— Совершенно верно. Очень большая ошибка — возлагать на людей ответственность только потому, что они являются родственниками действительно великих людей. Существовал один-единственный Наполеон. Ни второго, ни третьего быть не может.

— Полагаю, это просто фамилия, — сказала я. — И они имеют право носить ее.

— Его отцом был Луи-Бонапарт, король Голландии, брат первого Наполеона, а его матерью — Гортензия Богарне, приемная дочь Наполеона I, — сообщила мисс Браун, которая не могла удержаться от искушения превратить застольный разговор в урок истории. — С юных лет он, хотел пойти по стопам своего дядюшки.

— Что ж, императором ему стать удалось, — заметила бабушка.

— Однако с самого начала его карьера была вереницей поражений, — подхватил дедушка, судя по всему, знавший историю не хуже, чем мисс Браун. — Его тщеславные попытки привлечь к себе внимание завершились весьма печально. В начале его выслали в Соединенные Штаты, а затем он прибыл сюда, в Англию, где пожил некоторое время, но, когда ему показалось, что революция тысяча восемьсот сорок восьмого года дает ему некоторые шансы, он вернулся во Францию, добился места в Национальной ассамблее и начал бороться за императорский титул.

— И, кажется, преуспел в этом, — сказала бабушка.

— Да, на время.

— На весьма долгое время, насколько я помню, — ответила она.

— Он хотел, чтобы его имя ассоциировалось с именем его дяди. Однако ему недоставало дядюшкиной гениальности — И куда же привела Наполеона его гениальность? — спросила бабушка.

— На Эльбу и на остров Святой Елены, — вставила я, желая показать им, что хорошо разбираюсь в предмете разговора.

Мисс Браун бросила на меня одобрительный взгляд.

— У этого Наполеона все могло бы сложиться удачно, — продолжил дедушка, — если бы он не начал завидовать растущей мощи Пруссии и ему не пришло бы в голову подорвать ее. Он сам спровоцировал войну с Пруссией, считая, что легко разобьет их и покроет себя ореолом славы. Однако он столкнулся с прусской дисциплиной. Ему следовало предвидеть, что его судьба решится при Седане.

— И тогда Бурдоны решили бежать из страны? — спросила я, пытаясь перевести разговор в русло, ведущее к интересующему меня предмету.

— Причем поступили весьма предусмотрительно, — ответил дедушка. — Революция в Париже — это катастрофа для Наполеона III. В результате их императрица с сыном живет теперь в Кэмден-хаусе в Чизлхерсте.

А теперь к ним присоединился император, уже не узник, но изгнанник.

— Как Бурдоны, — сказала я.

Бабушка улыбнулась мне.

— Никогда не позволяй своему дедушке увлекаться разговорами на исторические темы, — сказала она. — Когда он берется за это, его не остановить.

— Слишком захватывающая тема, — улыбнулась мисс Браун.

Когда мы выходили из столовой, появился конюх и вручил моей бабушке письмо.

В нем сообщалось, что Бурдоны с удовольствием принимают ее любезное приглашение на ленч.


Они приехали в назначенное время, и визит оказался очень любопытным. Как отметили впоследствии мои родственники, месье и мадам Бурдон были типичными французами. У месье была ухоженная острая бородка, темные жесткие волосы и очень обходительные манеры.

Он поцеловал ручки дамам, в том числе и мне, и с восхищением устремил свой взор на бабушку. Мадам была довольно миловидной женщиной, а ее живость и обаяние делали ее лет на десять-пятнадцать моложе.

Она была склонна к полноте, ее прическа была безупречна, а большие карие глаза глядели несколько грустно. Их английский был далек от совершенства, но я нашла его забавным и очаровательным.

Их сын и дочь были похожи на родителей внешне, а также, видимо, и внутренне. Молодого человека отличала та же галантность в обращении с женщинами; девушку — столь же тщательная, как у матери, ухоженность.

Они выразили свое восхищение древностью и мощью Кадора, а бабушка сказала, что если гости пожелают, то после ленча она устроит им экскурсию по замку.

Месье Бурдон признался, что это доставило бы ему огромное удовольствие; мадам заявила, что она примет приглашение с радостью; сын и дочь, как эхо, повторили слова родителей.

За ленчем они рассказывали про ужасные события на их родине, которые заставили их стать беженцами.

Я узнала, что мадам Бурдон была знакома с императрицей Евгенией, а месье Бурдон несколько раз имел честь находиться в обществе Наполеона III.

— Теперь, когда наш император и императрица находятся в Англии, мы чувствуем себя обязанными быть возле них, — слегка запинаясь, произнес месье Бурдон.

Бабушка спросила, как им нравится Хай-Тор.

— Очень хорош, очень хорош, — был ответ.

— Вы предполагаете когда-нибудь вернуться во Францию? — спросил мой дедушка.

Месье Бурдон сложил ладони и слегка покачал головой из стороны в сторону, одновременно пожимая плечами.

— Возможно, да. Возможно, нет. Эта Республика… — Он состроил гримасу. — Если император вернется…

— Думаю, что вряд ли это произойдет в обозримом будущем, — сказал дедушка.

— А пока он живет в изгнании, — добавила бабушка. — Интересно, как чувствуют себя люди в такой ситуации? Должно быть, странно оказаться после роскоши и церемониалов французского двора в захолустном Чизлхерсте.

— Может быть, он счастлив пожить в тихой обстановке.

Я заметила, что Жан-Паскаль посматривает на Дженни, горничную, прислуживающую за столом. Когда она подавала ему блюдо с овощами, их глаза встретились. Она покраснела. Я знала, что Дженни интересуется молодыми людьми, и решила постараться выяснить, какого она мнения об этом молодом человеке.

После ленча гостям предложили осмотреть Кадор.

Я отправилась вместе с ними. Я любила слушать рассказы дедушки об истории этого места. Тема так нравилась ему, и говорил он с таким энтузиазмом, что бабушке временами приходилось останавливать его, опасаясь, что слишком подробная лекция может утомить гостей.

Мы находились в галерее, где были вывешены старинные гобелены, часть которых находилась в весьма почтенном пятисотлетнем возрасте, когда мадам Бурдон вдруг разволновалась:

— Эти гобелены… они являются, как это правильно сказать? Получили исправление?

— Чинили ли их? О да, это было необходимо. Мне кажется, ремонт сделан довольно удачно.

— Но… он очень хорош.

— Тем не менее, вы заметили.

— Моя жена очень заинтересована, — объяснил месье Бурдон. — Мы имеет некоторые очень хорошие, очень старые таписьер… гобелены… Вы понимаете?

— Ну конечно, — сказала бабушка. — Это чудесно.

Жан-Паскаль, владевший английским гораздо лучше, чем его родители, объяснил, что им удалось вывезти из Франции свои наиболее ценные гобелены.

Бурдоны собирались отреставрировать их еще во Франции, но если бы удалось найти человека столь же искусного, как тот, кто починил наши гобелены, то они предпочли бы отремонтировать их здесь.

— Это сделала два года назад молодая девушка, которая живет неподалеку отсюда, — сказала бабушка. — Иглой она владеет, как вы сами можете убедиться, виртуозно. Она профессиональная портниха и делает вышивки на одежде и прочих вещах, которые позже выставляют на продажу в лавке Плимута… по весьма высоким ценам, насколько я знаю.

Мадам Бурдон очень разволновалась.

— Если бы вы могли сообщить моей матери, где отыскать эту вышивальщицу, она была бы очень благодарна вам, — сказал Жан-Паскаль.

Бабушка задумчиво взглянула на дедушку.

— Это Ли, — сказала она, — так что могут возникнуть некоторые затруднения. Ты же знаешь, как неохотно миссис Полгенни отпускала Ли сюда, — Она обратилась к гостям:

— Я поговорю с матерью девушки и спрошу, позволит ли она Ли отправиться в Хай-Тор. Видите ли, мать предпочитает, чтобы девушка работала на дому.

— Мы хорошо заплатим… — начал Жан-Паскаль.

— Предоставьте это мне. Я сделаю все возможное.

Разговор об этом решили пока отложить и вновь начали обсуждать сами гобелены. Похоже, в коллекции Бурдонов были действительно бесценные произведения: один из замка в Блуа, а другой — из Шамбо.

— Конечно, было рискованно перевозить их, — сказал Жан-Паскаль, — но мать не представляла себе, как можно бросить их там. Некоторые из гобеленов были немножко повреждены при перевозке.

Прощаясь, бабушка пообещала, что завтра же наведается в дом миссис Полгенни и немедленно известит Бурдонов о результатах переговоров.


На следующий день бабушка сказала, что собирается отправиться в логово миссис Полгенни, и предложила мне сопровождать ее. Я, конечно, согласилась.

В город мы пошли пешком, по пути беседуя о Бурдонах и взвешивая возможность того, что миссис Полгенни решится отпустить Ли поработать в Хай-Торе.

— Это значило бы, что ей, скорее всего, придется прожить там несколько недель.

— А почему бы ей не ездить туда каждый день?

— Видишь ли, я думаю, что для такой работы нужно очень хорошее освещение. Она может приехать туда, а тут выяснится, что день слишком пасмурный.

Лучше ей все время находиться в Хай-Торе.

Разве миссис Полгенни будет возражать против этого?

— Миссис Полгенни видит вокруг себя сплошные грехи, даже если их нет и в помине, и всегда ожидает худшего. Она хотела бы держать Ли под крышей собственного дома, чтобы следить за ней бдительным оком.

Мы подошли к дому. Его окна сияли, камешки на дорожке выглядели так, будто их только что помыли и протерли, а ступеньки крыльца были свежевычищенными. Мы постучались в дверь.

Ответа долго не было. Мы прислушались, и нам показалось, что внутри кто-то шевельнулся. Бабушка громко произнесла:

— Это миссис Хансон и Ребекка. Ты тут, Ли?

Дверь открылась, и на пороге появилась Ли, раскрасневшаяся, робкая и очень хорошенькая.

— Мамы нет дома, — сказала она. — За ней приехали с фермы Эгхем. У миссис Мастере началось.

Бабушка понимающе кивнула и спросила:

— Нельзя ли нам зайти на минутку?

— О да, конечно, пожалуйста, — ответила Ли.

Мы прошли в прихожую. Я заметила, что латунные предметы начищены до зеркального блеска. Тут стоял диван с двумя подушками, симметрично расположенными по углам; чехольчики на спинках стульев были безупречно чистыми, а на ручках кресел лежали салфеточки, чтобы сидящие не пачкали мебель.

Мы с трудом осмелились сесть.

— Может быть, я попрошу маму зайти к вам, как только она вернется? Я просто не знаю, когда она будет дома. С этими родителями ничего заранее неизвестно.

— Собственно говоря, это касается тебя, Ли, — сказала бабушка. В конце концов, Ли было около восемнадцати лет, а в этом возрасте человеку уже пора самому принимать решения. Но Ли была очень скромной девушкой, а миссис Полгенни — деспотичной матерью. — Ты знаешь французов, которые здесь живут?

— Эти, из Хай-Тора? — спросила Ли.

Бабушка кивнула.

— Вчера они были у нас в гостях, .. — и, когда мы показывали им замок, они обратили внимание на гобелены, которые ты починила.

— О, мне очень полюбилось это занятие, миссис Хан сон.

— Я знаю. Это внесло в твою жизнь разнообразие, верно? Так вот, у них есть несколько превосходных гобеленов французской работы. Ты слышала о таких, Ли? Конечно, слышала. Считается, что они — лучшие в мире. Эти гобелены очень древние и нуждаются в ремонте. Увидев, что ты сделала с нашими…

Глаза Ли засияли.

— В общем, они хотели бы поговорить с тобой по поводу починки их гобеленов.

— О, я с удовольствием взялась бы за это. Мне уже надоело вышивать розочки и бабочек на дамском белье.

— Подобная работа — совсем другое дело, правда?

И интересно… ведь их сделали люди, которые жили сотни лет назад.

— Да, я понимаю.

— Видимо, тебе придется пожить там, пока ты будешь делать эту работу. Тебе понадобится хорошее освещение, а ездить взад-вперед — слишком долго.

Ли кивнула, а потом сказала:

— Матушка не любит, когда я ухожу из дома, даже к вам.

— Вот это я и хотела обсудить с ней. Я пообещала месье и дамам Бурдон поговорить с вами. Они очень хорошо заплатят. Мне кажется, вы сами можете назвать цену.

Я изучающе смотрела на Ли. Она вообще была хорошенькая, а теперь, когда ее охватило радостное возбуждение, это стало еще заметнее.

— Не хотите ли чашечку чаю? — спросила она.

— Это было бы очень кстати, — ответила бабушка.

Ли вышла. Мы оглядели комнатку, и я поняла, о чем сейчас думает бабушка. Комната имела нежилой вид. Я не могла представить человека, который был бы счастлив в таком доме. Здесь нужно было постоянно заботиться насчет того, что правильно и пристойно в глазах строгой миссис Полгенни, а об удовольствиях нельзя было и помыслить.

В то время как мы пили чай и ели домашние бисквиты, явилась хозяйка дома. Войдя, она в изумлении остановилась на пороге и уставилась на меня.

Я судорожно начала размышлять, не сделала ли я чего-нибудь такого, что безвозвратно испортило совершенство ее кресла, обитого коричневым бархатом.