Аля Пачиновна - Подари мне себя до боли

И сейчас Соню несло к обрыву. Как далеко до него - никто не знает. И выживет ли она, упав с такой высоты?

Да уж, у гончаровского «Обрыва» был бы другой главный герой, знай автор Макса лично. Райский на фоне Моронского - прыщавый подросток. Гончаров бы все перья сломал, пытаясь описать его портрет. Кстати, она так и не осилила двадцатилетний труд классика. Пока читала, все время думала: «не дай Бог встретить такого мужика, как Райский!». И вот, пожалуйста. Получите - распишитесь. Не такой же, а ещё хуже!

Все эти мысли дружным хороводом роились у неё в голове, сбивая настройки ориентации в пространстве. Она чудом не путала педали газа и тормоза, лавируя в плотном потоке машин, спешащих по домам после рабочего дня.

И ни звонка, ни смс!

Заходя в квартиру, Соня запнулась обо что-то. Прямоугольный плоский свёрток размером с небольшое настенное зеркало стоял прислонённым к стене ее прихожей, мимо которой, с некоторых пор, Соня старалась прошмыгнуть побыстрее. Память тут же услужливо подбросила пару флешбеков той ночи и Соня мгновенно вспыхнула.

- Бандероль тебе. Я не стала разворачивать! - тихо, с некоторым сомнением сказала Вера Александровна.

- Спасибо, - зачем-то поблагодарила ее Соня и понесла свёрток в свою комнату, пряча от мамы пылающие щеки.

Ну что ж... посмотрим. Руки мелко дрожали, сердце выдавало ритм, который не одобрили бы кардиологи. Стоило чуть надорвать бумагу, как Соня поняла, что под ней... Та самая картина из галереи.

«Ну, Моронский, ты, конечно, большой оригинал!» - проворчала она про себя. «Подумал бы хоть сначала, где ей ее хранить! Не на стену же ее вешать!»

Теперь, и в без того тесной комнатке вообще шагу ступить нельзя. Она так и не разобрала коробки и пакеты. Не могла. Они все, казалось, беззвучно вопили: верни нас, сука, туда, откуда взяла! И вообще все эти вещи - белье, обувь, сумки, наряды, смотрелись в Сониной спальне, как ворованные! Они были, как с чужого плеча. То есть, по размеру Соне подходили идеально. А по сердцу - нет.  Не могла она отделаться от ощущения, что ее все ещё пытаются купить.  Хотя, она давно уже сама отдала себя и совершенно безвозмездно.

Соня сочла расстояние от стены до шкафа идеальным, чтобы запихнуть картину в проем между ними. Подальше от глаз. А пакеты она уберёт завтра.

Села на край кровати. Закрыла глаза, сделала пару вдохов и выдохов. Руки потянулись к сумочке. Достала чёрную пластиковую карту, покрутила в руке.

«More.. Much more... All» было выбито на ней золотом. И больше ничего.

ММА?

Если она сейчас позвонит ему, что будет? Он позовёт ее в «Порок»? Делать то, что он скажет? А что это значит? А если он скажет:  давай сегодня у меня будешь ты и ещё эта Кристина из бутика? Или любая другая девушка? Что будет?

Это будет, как ножом под рёбра! Он просто убьёт ее! Это будет самым большим разочарованием в жизни и самым худшим финалом их романа.

Соня убрала карту. Разделась, сходила в душ. Есть не стала - аппетита не было.

Почему, вдруг, возникла эта мысль? Они же заключили соглашение: никаких телок, пока они «встречаются»! Моронский же не из тех, кто разбрасывается словами, он же никогда не врет?

«Да, конечно! Сама-то веришь в эти сказки?»

Он ведь не сам от визитки отказался! А Соню сначала спросил. И только потом отказался. И сказал: не интересует. Он же не сказал,  «МЕНЯ не интересует»? То есть, это, вроде как ее - Соню не интересует, а вовсе не его! Вот ведь уж вертлявый! Вывернулся! И Соню в неловкое положение не поставил, и Кристину эту не обидел. Всем угодил, профессиональный соблазнитель!

Соня чувствовала, что сходит с ума от всех этих мыслей. Ну что, в самом деле, она себя накручивает? Так же и рехнуться недолго!

Психологи советуют в минуты душевных метаний взять лист бумаги и разделить его пополам. Слева перечислить минусы  ситуации, справа - плюсы. Ну, Соня лист, конечно, полосовать не стала, мысленно разделила потолок над кроватью. Долго смотрела в него, не моргая.

Нет у этой ситуации плюсов. Есть два минуса: «люблю» и «нельзя». Что скажете, психологи?

Проснувшись во вторник утром, первым делом проверила входящие на телефоне. Тишина.

Он уже сутки молчал. Позвонить самой? Ладошки стали влажные и Соня отложила телефон.

Странное дело... он трахал ее уже во всех позах, дико, страстно, грязно, а она до сих пор не могла набраться смелости и позвонить первой.

Дожила до обеда, не выпуская телефон из рук. Старалась отвлечь себя делами. Не выдержала и нажала вызов. Долго слушала гудки, пытаясь утихомирить рвавшееся из груди сердце.

- Чё, Орлова, опять кому-то в бампер въехала? - услышала она, наконец,  желанный, но какой-то  уставший голос.

Вот, не надо было звонить!

- А я что, по-твоему просто так позвонить не могу, - фыркнула.

- Просто так ты никогда раньше не звонила, - сказал Моронский и закашлялся.

- Ты что, заболел?

- Нормально все.

- Ну я же слышу! Ты чем лечишься? - глупый вопрос.

Макс хмыкнул.

- Полощу горло виски. Ты просто так спросила или предложить что-то хочешь?

- Хочешь, - Соня сглотнула, - я приеду?

Тишина в трубке. Она зажмурилась и закусила губу.

- Хочу!

(Саундтрек к главе )

I want you to hold me

Come and lay with me

Set aside your problems with me, baby

Save your conversation for the basement (Yeah)

I want you speaking in tongues

You know what they say about thoseВы

They come together, look we’re together

You turn my sixes to nines

Big wild «6's to 9»

Двери лифта разъехались с тихим дзыньком. Макс стоял в холле босой, взъерошенный,  в светло-голубых джинсовых шортах, чудом державшихся на бёдрах. Чудо это угадывалось под дорожкой коротких волос, убегающей за расстёгнутые верхние пуговицы шортов. Трусы Моронский сегодня проигнорировал. Больше ничего, кроме шарфа от Луи Витон на шее, да двух золотых колечек в ушах на нем не было. Ноги у Сони стали привычно жидкими.

- А где костюм медсестры? - изрёк Макс вместо приветствия.

- А где пижама, больной? - Соня метнула взгляд в едва прикрытый пах.

- Я простыл, а не умираю.

Они стояли в шаге друг от друга и, как будто не знали, что делать дальше. Что обычно должна делать девушка в гостях у парня Соня знала. Но, проблема-то в том, что она ему не девушка. А он ей - не парень. Они просто трахаются. Ну, то есть, «встречаются».

- Извини, сжать в приветственных объятиях не могу, руки в краске. Если только сама обнимешь? - и застыл, кривя рот в ухмылке.

К горлу подкатила волна и с мучительным спазмом откатила назад. Как же тяжело было скрывать огромное, почти болезненное желание обнять его, прижаться. Если бы не казачье упрямство...

- Вот... - она огородилась свёртком с картиной, как щитом, сделав вид, что просто не услышала последней фразы, - это у тебя будет смотреться гораздо органичнее, чем в моей хрущевке.

Ей показалось, что Макс рвано вздохнул и что-то буркнул под нос.

- Проходи, раз решила стать мне сегодня родной матерью! - он развернулся и пошёл вглубь квартиры в сторону гостиной.

Соня поставила прямоугольник у диванчика, поплелась следом, глядя в широкую рельефную спину с двумя выбитыми на ней скрещёнными мечами. Она что-то  хотела как раз спросить про эту картинку, но застыла. Оказывается, она прервала творческий процесс.

В гостиной, на низком столике в дичайшем беспорядке валялись тюбики с краской, испачканные тряпки, кисти, шпатели, палитры. Недогрызанное яблоко, бутылка виски и почти полная пепельница окурков являлись центральными объектами натюрморта. Соня покачала головой, но промолчала.

На подставке вроде мольберта сохла... хм, картина. Вернее, портрет. Если можно так выразиться. По обнаженной груди в портрете угадывалась женщина, которой художник вместо головы пририсовал помятое серое ведро с глазами и оскаленным ртом. Собственную голову женщина, видимо, потеряла где-то.

- Нравится? - спросил творец шедевра.

- Обещай мне, что никогда не будешь писать мой портрет!

Макс причмокнул уголком рта.

- Портрет ещё заслужить надо!

- Вот сразу мне и скажи, как избежать столь высокой чести?

Соня повернулась к подошедшему сзади Максу и не думала, что он будет так близко. Очень близко. Они буквально столкнулись носами.

- Э... а у тебя есть лекарства какие-то? - быстро проговорила Соня, чтобы заполнить искрившую между ними паузу.

- Какие лекарства, малыш, ты же все привезла с собой, - хрипло прошептал Моронский и, обхватив ее голову вымазанными в краске пальцами, вцепился ртом в губы.

Соня начала отвечать, чувствуя, как пол поплыл под ногами. Руки Моронского загуляли по телу. Языком он во всю орудовал у неё во рту, пыхтел в неё, будто хотел накурить ее собой. Сама она не смогла остановить  ладони, пустив их за край его шортов и слегка сжала крепкие горячие мужские ягодицы.

Стоп! Соня распахнула глаза.  Она зачем приехала? У него ж, наверное, температура?

- П... подожди, п... постой! - промямлила, отстраняясь, пока они совсем берега не потеряли. - Давай сначала температуру тебе измерим?!

- Чё ее измерять, - выдохнул Макс ей в шею, задирая край Сониной футболки, - я и так знаю, что семьдесят два и три.

- Это по Фаренгейту? - пискуна Соня, когда он рванул пуговицу ее джинсов на себя.

- Соня, по Фаренгейту такая температура у трупов. А я, смотри, какой живой! - он вжал ее бедра в свой каменный пах и повлёк, подминая под себя, куда-то назад.

- Макс, - попробовала возразить Соня, а получился стон, - подожди...

Для больного он слишком стремителен. Да и Соню уже  повело. Между ног закипело. Руки потянулись к упругим половинкам груди Макса с темными бусинками сосков. Захотелось втянуть их в рот, облизать, прикусить.

- Да ладно, бейба, ты ж для этого и приехала! Изголодалась, кошка моя похотливая, - джинсы слетели вниз, а сама она упала лопатками на диван, мгновенно придавленная сверху "больным", но чрезвычайно прытким Максом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Соня забрыкалась под ним. Надо же, какое самомнение у самца? Изголодалась она, значит, как кошка?

- Прежде чем лапать кошку, руки помой! - Она попыталась выползти из-под него, но пациент навалился сверху, вдавливая в диван сильнее, обездвиживая.

- Я не смогу, малыш, у меня стояк напором прорвёт сейчас. Я не буду руками трогать. Обещаю!

Он дождался, пока Соня утихомириться под ним. Поднялся над ней на коленях, руки поднял вверх, будто сдаваясь.

- Давай сама!

Чего? Сама? Ой, мама!

- Лизни их! Я же вижу, как ты на них смотришь!

Это он о сосках что ли?

Моронский расслаблено развалился на диване, руки вытянул по сторонам, ноги широко раскинул.

Какой же он… Соня попыталась найти гендерный эквивалент слову, выражающему восхищение в крайней степени возбуждения, но на ум пришло совсем уж непристойное, созвучное со словом «звездатый»!

Соня, борясь со смущением, села Максу на бёдра. Развязала шарф. Он смотрел из-под подрагивающих ресниц и в потемневших глазах его хороводили демоны. Приподнял подбородок, подставляя ей губы. Соня скользнула по ним языком и толкнула его глубже. Макс сдавленно простонал, проник в Сонин рот своим. Руки подорвались со спинки дивана, но он опомнился и вернул их на место.

Прихватив его нижнюю пухлую губу зубами, оттянула слегка и отпустила. Приложилась ртом к шее, там, где металась сонная артерия. Провела языком до самого уха и втянула в рот его мочку с колечком серьги. Макс заерзал под ней, откинул затылок назад и закатил глаза.

Соню выкручивало от возбуждения. Она видела, как выкручивает и его и это заводило ещё больше. Какое-то новое чувство добавляло огня. Власть! Он не мог трогать ее руками, позволив ей вести, и ей нравилась эта новая игра. Зверь спрятал когти, укрощался, таял, млел.

Соня сползла ниже, наклонилась к груди, нежно обхватила губами твёрдую тёмную бусинку, покружила вокруг языком. Переместилась к другому, втянула в рот и чуть прикусила.

Макса затрясло мелко, кожа покрылась мурашками. Он горел и Соня очень надеялась, что от возбуждения, а не от температуры.

- Сними с себя все! - клыки с когтями спрятал, а сущность за пояс не заткнешь!.

Она села прямо, выгнулась, подхватила края футболки и стянула через голову.

Кокетливо спустила бретельки лифа с плеч, обвела сквозь ткань кружева грудь, сжала пальцами заострившиеся соски. Облизала пересохшие губы.