— Истинная правда, Аннушка, — вздохнул Борис. — Припер меня батюшка к стенке, грозился даже наследства лишить. Как мог, старался увильнуть от сего тягостного долга, да сколько не бегай, а конец един — под венец.

— И кто же та счастливица или, вернее, та несчастная, что тебя эдакого непоседу и жуира всю жизнь выносить должна будет? — спросила Анна.

— Однако не высокого же ты обо мне мнения, — шутливо обиделся Болховской.

— Наоборот, весьма высокого, — успокоительно похлопала его веером по руке Косливцева. — Только мне-то известно, что ты как в девять лет влюбился, так до сих пор влюблен. Только объекты твоих нежных чувств без конца меняются. В этом ты проявляешь завидное постоянство.

— Благодарю покорно за столь «лестные» слова, — отозвался князь. — По секрету сообщу, что после долгих раздумий батюшка решил, что княжна Баратаева станет для меня достойной партией.

— Бедная девочка, — вздохнула Анна. — Шучу, шучу, не дуйся. Ее сейчас, кажется, нет в городе?

— Да, я приехал несколько раньше, чем рассчитывал, поэтому и не успел оповестить Баратаевых о своем возвращении. — Борис довольно усмехнулся. — Сегодня у меня, так сказать, прощание с холостой жизнью.

— Вон оно что. Наверное, у половины дам в этом зале твое имя в бальных книжечках записано?

— Несомненно. И у некоторых даже не один раз. — Болховской игриво подмигнул подруге. — А у тебя для меня местечко найдется? Тур мазурки?

— Никогда не умела тебе толком сказать «нет», — проворчала Анна. — Так и быть, повеса, будет тебе мазурка.

Торжественные звуки полонеза волной прошли по залу, и будто невидимый кукловод тронул ниточки, приведя в движение участников светского спектакля под названием «Бал». В первой паре важно выступал генерал-губернатор с хозяйкой, за ними, соблюдая табель о рангах, стали выстраиваться остальные.

К Анне подошел отставной поручик и поэт Нафанаил Кекин:

— Анна Петровна, этот танец вы обещали мне, — он взглянул на Болховского, — если князь не возражает.

— Князь не возражает, — ответила Анна и подала руку Кекину.

— Да, да, — рассеяно подтвердил Борис, оглядывая залу и выискивая кого-то. — Где же она?

— Кто? — спросила Анна.

— Прелестная Лизанька Романовская. Вы не видели ее? — обратился он к Нафанаилу Филипповичу. — Такой розан. Как расцвела! Я сражен.

С лица Кекина сошла улыбка, глаза остро и напряженно впились в Болховского.

— Ваше сиятельство…

— Что за церемонии, Нафанаил Филиппович… — начал было князь, но, увидев изменившееся лицо старого знакомца, усмехнулся. — Оказывается, не один я заметил сию метаморфозу. Выходит, у меня соперник?

— Борис Сергеевич, прекрати ерничать, — предостерегающе сказала Анна. — Он шутит, не обращайте внимания, — повернулась она к Кекину.

Болховской спокойно и уже серьезно обратился к отставному поручику:

— Нафанаил Филиппович, я, действительно, пошутил, и, по всей вероятности, не очень удачно. Примите мои заверения в искреннем к вам почтении. На вашу территорию посягать не смею, у меня теперь своя, — вздохнул он. — Но казус таков, что этот танец мне все же придется танцевать с Лизаветой Васильевной, посему я вас покидаю. Не серчайте.

Анна не любила полонез. Что за удовольствие степенно и важно вышагивать по залу, приседая на каждом шагу с опущенными глазами, как положено благовоспитанной девице. Иное дело вальс или мазурка, да и беготня котильона действует весьма бодряще. Слава Богу, что ее визави в этом танце оказался умница Кекин, а не какой-нибудь томного вида щеголь, батюшкиными молитвами соизволивший стать ее партнером.

2

Размышления князя Болховского после бального вечера вряд ли можно было назвать печальными, хотя, надо признать, что минорная нота в них закралась. Что ж, в женихах беспечен и радостен может быть только глупец, а человек мыслящий неизбежно задумывается о грядущих переменах. Настал и его черед. В тридцать лет люди, как правило, женятся, вот и он поступает как все люди. Да и чем плоха участь мужа и отца семейства? Нашли же свое счастье его друзья. Князь Всеволожский с малюткой Полиной, невозмутимый Тауберг с искрометной Александрой Аркадьевной, пора и ему остепениться. А скромница и милашка княжна Баратаева ничем не хуже остальных. Только вот что делать с остальными?

Женщины были для князя наслаждением и наказанием. Ему нравились и роковые брюнетки, и кроткие блондинки, и порывистые шатенки. Страсть налетала на Болховского как ураган, охватывала все его существо, и он настойчиво, даже нахально, добивался внимания очередной красавицы. И хоть росту он был невысокого, и не писаный красавец, но его ладная, живая, как ртуть, фигура, обаятельная улыбка и кружащие голову речи действовали на прекрасных дам, как бокал шампанского. Перед его напором, темпераментом, а с годами, и опытом устоять могли немногие, хотя, надо признать, и таковое случалось. Но неделя следовала за неделей, и начинало происходить то, что князь Борис в себе не любил: пропадала новизна ощущений, исчезал интерес, приходила тягучая скука и раздражение. Он взирал с изумлением на предмет своей страсти и спрашивал сам себя: «Зачем рядом со мной эта женщина? Для чего я ее добивался, чего искал за приятной внешностью?» Как будто на прекрасную картину ложился толстый слой пыли, под которым блекли краски, искажались черты, и не было в мире силы способной смести эту пыль. Спустя какое-то время история повторялась снова, рождая вулкан в крови, будоража чувства и сердце.

Борис досконально изучил причуды своей любовной лихорадки, научился предвидеть как ее зарождение, так, впрочем, и бесславный конец. Вот и сейчас вольготно устроившись на оттоманке в своем кабинете и уставившись в расписной потолок, он ощутил ее приближение. Как некстати, накануне поры жениховства ввязываться в очередную амурную историю. Но барышни были чудо, как хороши.

Правда, о мадемуазель Романовской лучше сразу забыть, ни к чему такому хорошему товарищу, как Нафанаил Кекин, досаждать. В полонезе с Лизанькой он вел себя любезно, но отстраненно, чем вызвал недоумение в ее прекрасных голубых глазах. Потом во время котильона они с княжной Давыдовой подошли к нему и спросили: «Мак или лилия?» Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться кто из них кто. Борис выбрал, конечно же, мак. От досады Лизанька закусила пухленькую губку и даже притопнула ножкой. На что Болховской окинул ее холодноватым взглядом и чуть дрогнул уголком рта, этот прием не раз безотказно помогал ему осаждать особо настырных девиц. Потом он взял в руки тоненькие трепетные пальчики княжны Анастасии и почувствовал, что сердце пойманной птицей трепыхнулось в груди. Анастасия Михайловна все больше молчала, смотрела загадочно, время от времени улыбалась, и на щеках у нее появлялись очаровательные ямочки, которые неудержимо хотелось целовать.

Чудный был вечер. Еще не раз ощущал Болховской трепет в груди. Есть все же что-то трогательное в провинциальных барышнях, наивное, как росистый запах трав поутру. Ему вспомнилась Кити Молоствова, легкая болтовня в танце.

— Ваши глаза, мадемуазель, поразили меня в самое сердце. Только морская волна сравнится чистотой и лазурью с вашим взором, — пылко шептал ей Борис, очередной раз припадая на колено и обводя барышню вокруг себя.

— Вы мне льстите, ваше сиятельство, а я лести не люблю, — строго произнесла Кити, дрогнувшим голосом.

— Что же вы любите?

— Конфекты, — выпалила она, озорно глянула на Болховского, и они вместе рассмеялись над ее торопливым и простодушным ответом.

Неожиданным и приятным сюрпризом для Бориса оказалась встреча с Натали Адельберг, которую некогда знал он как Наталью Евграфовну Поспелову.

— Мадам, за то время, что мы не виделись, вы сильно изменились, — чуть печально сказал Борис, кружа ее под звуки новомодного вальса.

— Неужели? — прохладно протянула Натали, но на дне ее горячих карих глаз блеснуло беспокойство.

— Вы стали еще прекраснее, хотя мне всегда казалось, что это невозможно, — покаянно произнес он.

Мадам Адельберг не сдержала вздоха облегчения.

— Вы все такой же шалун, как и раньше, ваше сиятельство, — укорила она его.

— А вы все так же неприступны и холодны к моим мольбам, — пожаловался Болховской. — Да еще и супругом обзавестись успели.

— Ах, Борис Сергеевич, я и похоронить его успела, — чуть тише промолвила Натали и, предупреждая извинения Болховского, добавила: — Полковник Адельберг был уже в преклонных летах, здоровье имел расшатанное излишествами жизни, предписания докторов манкировал, вот и не уберегся. Пусть душа его беспокойная найдет благодать в лучшем мире.

Она сделала приличествующую теме паузу, а затем мягко, почти незаметно переместила пальчики на плече Бориса и сказала:

— К вашим мольбам, князь, я никогда не могла оставаться равнодушной, только обстоятельства препятствовали мне выразить вам свою благосклонность.

Болховской почувствовал, как его обдало горячей волной. Он остро ощутил в своих руках ладное, упругое тело Натали, притянул ее чуть ближе и хрипловатым от подступившего желания голосом спросил:

— А сейчас что-то препятствует?

— Думаю, да, — улыбнулась она. — Те несколько десятков человек, что присутствуют на этом рауте.

Болховской хохотнул, окинул взглядом залу, отметив, что за ними наблюдали, и в основном женщины. Холодно отвернулась, встретившись с ним взглядом, Лизанька Романовская, недоумевающе-простодушно взирала на них Кити, тут же спряталась за спину кавалера княжна Давыдова. Лишь Анна, проплывая мимо него в объятиях какого-то бонвивана, послала ему понимающую улыбку.

— Для более приватной беседы можно выбрать место и помалолюднее, — сказал Болховской, вновь склонившись к Натали. — Может быть, вам понравится приглашение ко мне в усадьбу?

— Помалолюднее, — иронически протянула Адельберг. — У вас лакеев только штук тридцать, да дворня, да батюшка с сестрицами. Нет уж, — поджала она сочные губки и, услышав, как разочарованно вздохнул Борис, тут же добавила: — А вот у меня на Горшечной — иное дело: только дворник, повариха да две горничных. На мой взгляд, сие место гораздо боле подходит для наших м-м-м… бесед.

— Тогда едемте к вам, — выпалил Болховской.

— Что, прямо сей час? — с деланным испугом спросила очаровательница и лукаво блеснула глазами-вишенками.

— Именно сей час, — произнес Борис и уверенно повел ее в танце прямо к выходу из залы.

— Вы с ума сошли! — заговорщицким шепотом произнесла она. — Погодите.

— А чего годить-то? — неожиданно для себя голосом собственного кучера Филимоныча спросил Болховской.

— Не могу я вас сегодня принять. И завтра тоже. А вот дня через три — милости прошу, — заверила его Натали.

— Как скажете, божественная, — немедленно согласился Борис.

— Значит, придете? — спросила побежденная мадам Адельберг.

— Непременно, — заверил ее Болховской.

Князь потянулся на своей оттоманке и закинул руки за голову. «Завтра съезжу к Давыдовым и, если получится, к Молоствовым, — решил он. — А там, глядишь, и Поспелова поспеет».

3

Приличия надлежит соблюдать. Иначе поползут в свете слухи, что, дескать, князь Борис Сергеевич возгордился, попав в свиту его императорского величества, и что серебряные эполеты с высочайшим вензелем дадены ему слишком рано. Посему, выждав положенный час, Болховской отправился с визитом к Давыдовым, дабы выразить свое почтение и благодарность за два танца, ангажированные ему вчера княжной Анастасией. К его удивлению, у ворот усадьбы Давыдовых на Поповой горе стояла бричка известного в городе лекаря доктора Фукса. «Верно, с князем Михаилом Ивановичем что-то приключилось», — подумал Болховской, узрев в каретнике рессорный экипаж Давыдова московской работы, в коем директор почты ездил в должность. Но князь Борис ошибся. Войдя в гостиную, он увидел посеревшего лицом Давыдова и заплаканную княгиню Елизавету Степановну.

— Ох, горе, горе, — завидев Болховского, запричитала княгиня.

— Что случилось? — посмотрев на Михаила Ивановича, спросил князь Борис.

— Настасьюшку нашу зарезали, — ответила за мужа Елизавета Степановна, шумно потянув носом.

— Как зарезали, кто? — опешил Болховской.

— Да что ты городишь, — одернул жену Давыдов. — Жива она. Только без чувств. Шею ей проткнули то ли стилетом, то ли спицей.

— Как же это случилось? — пораженно воскликнул Болховской.

— Лизавета Степановна вам все расскажет, — хмуро произнес Давыдов и подошел, прислушиваясь, к дверям спальни. — Ничего не слышно, — развел он руками.

— Ах, Борис Сергеевич, что же это на белом свете-то твориться! — всхлипнула Елизавета Степановна. — Скоро приличным людям со двора выехать никакой возможности не будет!