Неожиданно, ослабшее тело Ислы, казавшееся безжизненным, пробудилось. Она, хоть и слабо, но произнесла так, чтобы присутствующие викинги и жрица слышали.

– Я видела своего отца и видела своего мужа. Они сидели все там и смотрели на меня, – сказала Исла потухшим голосом. – Я видела своего господина, своего короля. Он сидел в саду, среди белых цветов на зелёной траве. Я слышала его голос, он манил меня. Он ждёт меня. Ведите меня к моему мужу, моему королю.

После этой церемонии и слов Ислы, девушку отдали ведьме. Викинги отступили, оставшись как стражи за бортом закрытого корабля. Когда Оливия, держа ослабевшую девушку за руку, входила через «дверь» в сложенную из больших веток и шкур комнату на борту корабля, то до её слуха долетели последние слова измученного сознания Ислы:

– Там не было Сигара, не было моего мальчика, его там не было… – её шёпот потух, и ведьма ничего больше не услышала. Ей даже показалось, что она этих слов не слышала вовсе, что они прозвучали в её голове, и там затерялись в тёмных уголках памяти.

«Ангел смерти», согласно традициям, которые Оливия изучила у жреца, приняла у Ислы её браслеты, снятые с рук и ног. В комнату вошёл жрец, в его руках был кубок. Он дал его Исле, она испила с него, но не до конца, тогда Оливия почти насильно заставила её выпить до дна. Послышались удары, это викинги стучали по щитам палками и рукоятками мечей, чтобы заглушить крик девушки, чтобы этот последний крик не проник в сознание других девушек, и не завладел бы ими, внушая и пробуждая в них страх и смерть. Ведьма обвязала шею, лежащей почти без чувств Ислы, верёвкой, что бы задушить её. Но, как только натянулась верёвка, Оливию остановил Варг. Он отстранил старуху, грозно прорычав:

– Это успеется. Сперва, я получу наслаждение.

Он начал раздеваться, снимая с себя платье жреца, со всеми побрякушками. Исла лежала без чувств, а Оливия, выпучив от негодования единственный глаз, вперилась им в похотливого жреца.

– Это моё право, – сказал Варг вожделенно наслаждаясь юным телом Ислы, лежащим открытым перед ним, не защищённым, словно девственным.

Полуобнажённый он подошёл к телу Ислы, открыв рот от предвкушения свежего, упругого, молодого тела девушки. Не успев занести ногу над лежащим юным телом, он почувствовал острую боль в спине, парализующую не только мышцы его конечностей, но и дыхание. Он замер, потом, словно ужаленный ядовитым пауком, опустился на колени, на время, потеряв равновесие, он упал на руки, так и застыв на месте. В его спине торчал кинжал – длинный инкрустированный нож Олафа. Всё-таки он пригодился, поставив точку в жизни лицемерного жреца. Словно невидимая рука Олафа, с того света нанесла этот смертельный удар. У Варга потемнело в глазах. Потом он, где-то в отдалении услышал голос, как ему показалось, шипение, змеиное дыхание.

– Не бывать двум жрецам на этих островах, – вполголоса, сказала Оливия, наблюдая, как её слова – яд, проникает в него. Она обошла Варга, держащегося за деревянные доски корабля, и присела, что бы он её видел. Она не знала, что у него в глазах тьма.

– Всё-таки она моя племянница, – уже спокойнее, не так эмоционально, сказала Оливия. Последняя оборона умирающего сознания жреца уступила, и он, еле дыша, спросил:

– За что?

Всё что она тогда решила сказать, были слова, накипевшие в её злобе, как остаток той желчи, которая не имела выхода из её мстительной души, и лишь сейчас ледяным дыханием ненависти выходила из неё.

– Ты не убил его.

– Кого? О чём ты? – путаясь в мыслях, задыхаясь и находясь в предсмертном бреду, спросил жрец.

– Ты должен был принести его в жертву.

– Нет, нет, это ты отобрала его, – ответил он, собираясь с последними мыслями.

– Что? Зачем он мне, если я сама, лично, принесла его тебе?

Его сознание затуманилось, мысли путались, ему было тяжело дышать, он чувствовал, что умирает. Она нагнулась к его голове, и её губы приблизились к самому уху Варга. Она прошептала:

– Ты посмел насмехаться над моим мужем, Робертсоном, когда прятался у его могилы, словно тень. Ты даже его тени недостоин. Я отомщу за него, – последние слова она сказала со злобой, с дикой злобой. – Я его карающая рука.

После этих слов его тело рухнуло. Ведьма, ещё не упокоившись, находясь вне себя от ярости и ненависти, нанесла с десяток колющих ударов кинжалом в бездыханную грудь трупа.

Расправившись с ним, она прислушалась, не подглядывают ли за ней. Но потом успокоившись, она подошла к лежащей, ещё живой, но не способной к жизни Исле, и нагнулась над ней, принюхиваясь, словно дикий зверь. Она дышала, всё ещё дышала, жизнь ещё не покинула юного, полного энергии, но обмякшего тела, – из-за слабого яда, выпитого ею из кубка.

Оставив племянницу на смертном ложе, рядом с вещами Олафа, выложенными, словно в них был невидимка, Оливия, скинув с себя платье ведьмы и облачившись в одеяния Варга, накрыв на голову плед, попятилась назад, глядя на мёртвое тело обнажённого жреца, с торчащим кинжалом в груди. Она взяла со стены связанные сухие ветки и поднесла их к горевшей лампе. Ветки зажглись. Горящим факелом она подожгла шкуры, несколько веток, торчащих из стены, желтое пламя зашипело, забирая все новые предметы в свои объятия. Выйдя за дверь, она бросила в неё факел и спустилась с дымящегося корабля.

Викинги, ожидавшие Варга, расступились, давая возможность пятившемуся назад жрецу, отойти от корабля. Они узнали жреца по его одеянию, хотя его лица, из-за накинутого на голову пледа, не видели. Жрец, согласно обычаю, не должен был отворачиваться или поворачиваться спиной к захоронению усопшего.

Как только жрец – переодетая Оливия, ушёл, викинги замкнули цепь и стали бросать на корабль горящие палки, разжигая его больше. Корабль оттолкнули, и горящая могила, где покоились три тела, отошёл от берега. Волны приняли горящее судно и унесли его вдаль прямого залива в открытое море, где горящий корабль таял в серой мгле появившегося тумана, разрушаясь и уходя под воду, в тёмные глубины мрака.

Глава 49

Они стояли в полной готовности – сорок шесть викингов, смелых воинов, ожидали нападения с моря. В воду они не вошли, врага хорошо видно с берега. Обнажив мечи, ножи, топоры, сорок шесть отважных человек по приказу Сурта ожидали неизвестность. Нарушить приказ командира они не могли, слишком долго они воевали плечом к плечу, чтобы не доверять Сурту, брату короля. Холодный ветер дул с берега, унося туман прочь. Сгоревший корабль уже давно исчез в убегающем тумане, оставив лишь воспоминания удаляющегося факела, плывущего по волнам, словно морской призрак.

Наступали сумерки. Как и было предсказано колдуньей: «зло явится с моря на закате дня». Тонкая, кроваво-алая полоска застыла на горизонте, подсвечивая зыбкую вуаль таящего тумана. Над головами терпеливо ожидающих воинов раскрылась бездна, осыпанная редкими мерцающими жемчужинами. Звёзды, большие и маленькие, крошечные и исчезающие, застыли в темно-синем мраке, словно молчаливые свидетели. Их мерцание напоминало блеск увлажнённых глаз, испытывающих боль, умеющих предвидеть жестокость, но не способных ничем помочь, кроме напоминания о себе, в виде бледного угасающего свечения.

«Лишь любящее сердце спасётся, хоть тело изменится», – вылетело из уст Оливии, и застыло над фьордом, уже не спокойным. Сменилось направление ветра, рябь воды перешла в волны, которые одна за другой бились о каменистый берег. Вода угрожающе потемнела, звёзды спрятались за мрачными томными тучами – вестниками грозы. Стал накрапывать дождь, его сила увеличилась и, под воздействием ветра, дождь под углом хлестал лица людей, остужая их ожидания. Но разве можно охладить ненависть, презрение, страх? Человек способен противостоять силе природы, лишь бы были разогреты внутри него неугасающие угольки чувств. Где-то засверкали изогнутые линии молнии, призрачно осветив залив.

– Я что-то видел! – крикнул один из воинов.

Люди оживились, проснулись, словно от долгого летаргического сна, подняли утомленные бородатые головы и с напряжением уставились во тьму. За какой-то короткий промежуток времени море потемнело вдвое. Люди подняли своё оружие, держа его наготове. Странный приближающийся шум, как прибой накатывался волнами и ударял по слуху, рождая боевую готовность людей к атаке.

Вскоре, с первой волной, во тьме, словно спустились тени, появились длинные и плотные тела чудовищ. Их рыла в темноте казались ужасными и какими-то зловещими, приносящими смерть. В сердцах викингов, оторопевших от увиденного, проскользнула смутная тревога, переходящая в неописуемые чувства соприкосновения с абсолютным злом. Страх порождал фантазии. Кто-то успел увидеть сотни коротких щупалец, ползущих, словно уродливые руки чудовища, вылезшего из преисподни; кто-то увидел кровавый фонтан чёрной крови загадочного монстра, в мгновенной вспышке молнии; кто-то неистово кричал, вводя всех в безумный страх, оглушая и сковывая удары меча и топора; кто-то из воинов упал в воду, в эту чёрную жижу, полную отрубленного мяса монстра, чувствуя себя бок обок с чужеродной плотью, неземной, не схожей с миром людей.

Викинги дрались с невидимым противником, явившемся из преисподни, из глубин подводных расщелин, неистово кроша его тело, уничтожая его, возвращая его туда, откуда оно вышло. Они были слепы и неистовы, безумны и отрешены в своём поединке. В этой тьме им не нужны были глаза, не нужно было обоняние, прикосновение, это был миг жизни, когда сердце и сознание уступает тем инстинктам, которые выползли из тёмных закоулков мозга, проснувшиеся от летаргического сна, от вечного ледяного холода, где они спали, и теперь буйствуют, наполняя горячие тела людей неистовой энергией ненависти и презрения, не объясняя, не определяя поступки. Без названия, без рассуждения, ибо у зла, которое, несомненно, овладело ими в этот момент, нет имени и нет объяснений. Оно совершает лишь то, на что способно – убивать. Викинги, залитые кровью дельфинов, которых они безжалостно резали, кололи, рубили, не видели своих лиц, не видели той неземной тени зла, которая отразилась в их безумном, зловещем лике.

Прошло некоторое время, пока прежняя мирная тишина не вернулась в залив, уступив место лишь шуму прибоя и редким, далёким раскатам угасающего грома. Викинги, стоя по колено, по пояс в воде, немного успокоились, глядя в отдаленные мерцания молнии, безнадёжно бьющей, стучащей по поверхности бушующего моря. Чудовище отступило, отошло, убралось в свой мир. Они выдержали небывалую атаку морского хищника, не пустили его на землю, защитили мирно спящих крестьян.

В этой начавшейся на редкость тихой ночи воины прислушивались к привычным звукам природы, вдыхая морской воздух, расслабив свои утомленные мускулы и приводя свой воспаленный мозг, в спокойное состояние. Но вдруг, кто-то тревожно крикнул, все насторожились, послышался скрежет металла.

– Чудовище уходит! – послышался удовлетворительный голос. – Я вижу его тяжелое тело. Оно отступило. Мы победили!

Викинги ликовали, послышался боевой напев гулких, хоть и утомлённых голосов. Из всей стаи чёрных дельфинов выжил лишь один. Его тело, израненное, изуродованное тело, томно ушло под воду, прочь от берега, подальше от земли, от смерти, о которой он забудет, едва заживут и зарубцуются раны. Его могучее израненное тело не могло причинить ему большей боли, чем раскрытая рана его души. Он не смог, не смог защитить самое дорогое – то, за счет чего держалась его жизнь, то, что вызовет страдания еще много веков. Человек бы запомнил опасность и не являлся бы в этот проклятый залив в будущем, но только не он, ведь он уже не человек, хоть душа его человеческая. «Лишь любящее сердце спасётся, хоть тело изменится», – это звучит для него как приговор. Он потерял своих верных друзей, своих товарищей, он не выполнил цели. Всё, что он чувствовал, – это жгучую душевную боль, которая тянула, манила, подталкивала сюда прийти, вновь и вновь, словно его душа, оставшаяся перед берегом островов, как перед непреодолимой стеной, искала возможности выполнить земную цель, несовершенную, не законченную в земной жизни.

Он существовал в оболочке морского животного, заточённый в нём, как в темнице узник, навеки, без права апелляции. В чём же была его вина? Разве может любовь иметь наказание? Теперь он находился в иной жизни, в ином теле, но по-прежнему не свободный, ибо он не мог последовать за той, кого любил. Он попал в забвение – не жизнь и не смерть, лишь существование, бездумное, бесчувственное существование, в котором изредка всплывают, словно в горячем бреду, некоторые картинки его прошлой жизни, где он был королём, воином, был любим, и любил до безумия. Миг счастья он испытал в обмен на вечное заточение во мраке, на вечное существование, пустое, безрадостное, монохромное.

Словно вобрав в себя неистовую злобу, небо посылает на землю свой небесный протест – яркая, небывалая в фьордах, молния отчаянно бьёт в скалу, расположенную между мысом острова Вагар (в том самом заливе) и островом Тиндхольмуром. Раскатистый треск и скрежет разрушающейся скалы раздаётся в заливе, ударяя по ушным барабанным перепонкам людей, напоминая им о силе неба и богов, живущих там.