Патрик Санчес - Подтяжка

— О, черт побери! — я не в силах сдержаться и бью по клавиатуре кулаком. Хочется плакать. Не могу так больше. Невозможно терпеть рядом с собой мужа-лжеца. Нельзя закрывать глаза на то, что он заводит отдельный почтовый ящик только для себя. И, уж конечно, я больше не в состоянии терпеть лай безмозглой псины на дверь!

Господи, да что же творится вокруг? Встаю из-за стола и подхожу к холодильнику.

— Иди сюда, Хельга, — чуть ли не сюсюкаю я, открывая холодильник. Обычно, когда я подзываю собаку, она не подходит, но если ей кажется, что есть шанс заполучить что-то вкусное, то тут дело другое.

— М-м-м, сыр, — мурчу я, снимая упаковку с ломтя «Американского» сыра. Иду на другую сторону кухни, открываю шкафчик и достаю таблетку димедрола. Хельга у моих ног виляет хвостом, ожидая лакомства. Я заворачиваю таблетку в кусок лакомства и даю собаке. Она проглатывает угощение и возвращается к двери, чтобы продолжить идиотское тявканье. Что ж, пусть, все равно снотворное-успокоительное завершит это издевательство надо мной минут этак через пятнадцать. И слава богу!

Я возвращаюсь к компьютеру и пробую еще несколько паролей: мое имя, имя нашей дочери, мою девичью фамилию. Не получается. Затем я поворачиваюсь, и взгляд мой падает на тупую псину, которая из сил выбивается, играя на моих нервах, и тут до меня доходит — я печатаю слово «Хельга». Что бы вы думали? Доступ к почтовому ящику Джима получен! Так, открываем…

В папке входящих писем значится всего одно послание от DCJazzyJyzelle. Господи, от волнения в горле пересохло, минералки бы глоток, но я не отвлекаюсь, открываю письмо.

«Жаль, что ты не смог выбраться вчера. Но я понимаю, что в нашем случае может произойти все что угодно. Я по тебе скучаю!

Обнимаю,

Жизель».

При чтении этих, казалось бы, простых слов лицо мое заливается краской, глаза наполняются слезами.

— В чем дело?

Я поднимаю голову и вижу Джоди, стоящую в дверях кухни. Что-то не было слышно, как она спустилась по лестнице.

— Ничего, — бормочу я, стараясь успокоиться. — Так… Нора прислала письмо про… э-э-э… ну, о детях Африки. Просто я расчувствовалась… ну, ты понимаешь, — приходится отчаянно врать, одновременно сдерживая слезы.

— Ты такая эмоциональная, — с добродушным смешком говорит Джоди. — Жаль, что у Руанды и Конго нет запасов нефти. Тогда бы Джордж Буш и его оголтелые дружки-христиане хотя бы прикинулись, что озабочены судьбой голодающих детей и жестокостью местного правящего режима. Наверное, они бы собрали полуобнаженных жителей в резервацию и травили бы собаками их, а не иракцев.

— Что-что?

Я слышала, что она произносила какие-то слова, но значения их не поняла, отвлеклась, думая совсем о другом.

— Ничего, — отвечает она. — Ты готова идти?

— Идти?

— Ну, да. Сегодня четверг — тренировка по баскетболу, помнишь?

— Ах да, совсем забыла. Сейчас, только сумочку возьму, — я поднимаюсь из-за стола, благодарная уже за то, что возникло какое-то дело, которое сможет отвлечь меня от мыслей о Жизель и Джиме.

— Можно я поведу? — спрашивает Джоди.

— Почему бы и нет, — разрешаю я. Джоди получила права меньше месяца назад и жаждет сесть за руль при первой возможности.

Мы выходим из дома и садимся в машину.

— Когда ты от нее избавишься? — спрашивает дочь, забрав у меня ключи и заводя авто.

— А… что? — я все еще рассеянна.

— Да что с тобой? Ты в каком-то тумане весь день.

— Нет же, ничего особенного. На работе много дел, и это, наверное, меня подкосило. — Я решила держаться ради дочери. — Да ладно, не обращай внимания. Как у тебя дела? Что нового в школе?

Ну вот, снова я лезу к дочери с неприятным вопросом.

— Нормально, — быстро отговаривается Джоди и выруливает со двора.

— Здесь ограничение — двадцать пять миль в час.

— Да, я знаю, — отвечает она. Мы приближаемся к выезду с нашей улицы на главную дорогу, где стоит знак «Стоп».

— Ты должна полностью остановиться перед таким знаком, Джоди. А ты его проехала, сбавив скорость.

— Нет, не проехала. Я остановилась.

— Не полностью. Если не останавливаться полностью, можно нарваться на штраф.

— Кстати, я до сих пор пытаюсь придумать бизнес-идею для школы, — Джоди делает то, что всегда срабатывает, когда я надоедаю ей указаниями, как правильно водить автомобиль, — она меняет тему, что, наверное, неплохо. По крайней мере, мы общаемся.

— И как, стоящих мыслей в голову не приходит?

— Ну, я подумывала о том, чтобы украсть разного барахла из «Таргета» и перепродать его на аукционе «иБэй», — ухмыляется мне она. — Да шучу я, шучу. Иногда ты излишне серьезна.

Она смеется. Дочери всегда нравилось высказываться так, чтобы задеть меня.

— Поверь, это не такое уж сложное дело. Они заставляют своих сотрудников носить ярко-красные футболки. Их прекрасно видно даже боковым зрением за милю, так что времени, чтобы прикарманить CD или пару носков, всегда навалом.

— Джоди, пожалуйста, не говори мне, что ты воруешь в «Таргете».

Она продолжает веселиться.

— Ты такая легковерная, — сквозь смех говорит она. — А еще я подумала, что могла бы стать сутенером и представлять интересы некоторых гламурных одноклассниц. Они и без того ведут себя словно шлюхи. Почему бы мне на этом не заработать?

Она следит за моей реакцией, а мне вдруг расхотелось играть пуританина.

— Хм… По-моему, нынче сутенеры забирают двадцать процентов заработка проституток. Так что не соглашайся на меньшее, — произношу я, и к ее, и к собственному удивлению.

Джоди разочарована, что я не поддалась на провокацию.

— Да ладно тебе, мам, я пошутила, — говорит она, когда мы въезжаем на парковку у спортивного центра.

Дочь ставит машину на ручной тормоз, хватает с заднего сиденья сумку и собирается вылезти из машины.

— Заеду за тобой в девять, так?

— Так, — отвечает она.

— Люблю тебя, — успеваю сказать я, прежде чем она хлопает дверью.

Я переползаю на водительское сиденье и, наблюдая за тем, как Джоди удаляется по направлению к спортивному залу, чувствую себя еще более одинокой, чем несколько часов назад. В машине тихо и холодно. Какое-то время я сижу за рулем, глядя в одну точку. Не могу избавиться от воспоминания о письме Жизель. Я ведь знала, что происходит. Я знала, что мой муж изменяет мне. Но письмо сделало предательство Джима реальным фактом. Мой муж — прелюбодей. Жизель — его женщина. А я… и не знаю, кто я теперь такая.

— Нет, мама. Я не собиралась просить денег. Я позвонила, просто чтобы узнать, как ваши с папой дела, — вру я в телефонную трубку.

Вот ведь, обидно, что ничего не вышло. Позвонила родителям именно в поисках финансов, но интонации мамы не оставляют сомнений, что просить в долг у нее бессмысленно.

— Ну, лана. Ты ведь знаешь, дите, шо нам с папой больше неча те дать.

Моя мама — человек образованный. Она преподает третьеклассникам в начальной школе неподалеку от Атланты, но когда заводится выговаривать мне, то речь мало чем отличается от разговоров Мисси Эллиот[38] — из нее так и выскакивают всякие «шо», «ничо» и «дите».

— Знаю, знаю. Я что, не могу позвонить и узнать, как ваши дела? — отвечаю я, жалея, что трубку не снял папа. Он тоже вряд ли дал бы мне денег, но, по крайней мере, не мучил бы нотациями.

— Конечно можешь. Просто ты никогда этого не делаешь, — говорит она, ее голос уже спокоен.

— Ну, вот, надо же когда-нибудь начинать.

— Рада это слышать, — голос матери смягчается. — Как дела в Вашингтоне?

— Знаешь, все хорошо. Новая работа очень даже нравится. И моя новая квартира тоже неплоха.

Все это ложь. На работе меня ненавидит каждый, а от ободранной халупы, в которой приходится жить, меня просто воротит. Единственная причина, по которой я тут поселилась, — катастрофическая нехватка денег. У меня просто не было выбора. Нужно было выбираться из Атланты, а Вашингтон — единственный город, где у моей прежней компании был офис, куда можно перевестись. Дела в Атланте перед моим отъездом пошли из рук вон плохо… хуже некуда. Я испортила отношения почти со всеми друзьями, родители едва разговаривали со мной. Все, кому я должна была деньги, пытались высказаться по поводу очередной пластической операции, словно имели право указывать мне, что делать.

Когда я изменила форму губ, друзья и родственники меня поддержали, да и когда я вскоре вернулась в операционную, чтобы изменить форму ушей и вставить в щеки имплантаты, они тоже вели себя вполне адекватно. Но когда им стало известно о том, что я задумала липосакцию жира из живота, они приняли эту новость с прохладцей. По-настоящему против никто не высказался. В основном, я видела вздернутые брови, ну еще мама опасалась, что «эти операции» слишком соблазняют меня. Теперь вы понимаете, почему я никому не рассказывала о том, что собираюсь сделать операцию по изменению формы глаз. Единственная, кому я раскрыла секрет, была моя подруга Тия, да и ввела я ее в курс дела только потому, что мне нужен был кто-то, кто бы забрал меня из клиники и отвез домой. Я пыталась скрыть операцию от матери, но мы жили по соседству и виделись почти ежедневно. Она решила зайти ко мне в гости, узнать, как идут дела, а послеоперационный период еще не закончился, и раны не зажили, так что тайна открылась. Мои веки до блефаропластики были излишне приспущены, а одно и вовсе было ниже другого. С помощью подтяжки удалось приподнять их, чтобы выглядеть свежее и привлекательнее. Я надеялась, что изменение будет небольшим, и мама не заметит ничего такого, когда мы встретимся после операции.

Выяснив, что я ложилась под нож еще раз, она пришла в ярость. И винить ее, наверное, не стоит. Я не просто скрыла факт операции, но и три тысячи долларов, что я заняла у них с папой, пошли отнюдь не на обучение. Она клялась, что никогда больше не одолжит мне денег, а когда успокоилась, принялась пилить меня, убеждая сходить к психологу, уверяя, что не стоит ради красоты губить собственное здоровье и благополучие.

Понятное дело, решив заняться зубами, я уже не могла занять денег у родителей. Я никогда ничего особенного с зубами делать не собиралась. Нет, правда, зубы у меня были всегда в порядке. Относительно ровные и белые. Но когда я увидела передачи «Экстремальное преображение» и «Лебедь», в которых рассказывалось, что можно сделать с зубами, уже просто не могла оставить все как есть[39]. К тому моменту мой кредит был практически исчерпан, родители не давали ни цента, и не оставалось ничего другого, как обратиться к друзьям. Я честно собиралась вернуть долги… я и сейчас собираюсь их вернуть, но когда ты должен друзьям сотни или тысячи долларов, а они видят, как ты ходишь на приемы в платьях от известных дизайнеров, то терпение близких быстро истощается.

К тому дню, когда я решила увеличить грудь, я была должна почти всем. Да и мама, узнав, что мне хочется вставить имплантаты, словно с цепи сорвалась. Больше часа она метала громы и молнии по поводу опасности, которую влечет за собой хирургическое вмешательство, о том, как это дорого, о том, что такая процедура унижает женщину, особенно чернокожую. Жизнь моя в Атланте приблизилась к критическому рубежу, так что при первой же возможности я подала заявление руководству компании, в которой работала, на перевод в вашингтонский офис. К сожалению, всего через три месяца после моего переезда штат компании сократили на двадцать процентов, и я была уволена с жалким выходным пособием. К счастью, спустя несколько недель мне, словно ловкой кошке на четыре лапы, удалось приземлиться в «Сондерс энд Крафф». Но даже с высокооплачиваемой должностью и стабильным заработком я не имею понятия о том, как расплачусь за операцию по изменению ягодиц…

— Хорошо, — говорит мама. — Я рада, что у тебя там все получается. Надеюсь, там ты устроишься лучше и… — она помедлила, — …успокоишься. Надеюсь, ты перестанешь чувствовать потребность в изменении себя… своей внешности.

— Так и есть, мам. Я здесь счастлива, — отвечаю я. — Можно я с папой поговорю?

— Конечно. Я тебя люблю, — прощается она.

«Слышь-ка, ни в коем случае, не давай этой девчонке бабок!» — слышу, говорит она, передавая трубку отцу.

По крайней мере, когда мать сердится, говорить на сленге она позволяет себе не только со мной, хоть это радует.

Я в «Хилтоне», сижу в последнем ряду на лекции по пластической хирургии. Сегодня вроде должны рассказывать об изменении формы груди и липосакции. Я устроилась поудобнее, да так, чтобы лишний раз не обращать на себя внимания, и принялась следить за входящими в зал — жду, когда войдет она. Прошла неделя с того момента, как мне стало известно об измене мужа. Уж семь дней я перевариваю эту новость, не делясь ею ни с одной живой душой. Только-только обо всем узнав, я была уверена, что, вернувшись домой, немедленно брошу обвинения Джиму прямо в лицо и погляжу, что он на это ответит. Но когда я вошла в дом и увидела его лежащим на диване, что-то в душе у меня переменилось. Помню, как выключила телевизор. Помню, что была готова взорваться от злости на предателя, но, увидев в его глазах растерянность оттого, что я прервала его отдых у телевизора, смешалась. Внезапно меня охватил ужас. Я осознала, что, выпалив правду, безвозвратно изменю свою жизнь — мою, его и дочери. Все гневные речи об измене, о брачных обетах, о боли и омерзении остались кипеть внутри меня.