— И эта красивая дама, — спросила Жанник, смотря на молчащую Селию, — она тоже встает между четырьмя и пятью?

Ответила Доре:

— Этой красивой даме вам следовало бы прочесть нотацию! Она влюблена, как кошка.

— Боже милостивый!.. В кого?

— В одного гардемарина, чрезвычайно легкомысленное существо!..

Селия покраснела, как мак, и пыталась сделать протестующий жест слабой рукой. Но Жанник развела руками в знак полного бессилия что-либо сделать:

— Какую к черту нотацию могу я ей прочесть? С моей стороны было бы чрезвычайно дерзко бранить эту девочку за ее гардемарина, оттого что в течение всей моей жизни я только и делала, что влюблялась во всякого встречного.

Но маркиза не унывала:

— Послушайте, Жанник! Разве вам не кажется, что малютка могла бы найти в Тулоне что-либо получше для начала? Я не стала бы бранить ее за прихоть!.. Всякий волен совершать глупости время от времени. Все мы, конечно, не из дерева. Но я не допускаю таких глупостей! Она не спит, не ест, не живет, только и мечтает о своем мидшипе! И так как она только его одного видит, она, разумеется, ни за что не согласится взять другого друга, кого-нибудь, кто мог бы отсчитать денежки.

— Ба! — сказала Жанник беззаботно. — Глупости проходят. И никогда не бывает поздно взять богатого друга. Не следует быть слишком практичной. Кроме того…

Она склонила голову набок, как бы желая лучше видеть синее море за зелеными лужайками:

— Кроме того, Доре, это зависит от человека. Мы все разные. И не всем удается быть практичными.

Та удивилась:

— Прекрасно!.. Что вы хотите этим сказать? Жанник закашлялась и долгое время не в состоянии была отвечать. Когда ей это удалось, голос ее, по-прежнему слабый, походил на надтреснутый хрусталь, готовый сломаться.

— Я ничего не хочу сказать. И уверяю вас, я права. Подумайте только, и вы согласитесь со мной. Нас, дам полусвета, всех валят в одну кучу и полагают, что нас всех отливают в одной и той же форме. Будто мы думаем одинаково, желаем одинаково, действуем одинаково. Нет, и еще раз нет! Пальцем в небо!.. Мы еще меньше похожи друг на друга, чем другие женщины. Да, черт возьми!.. Дамой полусвета становятся не вследствие воспитания или вследствие призвания к этому, — это всегда результат несчастного случая. И такой несчастный случай может приключиться с какой угодно девушкой. Поэтому-то мы и представляем собой такую странную смесь. Вот вы, Доре, вы рассказывали мне вашу историю. Я уже не помню, в какой такой необычайной стране вы родились. И ваша мамаша была знаменитейшей наездницей, любовниками которой были принцы и короли. Вполне естественно, что в вас живет страсть к приключениям и что вы очень горды. И вы тысячу раз правы, что твердо правите вашей ладьей и рассчитываете все, чтобы в свой черед стать знаменитой, прославленной, богатой, как ваша матушка. Поэтому будьте расчетливы: вам есть из-за чего быть расчетливой, и вы добьетесь своего. Но другие? Я, например? Я бедная маленькая Брезунек!.. Мой отец был рабочим в арсенале, в Бресте. Моя мать была прачкой. И они дрались всякий раз, как бывали пьяны: в субботу вечером, по воскресеньям и по понедельникам. Мы гнездились все — их двое, три мои сестры, четыре брата и я — в ужасной комнатушке, клейкой и заплесневевшей, в самом грязном доме, какой только был в Рекуврансе.[14] Можете вообразить, что там я не мечтала о принцах из волшебных сказок. Моей мечтой было стать дамой вроде тех, чье белье моя мать стирала в Пенфеле,[15] красивой дамой с кружевными сорочками и панталонами из настоящего мадаполама! Первый же мидшип, с которым я пошла, сразу купил мне еще более роскошные вещи. Вы сами видите, что мне ни к чему было быть расчетливой. Я никогда не огорчалась, никогда ничего не предвидела, никогда ничего не комбинировала и всегда имела все, чего мне хотелось, раньше даже, чем я высказывала свое желание. А я так мало желала!.. И среди нас есть много женщин, которые желают не многим больше моего.

При последних словах хрусталь голоса надломился. Новый приступ кашля, сухого, обессиливающего, жалобного, потряс все хилое тело, распростертое в кресле. И Доре которая, быть может, имела что возразить, промолчала.

Л'Эстисак возвратился в сопровождении Сильвии — горничной, которая шла медленно, балансируя большим чайным подносом. Сам герцог нес чашку и заботливо помешивал ложечкой ее содержимое.

— Котлета, которую вы изволили заказать, — провозгласил он тоном дворецкого.

Жанник с чашкой в руке надула губы.

— Ну что же? Вы не пьете?

Она еще больше вытянула губы:

— Бедный мой Л'Эстисак!.. Я вовсе не хочу критиковать ваши кулинарные таланты. Но оно очень аппетитно, это мясо, которого вы наскребли немножечко и положили в бульон.

Он пошутил, как шутят с больными детьми, желая заставить их принять горькое лекарство:

— Прикажете попробовать, чтоб я мог доказать вам, что это вкусно?

Она улыбнулась и выпила залпом, чтобы доставить ему удовольствие.

Селия с восхищением смотрела на серебряный поднос, на японский сервиз, на старинное кружево салфетки и на вышитый передник Сильвии.

О, дом Жанник был и в самом деле чрезвычайно шикарным домом!..


Л'Эстисак снова уселся на землю и привалился спиной к тому же самому стволу.

— Я слышал из дому, — сказал он, — как вы спорили о чем-то, маленькая болтунья.

— Да, — сказала Жанник, — я рассказывала Доре, что мой первый любовник подарил мне три сорочки с розовыми ленточками и две пары таких же панталон.

— Он был человек щедрый.

— Он был прелестным маленьким гардемарином, который свое жалованье делил на две части: большую часть он отдавал прачке, а меньшую мне.

— В таком случае, — заявил герцог, — он был больше чем щедрым человеком: он был честным человеком. Что с ним случилось?

Молодая женщина грустно указала пальцем на землю:

— Сайгон, — сказала она коротко, — Акклиматизационный сад…

Доре взглянула на Селию и пояснила:

— Кладбище.


Жанник снова ухватила нить своих воспоминаний:

— Мне было четырнадцать лет. Чтобы быть битой как можно меньше, я как можно меньше бывала дома. А чтоб зарабатывать гроши, я придумала продавать фиалки в Казино. Тогда в Бресте было настоящее Казино. Итак, как-то вечером я продавала мои букетики фиалок. Вот я замечаю хорошенького гардемарина, хорошенького-хорошенького. Вы никогда не видели такого хорошенького гардемарина. Кожа у него была нежнее моей!.. А его ногти блестели. Я первым делом отложила восемь су из моей выручки, чтоб купить себе щеточку для полирования ногтей.

— Глупость! — сказал мрачный Л'Эстисак.

— Черт возьми! Конечно… Но на следующий же день я сотворила другую глупость, большую. Ночью я целых четыре часа полировала мои ногти. Это придало мне смелости. Вечером в Казино я подошла прямо к моему мидшипу и — бац! — объяснилась ему в любви. Он остолбенел. Но послушайте самое интересное!.. «Тебе шестнадцать лет? — сказал он мне… (Вы понимаете, я прибавила себе лет, чтоб он не отнесся ко мне как к маленькой девочке!) — Тебе шестнадцать лет? И у тебя еще не было любовника? Послушай, дочь моя! И ты думаешь, что я соглашусь быть первым! Ну нет! Отчаливай! Пусть твоя мать раньше выпорет тебя еще разок!» Он даже не захотел поцеловать меня.

— Жестоко!

— Да, жестоко!.. В жизни моей я столько не плакала. Но спустя четыре дня я снова закинула удочку, решившись на все: «Вот я! Вы не захотели быть первым… Так вот! Вы будете вторым!.. Вчера я попросила моего двоюродного брата… И теперь дело сделано!..» Разумеется, во всей этой истории не было ни слова правды. Но гардемарин сделал вид, будто поверил. Мы пошли искать комнату. Мы не нашли комнаты. И так как стояла хорошая погода, мы отправились в сторону Ажо, под цикламены и, садовник, наверно, здорово сердился на следующий день. А!.. Здравствуйте. Вы как раз вовремя: в чайнике есть чай и наш юный друг Селия возьмет на себя роль девушки, разливающей чай.

Между сосен появилась группа новых гостей. Селия узнала Фаригулетту и Крошку БПТ с двумя дамами и несколькими офицерами, которых она уже видала в разных местах.


— Жанник, — заявил один из новоприбывших, когда были окончены канонические поцелуи, — Жанник! Я пришел к вам не затем, чтобы пить чай, съесть ваше пирожное и даже не поблагодарить вас, как, без сомнения, сделают все те обжоры, которые приехали со мной! Нет! Я явился к вам, Жанник, чтоб постучать у врат вашей мудрости и укрыться под кровом вашего разума.

Это был разбитной малый с маленькими усиками и живыми, блестящими глазами.

— Дайте мне совет, о Жанник!.. Вы знаете меня: когда-то давно мы вместе провели пять или шесть сладостных ночей…

Она весело расхохоталась:

— Замолчите!.. Разве о таких вещах говорят вслух?

— Отчего же нет? В этом нет ничего позорного. Напротив того: милостивая государыня и друг, я очень горжусь тем, что ваш выбор пал на меня.

Она смеялась и цитировала классиков:

— «Смеетесь, сударь, вы! Горда должна быть я!..» Но… Дальше что?

— А дальше вот что: возможно, что через три месяца я буду женатым человеком. Что вы об этом думаете?

Будет ли это хорошо? Или дурно? Что вы мне посоветуете?

— Я? Ровно ничего!..

Она энергично потрясла своей лукавой головкой:

— Ровнехонько ничего! Пор-Кро, голубчик, вы совершеннолетний, не правда ли? И вы не нуждаетесь ни в чьем разрешении, кроме разрешения вашего министра, а он никогда не откажет вам в разрешении на всякую глупость, какая только взбредет вам в голову, будь то глупость вступить в брак! А потому делайте как знаете.

Он посмотрел ей в глаза, потом подошел к ней и фамильярно присел на ее кресло:

— Совсем не так! — сказал он, сделавшись внезапно серьезен. — У меня нет ни отца, ни матери, с кем я мог бы посоветоваться, хотя бы проформы ради. И вот потому-то я и пришел к вам, чтобы поговорить с вами по душам. Теперь я больше не смеюсь. Жанник, голубка моя, вы слишком добрый и слишком испытанный друг, чтоб отказать мне в том совете, которого я добиваюсь. И вы слишком опытный врач, чтоб ваш совет мог оказаться дурным!

Тронутая этими словами, она протянула ему руку:

— Вы чрезвычайно мило сказали все это.

Он поцеловал тонкую и худенькую лапку и снова заговорил шутливо:

— Вот видите! Вам никак не удается увильнуть, милостивая государыня и друг. Право же, оставить в неведении, нерешительности, неуверенности и прочих неприятностях старого любовника — будет недостойно вас. Ваш долг ясен: говорите! Разрешите мои сомнения.

Она забавно пожала худенькими плечиками:

— Вот сумасшедший! Ах! Маленькая Селия! Если только ваш мидшип похож на этого, жалею вас от всей души! И такие люди воображают, будто могут составить счастье дамы, эти желторотые? И все же, он вежливенько просил меня, и я дам ему совет. Пор-Кро, голубчик, кто такая эта барышня? Скажите мне потихоньку ее имя. На ушко… Ведь вы знаете, я никогда не выдаю тайн!

— Знаю, — сказал жених. — Вы вполне честный человек.

Он наклонился к ней, сообщил ей имя и ловко поцеловал ее в ухо.

— О! — воскликнула Жанник. — Скверный мальчишка! Вот вы и растрепали меня. Противное существо! И он еще спрашивает советов!.. Вот вам первый совет: никогда не целуйте женщину без всякого повода, в особенности когда она причесана.

Привычной рукой она поправила волосы:

— Вот!.. А теперь к делу. Барышня… Назовем ее барышня X, превосходно! Ей двадцать четыре года.

— Как вы можете знать, сколько ей лет?

— Пор-Кро, послушайте! Не дурите!.. Как будто бы в Тулоне дама полусвета может не знать возраста светской девушки! С луны, что ли, вы свалились, друг мой?.. Итак, ей двадцать четыре, а вам двадцать шесть… Родня, приданое, деньги, характеры… Хорошо! Я знаю все, что мне нужно, дайте мне подумать. Я скажу вам мое мнение после захода солнца. А теперь… Селия, голубушка, ведь вы позволите мне называть вас Селией, не так ли?.. Пожалуйста, Селия, накормите и напоите всех этих господ. Они заслужили хлеб и соль. Печенье и чай. Тем, что совершили путешествие из Тулона в Тамарис, чтоб посмотреть, жива ли еще Жанник… А пока вы будете заняты делом, мы с Фаригулеттой будем рассказывать разные гадости. В ее годы это можно. А остальные дамы послушают.


Вокруг кресла все остальные дамы уже собрались в кружок. Но раньше чем Фаригулетта успела приняться за обещанные гадости, между Л'Эстисаком и одним из вновь прибывших офицеров завязался технический спор. Разговор шел о «Бевезье» — крейсере, который за год до того разбился у Агуапских скал. И все дамы почли за честь для себя принять участие в этом разговоре.

С большой враждебностью говорили о командире «Бевезье», виновном в том, что темной ночью он держался слишком близко от берега, на котором не было маяка и близ которого погибло уже несколько судов.