Ирина Пигулевская

ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ ГРАФИНИ ДЕ ЛА ФЕР

Впрочем, неправильно было бы судить о поступках одной эпохи с точки зрения другой. То, что каждый порядочный человек счёл бы для себя позорным в наши дни, казалось тогда простым и вполне естественным.

А. Дюма

…стыдно убивать героев, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных.

Е. Шварц

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Весной 1625 года Анна де Бейль каждую неделю пересекала пролив Ла-Манш, направляясь то в Англию, то во Францию. Леди Кларик уже знали на всех постоялых дворах от Лондона до Парижа. Нельзя сказать, чтобы она была в восторге от такой жизни, но это, по крайней мере, позволяло не думать о прошлом, ибо слишком многое зависело от настоящего.

В середине апреля ей пришлось прибыть в Менг на встречу с Рошфором, который вез ей распоряжения их могущественного повелителя — кардинала Ришелье. Анна надеялась хотя бы неделю пожить в Париже, отдохнуть от этой бешеной скачки, привести в порядок мысли и дела, но решительно все было против нее: Ришелье приказал немедленно возвращаться в Англию.

— И вы сразу же пришлете сообщение, если герцог покинет Лондон, — добавил граф.

— А остальные распоряжения? — спросила она, зная, сколь много всегда хочет знать кардинал.

В этот миг взгляд ее упал на дерзкого мальчишку, который только что затеял ссору с графом из-за масти своей ужасающей клячи и был хорошенько избит за дерзость, а сейчас в самом растрепанном виде, с головой, обвязанной полотенцем, стоял у окошка гостиницы, уставившись на Анну, как дитя на пряник.

— …Вы найдете их в этом ларце, который вскроете только по ту сторону Ла-Манша, — говорил Рошфор, передавая ей упомянутый ларец.

Анна тронула Рошфора за рукав, глазами показывая на нахального щенка, который явно старался услышать их разговор.

— Прекрасно, — сказала она. — Ну а вы что намерены делать?

Рошфор, чуть повернув голову, искоса взглянул на юношу и пожал плечами.

— Я возвращаюсь в Париж.

— Не проучив этого дерзкого мальчишку? — с легкой иронией осведомилась Анна, ибо ей было известно, что обиды Рошфор не копит.

В этот момент юный нахал вмешался в их беседу.

— Этот дерзкий мальчишка сам проучит, кого следует! — закричал он. — И надеюсь, что тот, кого он собирается проучить, на этот раз не скроется от него.

— Не скроется? — переспросил Рошфор, понемногу свирепея.

— На глазах у дамы, я полагаю, вы не решитесь сбежать? — крикнул юнец.

Решительно, это было слишком.

— Вспомните… — воскликнула Анна, видя, что Рошфор уже вытаскивает шпагу, — вспомните, что малейшее промедление может все погубить!

И она сжала руку графа.

— Вы правы, — чуть помедлив, сказал Рошфор, взглянув на прекрасную руку на своем плече. — Езжайте своим путем, я поеду своим.

И, поклонившись Анне, вскочил в седло, тогда как кучер обрушил град ударов кнута на спины лошадей кареты. Анна проводила взглядом нелепую фигуру с обмотанной полотенцем головой и подумала, что храбрецы нужны кардиналу. К сожалению, момент для знакомства был неподходящий.

До середины лета Анна успела еще пару раз побывать в Париже, но все-таки большую часть времени она провела в Англии и, что ее обрадовало гораздо больше, в поместье с сыновьями. Луи-Гийом взрослел и в свои восемь лет донимал мать расспросами об отце и родословной. Анна старалась не вдаваться в подробности и, как могла, переводила разговор на другие темы. В последнее время у нее вошло в привычку в таком случае читать суры Корана по-арабски. Луи тут же подхватывал, исправлял ее произношение, а потом бежал искать учителя латыни, который, презрев запрет миледи, не дал своему ученику забыть богопротивный арабский язык.

Трехлетний Джон-Эдуард пока не доставлял матери таких хлопот. Кроме того, Анна была очень довольна, что мальчики дружили. Иногда она даже удивлялась, что Луи-Гийом как будто не замечает разницы в отношении окружающих к себе и брату. Ведь Джон был наследником, будущим хозяином поместья, а Луи всего лишь его старшим сводным братом. Но его это как будто не волновало. Или он просто еще этого не понимал.

Однако следовало подумать о будущем детей. Джозеф после смерти матери становился просто опасен, и леди Винтер вовсе не хотела оставлять сына в одном доме с дядюшкой. При ее образе жизни Анна не могла возить детей с собой. Луи-Гийом не представлял угрозы для Джозефа, а вот Джон-Эдуард, наверное, был бы в большей безопасности в какой-нибудь дальней деревушке. Отправить его туда с семьей кормилицы без лишней огласки было бы самым лучшим выходом.

Так Анна и сделала и, как оказалось, к лучшему: Ришелье поручил ей срезать два алмазных подвеска с костюма герцога Бекингэма, так что она опять оказалась надолго оторванной от дома. Задание было несложным, учитывая их прошлые отношения.

Анна вспомнила, какой вид был у надменного красавца-герцога, когда в прошлом году на одном из многочисленных балов, танцуя с ним, прекрасная вдова сказала:

— Вы говорили мне о могущественном покровителе, милорд, и советовали подумать. Что ж, я подумала и полностью согласна с вами.

Произнося этот коротенький монолог, она думала только об одном: все лучшее в ее жизни осталось в прошлом, роман с герцогом должен был стать залогом другой, новой жизни.

Бекингэм, услышав это, даже сбился с такта: прекрасная француженка покорена! Но оказалось, что герцог умел не только клясться в любви, но и быстро забывать об этом. Анна почти влюбилась, а он уже увлекся другими. И она решила, что он пожалеет о том, что растоптал ее гордость. Сейчас у леди Винтер появилась возможность отомстить. Герцог никогда открыто не выказывал пренебрежения бывшим любовницам, поэтому остаться с ним наедине было несложно — завлечь в ловушку, а потом ускользнуть.

Через неделю она написала кардиналу следующую записку: «Я достала их. Не могу выехать из Лондона, потому что у меня не хватит денег. Вышлите мне пятьсот пистолей, и, получив их, я через четыре или пять дней буду в Париже».

Насчет денег Анна лукавила — ее состояния хватило бы лет на двести таких поездок, но она взяла за правило поручения Ришелье выполнять только на деньги Ришелье, ибо, расходуя свои, она уменьшала наследство сына.

Итак, через несколько дней Анна рассчитывала быть в Париже, который когда-то казался ей таинственным и недосягаемым, как греческий Олимп. Десять лет назад словосочетание «двор короля» звучало в ее ушах небесной музыкой, а теперь она была принята там и не находила в этом ничего особенного. Светская жизнь везде одинакова. Тем не менее блистательная графиня Винтер была не прочь повидать нескольких знакомых и особенно некоего графа, который был влюблен в нее и позволил ей забыть разочарование в герцоге Бекингэме.

Однако произошло нечто необычайное: гонец с деньгами так и не прибыл, а первый министр приказал закрыть все порты Англии. Анна терялась в догадках и не знала, что предпринять. В конце концов она наняла корабль на свои деньги, рассчитывая каким-нибудь образом все же добраться до Франции.

Она даже не сходила на берег и однажды увидела, что какой-то бриг выходит из порта — это значило, что у капитана было разрешение, подписанное лично Бекингэмом, — и на борту его Анна заметила некоего молодого человека, до странности напомнившего ей незнакомца из Менга. Она не была полностью уверена в этом, но для себя решила разузнать о нем, хотя бы у Рошфора. А через пять часов блокада портов была снята, и миледи, отбросив все посторонние мысли, принялась выполнять поручение его высокопреосвященства.

Ей удалось это, как удавались и все другие задания — вероятно, в награду за все страдания, которые обрушивались на нее раньше, но кардинал потерпел жестокое поражение. Анна была на придворном балу и видела подвески на плече королевы — их было двенадцать. Как это случилось, она не могла понять и сочла за лучшее несколько дней провести в своем парижском особняке, не показываясь на глаза Ришелье.

Ее регулярно навещал Рошфор, и беседы с ним были в это время единственным развлечением Анны. В конце концов это привело к обычному результату — она начала вспоминать прошлое и впала в глубокую меланхолию. Здесь, во Франции, воспоминания об Антуане жгли ее словно огнем, и даже облик Жана-Батиста, который как будто стерся из ее памяти, снова проступил из дымки лет. Она стала раздражительной, загоняла служанок и эту дуреху Кэтти, была неласкова с Рошфором и боялась наносить визиты, опасаясь сорваться в самый неподходящий момент. И еще ей страшно захотелось увидеть детей, прижать их к себе и никуда не отпускать. «Господи, — наконец взмолилась она, — ты не можешь вернуть прошлое, так пусть у меня не будет времени думать о нем!»

ПРОШЛОЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ

А в это время в одном захудалом трактире в Амьене происходил странный разговор.

Незнакомец из Менга, который стал гвардейцем короля, а выглядел сейчас как вельможа, с недоверием слушал исповедь абсолютно пьяного человека, которого он знал под именем мушкетера Атоса. Впервые за долгое время д'Артаньяну представилась возможность заглянуть в душу этому человеку, которого он считал образцом благородства, и то, что он там увидел, напомнило ему проповеди их приходского священника об адских мучениях. Только здесь человек испытывал их при жизни.

Д'Артаньян хотел остановить исповедь Атоса и не мог: так ужасное затягивает нас и наполняет нашу душу очарованием безнадежности.

— Один из моих друзей, а не я, запомните хорошенько, — говорил этот мушкетер с мрачной улыбкой, — некий граф, родом из той же провинции, что и я, то есть из Берри, знатный, как Дандоло или Монморанси, влюбился, когда ему было восемнадцать, в шестнадцатилетнюю девушку, прелестную, как сама любовь. Сквозь свойственную ее возрасту наивность просвечивал кипучий ум, неженский ум, ум поэта. Она не просто нравилась — она опьяняла. Жила она в маленьком местечке вместе с братом, священником. Оба были пришельцами в этих краях; никто не знал, откуда они явились, но благодаря ее красоте и благочестию ее брата никому и в голову не приходило расспрашивать их об этом. Впрочем, по слухам, они были хорошего происхождения. Мой друг, владетель тех мест, мог бы легко соблазнить ее или взять силой — он был полным хозяином, да и кто стал бы вступаться за чужих, никому не известных людей! К несчастью, он был честный человек и женился на ней. Глупец, болван, осел!

— Но почему же, если он любил ее? — спросил д'Артаньян.

— Подождите, — сказал Атос. — Он увез ее в свой замок и сделал из нее первую даму во всей провинции. Они жили счастливо, через год у них родился сын, и, надо отдать ей должное — она отлично справлялась со своей ролью.

— И что же? — спросил д'Артаньян.

— Что же! Однажды графиня с сыном отправились в Марсель — ей хотелось показать молодому виконту море, да и самой повидать его — ведь она выросла на севере и видела только холодные северные волны. Граф отпустил их, когда понял, что не может отправиться вместе с ними, — продолжал Атос тихим голосом, но очень быстро, — но очень неохотно, предчувствия грызли его. Графиня же, наоборот, была очень возбуждена и торопилась уехать. Угадайте, д'Артаньян; что было дальше! — вскричал Атос, разражаясь громким смехом.

— Откуда же я могу это знать? — возразил д'Артаньян.

— Они исчезли! Оба. Через какое-то время граф перестал получать о них известия, и, не находя себе места от беспокойства, отправился в Марсель сам. Все его худшие опасения подтвердились: графиня с сыном исчезли. Они отправились на морскую прогулку, а с борта судна графиня прислала записку с приказанием привезти ей все туалеты и драгоценности, которые она взяла в поездку. Граф не хотел поверить очевидному, начал поиски, расспрашивая всех подряд, знакомых и незнакомых. В Средиземном море полно пиратов, и граф даже через своих друзей узнавал, не продавали ли на Крите на рынке рабов прелестную белокурую француженку с мальчиком лет двух-трех — но никто ничего не знал. И тогда он вспомнил, каким образом он женился на ней. Я не сказал вам, д'Артаньян?

— Нет.

— У нее был цветок лилии на плече. Она была заклеймена!

И Атос залпом проглотил стакан вина, который держал в руке.

— Какой ужас! — вскричал д'Артаньян. — Этого не может быть!

— Это правда, дорогой мой. Ангел не всегда был ангелом. До замужества бедная девушка была воровкой. И граф это знал.

— Как?!

— Да, знал. Но это отдельная история.

— Что же сделал граф, когда понял, что лишился жены и сына?

— Граф был полновластным господином на своей земле. Но перенести позора и предательства он не мог. Он объявил всем об их гибели, а потом исчез сам.