя уязвленной. Она предпочитала думать, что Колин не в состоянии обойтись без нее.

— Как твои дела?

— Нормально, спасибо. Все оказалось легче и проще, чем я думал. В школе появилась новая учительница, она живет неподалеку. Завтра она зайдет ко мне, чтобы показать, как создать электронный адрес.

Она? Броуди окончательно пала духом.


— Привет.

Ванесса оторвалась от мольберта и подняла голову, но не увидела того, кто обратился к ней. Судя по голосу, это был ребенок. Она мысленно приказала ему оставить ее в покое, но голос не унимался.

— Привет, — снова сказал он. — Я здесь, рядом с вами.

Это и в самом деле оказался ребенок — с короткими кудрявыми рыжими волосами и пухленькими розовыми щечками, усеянными брызгами веснушек. Поначалу Ванесса даже не поняла, кто это — девочка, похожая на мальчика, или же мальчик, похожий на девочку. Он (или она), похоже, стоял на чем-то, в противном случае росту в нем должно было быть не меньше семи футов, поскольку кирпичная стена, даром что осыпалась, достигала в высоту не меньше шести футов, а он (или она) положил на нее локти.

— Что вы делаете? — полюбопытствовал ребенок.

— А на что похоже то, что я делаю? — вопросом на вопрос ответила Ванесса. — Рисую. — Она очень не любила, когда ее прерывали во время работы. Наступило самое лучшее время суток — утро. Диана и Броуди только что ушли на работу, а Рэйчел и Поппи еще не спустились вниз. Между деревьев висела легкая дымка, в воздухе пахло сыростью, но Ванесса чувствовала, что наступающий денек будет ясным и жарким. Нынешнее погожее лето с его бесконечными солнечными днями приводило ее в восторг. Ванесса считала, что ей повезло хотя бы в том, что именно в этом году она стала художницей. При всем желании она не могла припомнить, какое еще лето было таким же чудесным и теплым, но ведь тогда она была настолько увлечена своей работой, что у нее просто не было времени хотя бы выглянуть в окно.

— Я вижу, что вы рисуете, — с некоторым высокомерием заявил ребенок. — Меня интересует, что именно вы рисуете?

Ванессу так и подмывало ответить маленькому наглецу, чтобы он (или она) не совал нос не в свое дело. Она и сама толком не знала, что именно рисует сегодня утром; ей просто хотелось испятнать красками холст и посмотреть, что из этого выйдет.

— Я экспериментирую, — коротко бросила Ванесса, надеясь, что после такого-то ответа ребенок отстанет от нее и оставит ее в покое.

Но, похоже, что в его (или ее) намерения ничего подобного не входило.

— Знаете, ваш эксперимент выглядит очень даже ничего, — сообщил детеныш. — Кстати, мне бы тоже хотелось поэкспериментировать.

— А тебе никто и не мешает. — Конечно, таким тоном с детьми разговаривать нельзя. — А почему ты не в школе? — спросила Ванесса, пытаясь проявить педагогический талант.

— Я плохо себя чувствую.

— На мой взгляд, ты выглядишь вполне нормально. — И действительно, он (или она) выглядел олицетворением здоровья.

— У меня болит живот. Причем очень сильно.

— В таком случае тебе нужно сходить к врачу. — Действительно, порозовевшие щечки вполне могли означать, что у ребенка жар. Или лихорадка.

— А вы отведете меня к нему?

Ванесса лишь презрительно фыркнула.

— Ни за что! Делать мне больше нечего. — Нет, ну и угораздило же ее оказаться в таком положении! Конечно, это ужасно, что она отказывается отвести больного ребенка к врачу, но, с другой стороны, она никогда не видела этого малыша и посему не может нести за него (или все-таки за нее?) никакой ответственности. — А где твои мама и папа? — поинтересовалась она.

— Папа на работе, а мама служит в армии. Они развелись. Мама заявила, что роль только жены и матери ее не устраивает.

— И твой папа преспокойно отправился на работу, зная, что ты плохо себя чувствуешь? — Ванесса невольно испытала негодование. Некоторые люди просто не заслуживают иметь детей.

— К тому времени как у меня заболел живот, он уже ушел.

— А сейчас он болит по-прежнему? — Черт возьми, что же ей делать? Будучи единственным взрослым человеком в пределах видимости, Ванесса решила, что она все-таки обязана предпринять хоть что-нибудь. — Ты вообще-то завтракал сегодня утром? — А можно ли ребенку есть что-нибудь, если у него болит живот? Проклятье, об этом надо спрашивать не у нее — Ванесса совершенно не разбиралась в таких вещах.

— Нет, сегодня утром у меня во рту не было ни крошки.

— А как насчет теплого питья?

— Нет, ничего такого у меня тоже нет.

— А на чем ты стоишь?

— Здесь, в стене с моей стороны, выпали кирпичи: я стою на них.

— Если ты перелезешь через стену ко мне, я могу угостить тебя теплым молоком. — Пожалуй, это было самое меньшее, что она могла сделать, хотя и питала к детям стойкую неприязнь, как, впрочем, и к кошкам, и к собакам.

— А я могу взять с собой свои краски, чтобы мы вместе нарисовали картину после того, как я выпью теплого молока? — с волнением поинтересовался ребенок.

— Почему бы и нет? — ответила Ванесса сквозь зубы. Сердце у нее упало. Она отчаянно хотела отказаться, но тогда она чувствовала бы себя Злой Ведьмой с Запада[29]. Похоже, сегодняшний день пропал. — Как тебя зовут? — По крайней мере, теперь она узнает, кто перед ней — мальчик или девочка.

— Чарли. Я сейчас принесу свой набор для рисования.

Ребенок исчез, но только для того, чтобы вновь появиться буквально через несколько секунд, чего вряд ли можно было ожидать от малыша с больным животиком. Он ловко перепрыгнул через стену, держа в руках коробку с красками, дешевый альбом для рисования и тряпичную куклу с неестественно длинными ногами, зажатую под мышкой. Ванесса окинула одобрительным взглядом невысокую стройную фигурку, но тут же с разочарованием отметила короткую джинсовую юбочку и узкие красные штанишки.

— Чарли — уменьшительное от чего? — с подозрением поинтересовалась она.

— От Шарлотты.

— Красивое имя.

— Я его ненавижу. А как зовут вас?