Синтия Хэррод-Иглз - Подкидыш

Изабелла все еще не сдавалась, хотя и выглядела разочарованной из-за того, что её кумир – Джоб – неожиданно и в самый неподходящий момент вдруг поддержал Элеонору. Но под пристальным взглядом Джоба девочка наконец стыдливо опустила глаза и, сделав перед матерью книксен, пробормотала извинения. Элеонора приняла их, не сказав ни слова, но несколько встревожилась, заметив, с каким обожанием Изабелла смотрела на Джоба и как явно она не любила мать. Это будет трудный ребенок, со вздохом подумала Элеонора.

Ножевая рана на руке Элеоноры была хоть и глубокой, но чистой и быстро зажила; большинство работников тоже скоро оправились от травм. Только у одного из мужчин – Фоли, получившего серьезную рану в грудь, началось нагноение, и лихорадка в три дня свела беднягу в могилу; но, если не считать Хаги, это была единственная потеря. По крайней мере, было что рассказать Роберту, когда он, нагруженный подарками, вернулся из Кале. Роберт страшно гордился своей женой, а еще больше – сыном и наследником. Морлэнд мог целыми днями слушать историю о том, как Эдуард участвовал в схватке. Втайне Роберт восхищался и сумасшедшими подвигами Изабеллы; однако он сурово отчитал дочь за непослушание, что не прибавило ей любви к матери, хотя и не убавило любви к отцу.

Этот набег имел и еще одно важное последствие. Он побудил Роберта начать строительство нового дома, о чем Морлэнд впервые задумался еще пару лет назад.

– Не дело, что тебе надо посылать за помощью так далеко, когда я в отъезде, – сказал Роберт Элеоноре. – Да и вообще, этот дом слишком мал – нам нужна одна центральная усадьба, где могли бы жить сразу все слуги и арендаторы. Мы возведем новый дом на полпути между Твелвтризом и Микллитом.

– Новый дом, – только и смогла выговорить обрадованная Элеонора. Роберт кивнул.

– Большой дом, больше всех других в округе, как раз такой, какой приличествует нам и нашей семье, такой, в котором не стыдно будет принять наших новых богатых друзей. Наш покровитель – наследник английского трона, и нам не пристало жить в доме, мало чем отличающемся от обычной фермерской халупы.

– А можно будет построить дом по последней моде, с настоящими стеклами в окнах? – возбужденно спросила Элеонора.

– Мы сложим его из этих фламандских кирпичей, как теперь делают на юге. Кое-где там все новые дома строятся только из них, и видела бы ты, как это красиво! И в каждой комнате будет по камину с трубой, чтобы дым не ел глаза...

– По камину! – рассмеялась Элеонора. – Даже и не знаю, что будут говорить старики! Они же считают, что дым полезен и что он укрепляет легкие.

– А спальню и гостиную обошьем деревянными панелями, – продолжал Роберт, не обращая внимания на замечание жены, – и нам будет уютно, как корове в теплом стойле.

– И разобьем сад, такой, какого ты никогда не видел, – добавила Элеонора.

– И заживем лучше всех в Йоркшире...

– В Англии...

– И наш сын, и сыновья нашего сына будут жить здесь вечно.

Они переглянулись, искренне довольные друг другом, что случалось совсем нечасто, и Роберт взял руку Элеоноры в свои.

– О, Элеонора, дорогая моя жена, – проговорил он. – Мечты моего отца начинают сбываться. Если бы старик был с нами, его сердце наполнилось бы гордостью и счастьем! Как я сейчас – я никогда и мечтать не мог о лучшей жене. Ты, словно солнце, озарила всю мою жизнь!

Элеонора осмотрелась вокруг, скользнув взглядом по мужу и по всем остальным обитателям дома, собравшимся в этот час у очага, который пылал на специальном возвышении в центре большого зала; сейчас в очаге горело громадное бревно, и в свете яркого пламени. Элеонора видела своих семерых здоровых, красивых детей; своих вымуштрованных слуг, которыми очень дорожила; крепких, сильных, а главное, преданных арендаторов, – и женщина поняла, какой долгий путь прошла та полуиспуганная-полудерзкая зеленая девчонка, которая впервые приехала в Микллит Бог знает сколько лет назад. Как много всего случилось за это время, и все-таки Элеонора чувствовала, что это было только началом их истории и что сейчас перед ними открывается её новая глава.

Стоял месяц май, самый чудесный месяц года, когда робкая и незаметная красота весны перерастает в роскошь зеленого лета и когда все вокруг наливается жизнью и силой. В эти долгие золотистые дни кажется осуществимым любое желание. Элеонора тоже заразилась радостью этого «веселого месяца», начавшегося восхитительным сумасшествием весеннего праздника Первого мая. Утром Первого мая, еще до рассвета, молодежь отправилась в лес, чтобы принести домой Май – гирлянды диких цветов и сочной зелени, которыми украсили все вокруг и из которых соорудили дом для королевы Мая.

Столы и скамьи были вынесены на свежий воздух, и там подавался обед для всех домочадцев и гостей – мистера Шоу с маленькой дочерью Сесили и их слуг. Потом был показ живых картин по мотивам преданий о Робин Гуде – с девой Марианной, которую весьма жеманно изображала Хелен, и абсолютно великолепным злым шерифом в исполнении Джоба. Анну выбрали королевой Мая и усадили в её доме, пока остальные дети плясали вокруг майского шеста. Потом были танцы в костюмах героев все той же легенды о Робин Гуде и танцы с мечами, в которых мальчишки, подогретые элем, лившимся рекой, дико прыгали, скакали и оглушительно орали. Это был чудесный день, слегка омраченный только отсутствием Роберта, который теперь проводил все больше времени вдали от фермы, занимаясь другими делами.

Когда Роберт вернулся несколькими днями позже, Элеонора решила доставить ему немного удовольствия, коли уж он пропустил праздник Первого мая, и уговорила мужа ускользнуть после обеда из дома, потихоньку вывести из конюшни двух лошадей и отправиться смотреть новый дом. Стоял чудесный золотистый полдень, когда мягкий солнечный свет заливает поля, словно растопленное масло, и только легкий ветерок колышет травы и нежную молодую листву на деревьях. Были праздники, так что вокруг не было ни души. Откуда-то издалека доносилось мирное блеяние овец и звяканье колокольчика на шее барана. За живой изгородью распевал дрозд, а в вышине носились ласточки, целуясь с голубым небом.

– Как хорошо дома! – счастливым голосом сказал Роберт, пока их лошади неторопливо брели по налившимся сочной зеленью полям. – К сожалению, за богатство и высокое положение приходится расплачиваться слишком частыми разлуками с семьей. Особенно в такое время.

– Я тоже иногда чувствую себя одинокой, – отозвалась Элеонора, только сейчас осознав, что это правда.

– У тебя есть семья и целый дом, который требует постоянного внимания, – напомнил Роберт. – Как ты можешь быть одинокой? – Морлэнд воспринимал все просто, до сих пор искренне считая, что сам он не может ничего значить для неё.

– Я скучала без тебя, – призналась Элеонора. – У меня даже нет никого, с кем я могла бы поболтать вечерами.

Некоторое время они ехали молча, чувствуя какое-то непонятное смущение, что было, пожалуй, даже несколько странно для двух людей, которые были женаты больше четырнадцати лет. Потом они направили лошадей к просеке и, миновав небольшую рощицу, увидели свой новый дом, розоватые кирпичные стены которого весело блестели в лучах мягкого полуденного солнца.

– Прелестный дом, – выдохнула Элеонора. – Он уже почти закончен и будет совсем готов к зиме, если все пойдет как надо.

– Красивый дом, – согласился Роберт. – Эти высокие трубы и широкие окна с цветными стеклами...

– А представь, как все будет выглядеть, когда выкопают ров и заполнят его водой, а на южной стороне разобьют сад, – вставила Элеонора. – Да, сад с огромными деревьями – дубами и березами.

– Ну, огромными-то они станут лет эдак через сто, – покачал головой Роберт – Нам не суждено этого увидеть.

– Дети наших детей увидят! Нет, что ни говори, а дом замечательный! Теперь нам не надо думать ни о времени, ни о деньгах. И больше не придется жить в тесноте. – Несколько минут супруги со счастливыми лицами смотрели на розоватое здание, а потом Элеонора предложила: – Давай войдем внутрь.

Роберт, казалось, немного удивился, но потом улыбнулся.

– Хорошо. Пойдем оглядимся. Пожалуй, в первый и последний раз мы окажемся там наедине.

Они оставили лошадей во внутреннем дворике и бок о бок двинулись по светлым, полным воздуха, пока еще пустым комнатам. Потолки главного зала поддерживались легкими, словно парящими, коваными балками, его высокие, обрамленные камнем окна, расположенные в эркерах, которые были прорублены в толще стен, имели вверху узкие прорези для циркуляции воздуха. Через цветные стекла окон в комнаты лились потоки солнечного света, образуя на полу узор из ярких пятен, похожих на драгоценные камни. Казалось, по полу разбросаны расплавленные рубины, сапфиры и изумруды.

Через весь тихий дом супруги прошли наверх, в гостиную. Эта комната была еще не совсем закончена – вместо окон в стенах зияли открытые проемы, свободно впуская внутрь благоуханный майский воздух, а стены были пока просто кирпичными, ожидая, когда их украсят деревянные панели. Элеонора прошла по тщательно оструганным доскам пола к окну и высунулась наружу, чтобы окинуть взглядом расцветающие под весенним солнцем окрестности.

– Вид отсюда чудесный, – сказала она. – И сама комната будет прекрасной – и летом и зимой.

– Не хочется даже думать в такой день о зиме, – отозвался Роберт, подходя ближе и останавливаясь рядом с женой. – Воздух пахнет, как доброе вино, – я чувствую, что пьянею от него.

Элеонора обернулась и улыбнулась мужу.

– Как ты красива, – мягко сказал он. – Как роза.

– Милорд наконец-то научился делать комплименты, как настоящий придворный льстец, – так же мягко ответила Элеонора.

– Я тебе вовсе не льщу, – возразил Роберт. – Я и правда думаю то, что говорю. Я ведь знаю, что для тебя я всегда был каким-то получеловеком... – Элеонора подняла руку, желая запротестовать, но он схватил её пальчики и поцеловал. Супруги смотрели друг на друга, чувствуя, как между ними возникает какое-то странное притяжение.

То, что сказал Роберт, было правдой. Его любовь к жене всегда сковывала его мужской темперамент, и он так никогда и не стал для Элеоноры желанным возлюбленным. Все интимные отношения между ними прекратились после зачатия последнего ребенка, Гарри, то есть почти семь лет назад. С тех пор Роберт чаще отсутствовал, а когда все-таки появлялся дома, старая неуверенность в себе удерживала его от попыток приласкать жену.

– Ты же знаешь, что это правда, – проговорил он сейчас, по-прежнему держа её руку в своих ладонях. – Но точно так же ты знаешь: это не из-за того, что я не люблю тебя, – наоборот, все происходит так потому, что я слишком тебя люблю.

– Роберт... – начала Элеонора, сама толком не зная, что собирается сказать.

– Но глядя на тебя сейчас, здесь, я чувствую, как закипает моя кровь. Ты стала еще красивее, чем тогда, когда я увидел тебя в первый раз. Ты прекрасна, как сам Май.

Он привлек её к себе и нежно поцеловал – а вокруг них струился легкий ветерок, мягко лаская их лица; казалось, к коже прикасается бабочкино крыло... В те времена уединение было почти недоступной роскошью, и теперь оно подействовало на них, как глоток вина. Нежность в поцелуях Роберта уступила место страсти, и скоро его сильные пальцы уже добрались до шнуровки на платье Элеоноры. Это платье и жакет Роберта, брошенные на пол, и послужили сейчас супружеской постелью; Роберт, стараясь быть нежным, очутился сверху, лаская пальцами шею и грудь Элеоноры, посылая легкие, как мотыльки, чувственные сигналы её трепещущему телу.

Элеонора никогда не испытывала ничего подобно го. Никто еще не разбудил её бешеного темперамента; в душе она до сих пор оставалась девственницей. Но сейчас, когда Роберт ласкал и целовал её, она готова была сдаться. Плотина, надежно сдерживавшая раньше могучие потоки чувственности, начала рушиться под напором чудесной, сумасшедшей страсти, которая грозила захлестнуть Элеонору. На этот раз никаких сложностей не было; Роберт действовал как опытный, искушенный мужчина. Элеонора уступала ему и сжимала его в своих объятиях, тела и души супругов слились в полном единении, и они вместе скользили по волнам наслаждения, подобно двум пловцам, подхваченным стремительным потоком, все быстрее приближаясь к тому моменту, которого раньше никогда не могли достичь одновременно.

Потом Роберт нежно вытер бисеринки пота, выступившие на лбу у Элеоноры, а она, умиротворенная, чуть заметно улыбнулась мужу.

– Я так люблю тебя, – проговорил он.

– А я никогда не знала, – прошептала она, – как это может быть прекрасно!

Их окружала глубокая тишина весеннего полудня, который заключил супругов в свои объятия, – и они замерли там, словно крохотные мошки внутри прозрачного куска янтаря.

Ребенок, зачатый в эти странные, похожие на мечту минуты, родился в феврале тысяча четыреста пятидесятого года. Это был мальчик, и его назвали Джоном. Он появился на свет в стране, охваченной небывалой смутой. Война шла из рук вон плохо, несмотря на блестящие полководческие таланты лорда Эдмунда Бьюфорта – теперь герцога Сомерсетского. Тайный Совет отказался от услуг другого великого воителя современности – графа Йоркского. Он был назначен наместником в Ирландию, что было равносильно ссылке. Ричард сопротивлялся сколько мог, но все-таки очутился в Ирландии. Там он, впрочем, как всегда, проявил себя наилучшим образом, принеся стране мир и обзаведшись множеством друзей и сторонников.