Разумеется, виноват был и сам Фарли, хотя о прощальном сообщении на моем автоответчике он напрочь забыл, а ключ считал потерянным. Алкоголь и «колеса» действуют на некоторых очень странно. Палатку он действительно бросил, но, поскольку туризм ненавидит, она ему все равно больше не пригодится.

Мне было крайне любопытно, зачем он переписал завещание, включив в него меня и Джерарда. Как выяснилось, раз в жизни увидев по телевизору некий политический прогноз, он понял, что в случае смерти его деньги отходят государству для выплаты пособий по безработице. После этого Фарли не успокоился, пока не побывал у нотариуса. Покупать выпивку абсолютно незнакомым людям он не стал бы ни за что.

Любил ли он Элис? Как будто бы да, по-своему любил. Спал ли он с нею, что не в пример важней? Как будто бы нет. «Никак не мог выбрать момента, чтобы подступиться», – признался он, тем самым подтверждая, что влюблен действительно был. Обычно с девушками у него таких сложностей не возникало.

А вот с опознанием тела прокололся Джерард. Несмотря на весь свой фельдшерский гонор, утопленников ему, верно, видеть не доводилось, тем более трагически погибших друзей. Поэтому Фарли он опознал только по штанам, не взглянув в лицо. Думаю, от человека с аллергией на контактные линзы мы не вправе ожидать большего.

Это признание прозвучало в разговоре за чаем в нашей квартире, отныне квартире Фарли, после того, как его нотариус несколько раз произнес слова «мошенничество» и «тюрьма».

– Подумайте, какое совпадение, – сказал Джерард. – На трупе были в точности такие же джинсы, что и у Фарли, с красным кантом вдоль шва.

Похоже, это оскорбило Фарли сильнее, чем кража у него девушки, квартиры и денег.

– Когда ты видел на мне джинсы с красным кантом?!

– Они же очень модные. Помнишь, я еще съязвил, а ты сказал, сейчас в таких все ходят.

– И когда же?

– По-моему, то было первое, что я от тебя услышал, когда мы познакомились в колледже. Я прошелся насчет твоих джинсов, а ты сказал, они очень модные, и еще сказал, что состояние моих джинсов наводит тебя на мысль, не подрался ли я с вояками из клуба владельцев ротвейлеров.

– Но это же было пятнадцать лет назад, – сказал Фарли.

Джерард пожал плечами:

– Таких мелочей я в голове не держу.

– Интересно, – вступил я, – кого мы кремировали? Полиция Корнуолла, по-моему, понятия не имеет.

– По крайней мере, ничего плохого мы не сделали, – сказал Джерард.

Элис стояла передо мной у плоского, темного диска пруда. На ней была шляпка из искусственного меха, элегантное пальто в талию и меховая муфта, должно быть, тоже искусственная. Она была похожа на русскую царевну, такую прелестную, что революционеры не могли найти в себе сил расстрелять ее. В Кенсингтонском дворце один за другим зажигались огни, темнота вокруг нас сгущалась, чернела вода и дорожки парка, снег казался синим. Элис села на скамейку рядом со мной, зябко поежилась. Я желал ее так, как никогда ничего и никого не желал. Мне хотелось послать к черту все – друзей, Лондон, работу – и вдвоем с Элис уехать в какие-нибудь прекрасные чужие края.

– Фарли я никогда не любила, – сказала она.

– Но жила в его квартире?

– Надо же мне было где-то жить. Он мною активно интересовался, и я его использовала.

– Ты уезжала с ним на выходные.

– Я не говорю, что он был мне неприятен, и мне казалось, я должна как-то отблагодарить его за то, что терпит меня.

– Ты с ним… вы хорошо тогда съездили?

– Нормально, только он все время меня фотографировал.

– Но ты ведь говорила, он классный. Говорила, что он как удачно поставленный светильник, яркий пример человека, победившего собственное тщеславие.

– Правда? Наверное, пьяна была.

Это было до неловкости похоже на мои собственные оправдания – да, впрочем, на чьи угодно.

Мимо нас прошел человек в джинсах, кроссовках и, несмотря на холод, в одном свитерке под пиджаком.

– Ходячее оскорбление британского вкуса, – кивнув на него, заметила Элис.

Я улыбнулся:

– Ну что, надежды нет? У нас с тобою? У меня ведь ничего не переменилось. Я по-прежнему тебя люблю.

– Гарри, это уже прошлое.

– Эй! Не трогай прошлое, я там живу! – воскликнул я. Она засмеялась, и мне захотелось обнять ее. – То, что ты слышала тогда, я говорил только ради Джерарда, я ничего этого не думал. Ни минуты не думал.

– Ты спал с бывшей подружкой Джерарда. Что, и это ради него? Не начинай, я рассержусь, и больше ничего. И потом, я теперь другая. Наверное, продолжать отношения стоит только в том случае, когда с самого начала в них все хорошо на девяносто девять процентов.

– У тебя кто-то есть? – спросил я, потому что непременно должен был спросить, хотя и знал ответ. У такой девушки всегда кто-то есть, а если в данный момент нет, то скоро будет.

– По-моему, ты не имеешь права на такие вопросы, – без всякого гнева сказала она.

– Нет, но я в ответе перед собственным ничтожеством.

Теперь Элис не засмеялась. Мы помолчали секунд пять, наблюдая, как на город опускается ночь, по-своему более яркая, чем день.

– Ждать принца тебе, возможно, придется долго, – сказал я, чтобы больше не молчать.

– Значит, подожду.

В пруду плескалась маленькая бурая уточка, похожая на птенца, но не птенец.

– Вроде для этого сейчас не время. Я думал, они выводятся весной.

– По-моему, это не утенок.

– А что же?

– Взрослая утка особой породы.

– Беда с вами, деревенскими, – вздохнул я. – Небось по тому, как она машет крыльями, ты можешь определить, будет ли весна теплой.

– Хватит острить, Гарри, – сказала Элис. Она явно на что-то злилась.

– Разве зимой они не улетают на юг, в теплые страны?

– Может, она не захотела улетать, может, ей хорошо здесь, на пруду. Не говори о том, чего не знаешь.

Я посмотрел на утку. Ей как будто было холодно, хотя не берусь объяснить, как вообще может быть уютно в ледяной воде. Просто мне показалось, что ей холодно. Мне стало жалко ее. Я спустил Рекса, чтобы он побегал у пруда. На птицу он внимания не обращал.

– Что мне сделать, чтобы ты передумала?

– Ничего, Гарри. Но я всегда буду тебя помнить.

– О, спасибо, это даже лучше, чем выйти за меня замуж. Мне уже намного веселее, – произнес я ровным голосом. Что мне нравилось в Элис больше всего – ей не нужно было объяснять, когда ты шутишь. Она знала сама.

– Мне пора, – сказала она. – Передай привет Джерарду.

– А себе оставить можно?

Шутка так себе, но и чувствовал я себя фигово.

Она пошла прочь, постепенно растворяясь в морозном воздухе, в приглушенных расстоянием автомобильных гудках, доносящихся с Бэйсуотер-роуд. Надо мною проклятие. Я пожизненно обречен на неудачные романы и бесконечную перебранку с Джерардом. Хотя, с другой стороны, сегодня вечеринка, и я опять свободен, что совсем не так уж плохо.

Да и на работе тоже все складывается ничего себе. Я устраиваюсь режиссером какой-то передачи «Посмотри на этого придурка!» на тему правил дорожного движения, в круглосуточном сотрудничестве с дорожной инспекцией. Этакий взгляд на ситуацию из окна патрульной машины.

Ну да, Фарли вселился в комнату Джерарда, что, конечно, нездорово, особенно если учесть, что мы не можем переделать в спальню гостиную из-за сквозного прохода на кухню. Получу работу, стану быстрее выплачивать Фарли долг и непременно куплю две односпальных кровати, чтобы нам с Джерардом больше не пользоваться моей двуспальной. Джерард, кажется, меня простил. «Чего там прощать, – сказал он, – ты – это ты, а я – это я, вот и все». Да уж, точнее некуда. Основная его претензия ко мне теперь, как я понял, – не краткий роман с Элис, а привычка во сне перетягивать одеяло на себя.

Я знал, что могу рассчитывать на хорошие рекомендации из «Ваших прав», поскольку в анкете вместо имени своего непосредственного начальника поставил имя нашей уборщицы. Она мне всегда благоволила, подмахнула рекомендацию не глядя, да к тому же обеспечила бумагой с логотипом компании, на которой я и написал свое заявление о приеме на работу. Легко и просто. Странно, почему люди так трясутся из-за экзаменов. Если провалишься, всегда можно сказать, не уточняя, что проявил необходимые знания или выполнил нужное количество заданий (слишком высоко не берите: помните, что господь бог вам может многое спустить с рук, но отъявленных нахалов не любит). Проверять никто не станет. Адриан, очевидно, не перезвонил мне тогда, потому что «застрял» в Йемене, где «законтачил» с некими борцами за свободу. Помню, в новостях мелькнул сюжет о похищенном тележурналисте, выручать которого никто особо не рвался. Вернувшись на родину, он даже меня не уволил, а крах нашей передачи расценил как доказательство собственной незаменимости, свидетельство того, что мне еще учиться и учиться, а не как результат моего полного бездействия. Кроме того, уборщица в наше отсутствие приняла несколько сообщений от обманутых потребителей, из которых получилась сенсационная программа о вреде алкоголя и жирной пищи для здоровья. После того, как я все это смонтировал, репортаж взял какой-то приз. Должен сказать, самому мне ни разу не удалось сделать такое классное интервью.

Если Фарли выиграет тяжбу с департаментом государственных сборов по ошибочно уплаченному нами налогу с наследства, через пару лет мы опять разбогатеем. Может, я и потерял немного на покупке автомобиля и мотоцикла, но Джерард распорядился своей долей умнее и лет за пять возместит все мои убытки. Разумеется, он этим страшно доволен.

– Поскольку я – человек осторожный и деньгами не швыряюсь, мне придется платить за твою безалаберность, – заявил он.

– Похоже на то, – согласился я.

Интересно, надоест Эмили ее геолог после того, как романтика вечных льдов перестанет кружить им головы? Позвоню ей, пожалуй, когда вернется.

В парке стало совсем темно, только мелькали за деревьями фары полицейского фургона, везущего запоздалых гуляк к выходу, перед тем как закрыть ворота на ночь. Щекам стало холодно, и я понял, что плачу. Все потерял, ничего не осталось. Проморгал самое главное в жизни, упустил девушку, которую мог любить всю жизнь. Она сама пришла, чуть ли не сказала: «Бери меня, я твоя». А я оттолкнул.

Я сидел, примерзнув к скамейке, чувствовал, как вокруг меня раскинулся от дальних пригородов до богатых районов Лондон, и миллионы девушек спешат куда-то, и каждая из них, возможно, суждена мне, возможно, способна прогнать мою тоску и подарить любовь. Но та, кого любил я сам, ушла, ее ждет другое будущее, с другим человеком, и я знаю, что никто мне ее не заменит, хотя, разумеется, кто-то будет у меня вместо нее.

Пес подошел ко мне, ткнулся носом в ногу. Я предложил ему сигарету, но он отказался, поэтому я взял ее себе, чиркнул спичкой и глубоко, тщательно затянулся.

– Не горюй, дружище, – сказал я. – Еще десять лет, и все пройдет. Уж десять-то лет как-нибудь проживем.