Роберт сделал еще один добрый глоток зля и почувствовал, что мир с каждой минутой становится все прекраснее.

– А теперь, моя дорогая, – обратился Роберт к Элеоноре, – расскажи-ка мне, как сегодня вели себя мои дочери? Чем они занимались? Анна, пойди-ка ко мне и поговори со мной по-французски, чтобы я мог узнать, каковы твои успехи?

– Сегодня утром она прилежно занималась, – улыбнулась Элеонора, – а маленькая Хелен выучила новую песенку – хотя боюсь, что теперь уже все забыла. Забыла или нет, мой ангел? – Элеонора посадила темноволосую девочку к себе на колени, и та застенчиво покачала головой, не вынимая пальца изо рта.

– А малышка поотрывала головки почти всем цветам на лужайке, – добавила Энис, – а потом долго играла с пчелой, и та её не ужалила. Похоже, эту девчушку любят все Божьи твари!

– Это правда, сэр, – подтвердила Анкарет. – Она ездит верхом на Гелерте, как на настоящей лошади.

И пока Анна говорила со своим отцом по-французски и выслушивала его похвалы, Изабелле, которую поддерживал Джоб, разрешили сделать круг по саду верхом на Гелерте; за ней, смеясь, наблюдали все женщины, и под конец даже Хелен вытащила палец изо рта и радостно заулыбалась. Похоже, гнев Роберта иссяк и готовая разразиться гроза опять каким-то образом прошла стороной.

Ребенок должен был появиться на свет двадцать первого августа, и на следующий день после того, как в доме отпраздновали трехлетие Анны, Элеонора собрала всех своих доверенных служанок и удалилась с ними в спальню, чтобы приготовиться к родам. Всех мужчин отправили вниз. К этому времени Эдуард Морлэнд и так уже давно не появлялся в спальне наверху – его кровать перетащили в маленькую комнатку для прислуги на первом этаже. Там он мог ложиться в постель, когда пожелает, и никто об этом ничего не знал. Вот уже несколько месяцев его мучили сильные боли, и если очередной приступ будил его, находясь в одиночестве, он мог зажечь свечу, никого не беспокоя. Уильям, дворецкий, ночевал в зале по соседству; этому человеку не нужно было даже приказаний Роберта, чтобы спать вполглаза, каждую минуту ожидая зова своего хозяина. Часто, когда у Морлэнда выдавалась тяжелая ночь, Уильям появлялся в дверях его спальни с чашей горячего вина, в которое сам дворецкий или Жак добавляли порой немного опиума.

Со страшной неохотой Морлэнд передавал дела сыну, но по мере того как хозяину становилось все труднее управлять фермой, Роберт приобретал все большую власть. Морлэнд каждый день верхом выезжал в поля – он уже не мог подолгу ходить пешком, так как быстро выбивался из сил. Но на лошади он сидел прямо и зорко наблюдал за работой своих людей. Чем чаще его донимали боли, тем быстрее портился его характер, но работники старались относиться к Морлэнду терпимо, ибо каким бы грубым и несносным он ни стал, они все равно любили его за то, что он был справедливым и щедрым хозяином. Когда приступы были такими сильными, что Морлэнд не мог даже выйти на улицу, он в гневе и раздражении бродил по дому и каждые полчаса отправлял в разные стороны посыльных, чтобы знать, кто чем занимается.

В такие дни Роберту приходилось присматривать за всем самому, но он делал вид, что каждую свободную минуту прибегает за советом к отцу. Словно случайно рядом с Морлэндом часто оказывался и Джоб, чтобы поделиться со стариком свежей сплетней или сообщить последние новости, услышанные от людей, проезжающих по Великой южной дороге. Энис тоже устраивала так, чтобы Изабелла удирала от неё и на четвереньках заползала в комнату старика, а Анна просила разрешения ответить дедушке свой последний урок. При этом все домочадцы держались так, что у Морлэнда не вызывало ни малейшего подозрения, будто его жалеют или ему потакают. Иначе он пришел бы в дикую ярость.

Даже Элеонора, хотя и не могла заставить себя полюбить свекра, в глубине души питала к нему большое уважение. Было совершенно очевидно, что он смертельно болен и до сих пор жив только благодаря своей исключительной силе воли: буквально за несколько недель он стал седым как лунь и превратился в ходячий скелет, обтянутый кожей нездорового синюшного цвета. Все окружающие не сомневались, что Морлэнда гложут изнутри мелкие червячки – болезнь, которую не вылечить никакими снадобьями.

В тот день, когда Элеонора удалилась наверх и легла в постель, готовясь произвести на свет очередного ребенка, Морлэнд тоже упал на свое ложе и больше уже не вставал. Его кровать придвинули к окну, выходившему во двор, и, опираясь спиной на подушки, он мог смотреть на то, что делается снаружи, и видеть всех, кто спешит, в дом и покидает его; суета перед дверью продолжалась целый день, но Морлэнд наблюдал за ней без интереса, а скорее, с раздражением. Складывалось впечатление, что он к чему-то прислушивается, по крайней мере, так показалось Роберту, когда он как-то утром заглянул в комнату отца, чтобы в очередной раз сообщить старику, как идут дела.

– ...И я перевел сотню овец на вересковую пустошь на то время, пока Бен и Илинг не заделают дыру в ограде на пастбище. Отец, ты слушаешь меня?

– Да, да, – раздраженно ответил Морлэнд, не отрывая взгляда от окна. Одной рукой он гладил своего старого пса, Дураса, который сидел рядом с кроватью, положив голову на стеганое одеяло, и не сводил умных глаз с лица хозяина. – Я слушаю тебя. Что там у тебя еще?

Роберт поднапряг мозги.

– Жак готовит тебе на обед парочку голубей в молоке...

– При чем здесь еда? – перебил сына Морлэнд. – Ни о чем более интересном ты говорить не способен? У Джоба на языке гораздо больше новостей – может, мне послать за ним?

Эти слова заставили Роберта вспыхнуть, но он постарался скрыть обиду, помня о болезни отца. В глазах же, Морлэнда, заметившего смущение сына, появился озорной блеск: по крайней мере хоть одно удовольствие старик еще мог себе позволить. Похоже, других радостей у Морлэнда уже не осталось... Внезапно он вскинул голову и прислушался, но потом опять расслабился, видимо, не уловив тех звуков, которых ждал.

– Где все остальные? – спросил он. – Где дети?

– Дети в саду с Анкарет, – ответил Роберт. – Возможно, тот шум, который вы слышали, – она еще не умеет управляться с ними со всеми одновременно...

– Я не слышал никакого шума, – резко оборвал его Морлэнд.

– Я думал... – пробормотал молодой человек.

– Где Энис? – осведомился больной. – Я считал нянькой её.

– Она с Элеонорой, само собой, – объяснил Роберт. Морлэнд кивнул.

– Конечно. А как мадам? – поинтересовался он.

– Пока никаких новостей, – пожал плечами Роберт. – Я с ними сегодня еще не говорил, но если бы начались роды, меня непременно известили бы.

– Слишком много пустой суеты, – пробурчал Морлэнд себе под нос. – Я что-то не помню, чтобы Анна запиралась в спальне за неделю до того, как родить Эдуарда или тебя.

– Недели еще не прошло, отец, – откликнулся Роберт. – Всего три дня. Некоторые леди уединяются таким образом за много недель до начала...

– Не надо мне рассказывать, как ведут себя знатные дамы! – оборвал его Морлэнд. – Может быть, я и простой овцевод, но мне известно о благородных господах гораздо больше, чем тебе. Мне частенько приходилось встречаться с ними – и с лордом Эдмундом, и с милордом Бедфордским, Господь упокой его душу. И с герцогом Хамфри, и с герцогом Йоркским. Да, я знаю их всех, и они меня знают. Эдуард Морлэнд? – воскликнут они, если ты их спросишь. Эдуард Морлэнд? Ну как же, конечно, я его знаю, – вот как они скажут!

Роберт кивнул в знак согласия, но не произнес ни слова. Он понял, что его отец разглагольствует для собственного удовольствия и ни в каких ответах не нуждается.

– А возьми короля, – продолжал Морлэнд. – Все мы стояли с государем плечом к плечу во время похода во Францию. Король Гарри, вот как мы его звали. Мы были преданы ему душой и телом – он умел заставить людей любить себя! Великий монарх, великий полководец, но он знал нас всех по именам, как будто нас было у него под началом не больше сотни. Мы и он – вот как мы все это понимали. И мы побили французиков, хотя они вывели на поле брани вдесятеро больше людей, чем было у нас.

Роберт слышал все эти рассказы и раньше, и не только от отца, но и от многих других ветеранов французской войны, которым посчастливилось остаться в живых. Это были дни, которых они никогда не забудут и о которых никогда не перестанут жалеть. «Старые добрые времена», – без устали повторяли поседевшие рубаки.

– А однажды я видел и королеву, но не там, во Франции, а после, уже здесь, в Англии. Королева Кэйт – Кэйт Валуа. О, она была хороша, самая красивая девушка, с какой мне приходилось встречаться, а ведь она тогда была уже далеко не юной девицей. Она знала по-английски всего несколько слов, а я не понимал по-французски, так что не могу сказать, о чем она говорила, но голос у неё был такой, что его можно было слушать дни напролет. Как у птички, вот какой он был. – Глаза Морлэнда затуманились от воспоминаний. – Но она была очень скверной, несмотря на всю свою красоту, насквозь прогнившей, как все французское, Роберт: дьявол может принимать самый обольстительный облик, чтобы дурачить нас, мужчин. Остерегайся нечистого! Ну да ладно, теперь она мертва, королева Кэйт. Скончалась в монастыре, где, дай-то Бог, удалось спасти её душу, душу этой злобной, распутной твари.

Роберт помнил, как был расстроен его отец, когда год назад до них дошла весть о смерти бывшей королевы в Бермондсейском аббатстве, куда эту женщину до конца её дней сослал парламент; и как был потрясен Морлэнд годом раньше, когда разразился скандал, связанный с тем, что после смерти своего повелителя-короля эта женщина жила в грехе с одним из слуг, валлийцем по имени Оуэн Тидр, и даже родила ему троих сыновей. Для Морлэнда это стало низвержением кумира, которого он боготворил, низвержением, особенно ужасным именно потому, что Морлэнд вознес своего идола на невероятную высоту.

– Женщины – это орудия дьявола, – продолжал Морлэнд. – Дьявол использует их всех, как использовал королеву Кэйт, несмотря на всю её красоту, и эти сыновья, которых она произвела на свет, – дьявольское отродье. Из них надо изгонять дьявола! – Он ударил кулаком о ладонь другой руки. – А полюбуйся на эту мадам наверху – больно уж она горда! Выбей это из неё, сын мой. Три дочери! Три дочери! – старик неожиданно закричал, с гневом глядя в потолок и словно надеясь, что Элеонора сможет услышать эти вопли. – Какая от них польза?

Роберт призвал на помощь всю свою сообразительность, чтобы подыскать какие-нибудь успокаивающие слова, но его спасли от необходимости утешать старика. Как раз в эту минуту распахнулась дверь, и в комнату ворвался Уильям со словами:

– Хозяин, свершилось! У госпожи начались схватки!

Роберт вскочил на ноги. Волнение его ничуть не уменьшилось от того, что это происходило уже в четвертый раз за последние три года.

– Господи, защити её и помоги пройти через это! – вскричал молодой человек.

– Аминь, хозяин Роберт, – от всей души добавил Уильям. Его собственная жена умерла родами, и вместе с ней погиб ребенок.

– Пусть Господь пошлет ей сына, – устало произнес Морлэнд, закрывая глаза. – Это куда важнее.

– Вы выглядите утомленным, хозяин, – обеспокоенно сказал Уильям. – Принести вам что-нибудь?

– Нет, нет, – пробормотал больной. – Просто дай мне отдохнуть. И ты убирайся, Роберт. Я хочу вздремнуть. – Глаза его опять открылись. – Но дайте мне знать сразу же, как все закончится. Я хочу немедленно услышать, что получилось у мадам на этот раз.

– Конечно, отец, – кивнул Роберт. – Вы будете первым, кому мы сообщим...

– Очень хорошо, – прошептал Морлэнд. – А теперь идите.

Это было в девять утра. На этот раз роды были недолгими. Перед самым полуднем Роберт с раскрасневшимся лицом и трясущимися от возбуждения руками влетел в комнату больного.

– Отец!..

– Я слышал детский крик. Кто там? – неприветливо спросил Морлэнд.

– Сын! – воскликнул Роберт. – Моя жена родила сына!

– Ребенок в порядке? Вообще все в порядке? – Морлэнд в беспокойстве даже попробовал приподняться на локте. Роберт поспешил к нему, сияя от радости.

– Прекрасный ребенок, – проговорил он, – небольшой, но в полном порядке – и здоровый, я бы даже сказал, крепкий. И с Элеонорой тоже все хорошо – быстрые и легкие роды, – она шепнула мне, что даже не успела устать!

Морлэнд пропустил последнее замечание мимо ушей. Элеонора его совершенно не интересовала.

– Наконец-то сын, – прошептал он, и его лицо осветилось почти благоговейным восторгом. – Благодарю тебя, Всевышний, за твою беспредельную доброту. И за то, что ты даровал мне сил дожить до этого дня.

И больной откинулся назад на подушки, исчерпав последние остатки сил. Рука его лежала на голове собаки, глаза были устремлены в потолок, но с жесткого, старого лица Морлэнда не сходила улыбка.

– Отец, может быть, ты теперь пообедаешь? – вспомнил Роберт, ибо Морлэнд отказывался есть и пить, пока Элеонора рожала. Но Морлэнд слабым жестом отослал сына.