Патрик Санчес - Подтяжка

Сделав заказ, Жизель удаляется в дамскую комнату. Смотрю ей вслед, слежу за тем, как эта женщина шествует в стильной юбке и облегающей водолазке. Затем опускаю взгляд и утыкаюсь им в свою серую шерстяную юбку до колен и мешковатую синюю блузу. Снова принимаюсь наблюдать, как она тонкими каблуками цокает по направлению к туалету, вновь перевожу взгляд вниз, на мои туфли — невзрачные черные лодочки… «Я фригидна», — проносится в голове. Я сама сотворила такое с собой… с Джимом. Я заставила его лечь в койку с другой женщиной.

Что-то щиплет в глазах… чувствую, как они наполняются слезами. Понимаю, что больше не в силах выслушивать истории о своем собственном муже и его любовнице Жизель. Даже видеть ее не желаю. Мое возмущение растет вместе с усталостью. Мне нужно только одно — вернуться домой, засунуть псине в пасть таблетку, залезть под одеяло и уснуть. Я хочу только одного — сбежать от боли.

— С тобой все в порядке? — спрашивает Жизель, вернувшись.

— Да… да, все хорошо, — бормочу я. — Но знаешь… Пока ты была в туалете, мне позвонили на мобильный. Кое-что произошло… это срочно. Надо идти, — отстраненно произношу я. — Прости, пожалуйста. Мне, правда, надо уйти.

На этом я встаю из-за стола и убираюсь прочь, не произнеся больше ни слова.

Минуя гардероб, выхожу из ресторана на улицу. Здесь холодно, но я не могу сосредоточиться даже на необходимости накинуть пальто. Удивительно, как я не забыла забрать его на выходе. Иду по тротуару и ловлю себя на том, что всматриваюсь в лица прохожих. Гляжу на них и понимаю, что с любым готова поменяться местами. Вот девушка лет двадцати двух, миниатюрная, с копной каштановых волос, и я вовсе не прочь стать ею. Вон двое мужчин в комбинезонах толкают перед собой тачку, груженную строительным мусором — хочу быть даже ими, а почему нет? Старушка в нелепом парике и с палочкой, на ней большая старая шуба, я бы с удовольствием оказалась на ее месте, без проблем. Не имеет значения, что у них за жизнь, сколько они зарабатывают, в каком состоянии их здоровье. Мне плевать — никто из них не переживает той боли, которую испытываю сейчас я.

Так и плетусь до тех пор, пока не замечаю пустой скамейки. Добравшись до нее, решаю передохнуть. И вот я сижу на скамейке и отупело гляжу прямо перед собой. Мечтаю исчезнуть, просто раствориться в воздухе, но вдруг понимаю, что именно это и было бы отличным подарком для Джима и Жизель. Кому из них станет хуже, если я просто пропаду? Если бы эта фригидная сука взяла да и исчезла?

Я сидела в полузабытьи и вернулась к реальности только от сигнала остановившегося рядом такси. Смотрю на часы — пора возвращаться на работу. Но, господи, как хочется отправиться домой и забыться сном. Какое там — Норы в офисе нет, она переживает последствия операции, и работы у меня столько, что прогулять нет никакой возможности. И сейчас мне придется поступить, как всегда, — собраться с силами и жить с тем, что есть. Делаю глубокий вдох, поднимаюсь со скамьи и направляюсь в офис.

— Приветствую вас, мистер Уильямс, — цежу я сквозь зубы, направляясь по коридору к своей квартире.

Около двери нетерпеливо топчется, дожидаясь меня, мой утренний покупатель. Подхожу все ближе и чувствую, как меня заполняют злоба и страх. Я надеялась все дела уладить еще утром, однако мистер Уильямс заявил, что для оформления чека ему понадобится пара часов, и мы договорились встретиться в обед.

— Привет. Пожалуйста, называй меня Роем, — говорит он, когда я приближаюсь.

— Чек на предъявителя у вас с собой?

— Да, вот тут, — пошлепывает он себя по карману рубашки. — Может, зайдем к тебе… к вам и скрепим сделку?

Я делаю глубокий вдох и сглатываю.

— Да… да, конечно.

И вот мы в моей квартире. Кому-то это покажется странным, но мне стыдно перед мистером Уильямсом за ее жалкое состояние. Жуликоватый торговец подержанными автомобилями, который платит мне за секс, — его ли стесняться? Но так неловко, что он видит мое убогое жилище, классом ниже одежды и аксессуаров, которые я ношу.

— Не хотите чего-нибудь выпить? — задаю я довольно глупый вопрос, потому что кроме воды из-под крана предложить ему нечего. Впрочем, воду отключили, скорее всего.

— Нет, благодарю. У меня в час встреча, может, перейдем к делу?

— Да… так и поступим.

Когда он начинает распускать узел галстука, на меня накатывает тошнота.

— Подождите! — я все-таки не уверена, что готова пойти на такой шаг.

Он смотрит на меня широко открытыми глазами.

— Да?

— Э… чек, пожалуйста? Я бы хотела посмотреть на чек.

— Конечно, — он достает чек из кармана. Я бросаю на него взгляд — выглядит нормально, прописана именно та сумма, которая требуется для операции на заднице. Как бы я ни брезговала ложиться в постель с мистером Уильямсом, ходить остаток жизни с плоским задом мне представляется невозможным.

— Вроде все в порядке.

Я кладу чек на стол и приближаюсь к мерзкому развратнику. «Я смогу, — твержу я себе. — Мне это не понравится, но нет ничего невозможного на пути к моей цели».

Он усаживается на диван.

— Вы не против, если я сниму ботинки?

— Конечно, пожалуйста… снимайте.

Я сажусь рядом с ним.

— Вы так красивы, — говорит он, — я никому еще из своих клиенток не делал подобного предложения.

— Благодарю.

Может, он и полагает, что я красива. Но что этот болван знает о красоте? Он, скорее всего, один из тех мужиков, которые считают, что если женщина младше восьмидесяти и не украшена бородавками, то уже сойдет для сексуальных утех.

Прикоснувшись рукой к моему колену, он пристально смотрит мне в лицо, а затем наклоняется и целует меня. Я ощущаю его язык на своих губах, он пытается протолкнуть его глубже, и меня чуть не выворачивает наизнанку. Понимаю, что мне следует принять поцелуй: раздвинуть губы, дать его языку попасть в мой рот. Но сама мысль об этом кажется непреодолимо отвратительной. Он не какой-то там урод, нет — обычный, ничем не выдающийся мужчина, но меня от него действительно мутит. Как ни стараюсь ответить на его ласки, ничего не могу поделать с этим. Когда его губы перемещаются на мою шею, меня продирает мороз по коже. Он облизывает мою кожу то там, то здесь, а я стараюсь изобразить наслаждение и сжимаю его голову в своих руках.

Мистер Уильямс прерывает, наконец, поцелуи и расстегивает мою блузку. Я ложусь на спину, закрываю глаза и старательно всем своим видом даю понять ублюдку, что получаю несказанное удовольствие. Этому немало способствует тот факт, что в своих фантазиях я представляю на месте мистера Уильямса то Ашера, то Мекхи Пфайфера[48]. Но Мекхи или Ашер вряд ли пользуются одеколоном «Аква Вельва», и уж они-то не стали бы пускать на меня слюни, словно ротвейлер на мозговую косточку.

Уильямс медленно стягивает с меня блузку. Чтобы как можно скорее покончить с этим кошмаром, я сама расстегиваю и снимаю лифчик. Этот отвратительный тип ледяными, не отогревшимися с мороза руками начинает тискать мои груди. Или это у меня снова отключили отопление, и потому так холодно?

Горе-любовничек с жадной улыбкой рассматривает мой бюст. Это, конечно, глупо, но… мне льстит впечатление, которое моя грудь произвела на мистера Уильямса. В конце концов, это произведение искусства стоило мне кучи денег, времени и боли. У меня высокая, аппетитная крупная грудь — великолепная, не чета тем жалким мешочкам, которыми наградила меня природа. Мистер Уильямс начинает облизывать мои соски, но их чувствительность после операции заметно притупилась. Когда он присасывается к моей груди, лапая ее и тиская, я кладу свои руки ему на плечи. Несомненно, нужно покончить со всем этим поскорее!

Однако должна признать, что происходящее безобразие мне начинает нравиться. Жадность, с которой он на меня набросился, его учащенное дыхание говорят о том, что моя грудь великолепна, но не успела я немного расслабиться в тепле польстившего мне внимания, как он просунул руку под бедра и начал возиться с молнией на юбке. «Только бы продержаться», — думаю я. Только бы продержаться. А потом у меня будет такая же красивая задница, как и грудь.

— Ну зачем я сотворила с собой это? — мычу я, катаясь по постели. Это просто агония! Боль оказалась сильнее, чем можно было предположить, чем предсказывал доктор Редклифф. Теперь, вспоминая этого самоуверенного франта за лекторским столиком в аудитории, где он читал нам, дурочкам, лекции по пластической хирургии, мне хочется засунуть его туфли от Гуччи в задницу их хозяину. Корчась от страданий, я представляю, как сказала бы: «О, не волнуйтесь о боли в анусе, доктор Редклифф. Через несколько дней она пойдет на убыль. Постарайтесь не думать о ней. Простите, если дала вам понять, что каблук в заднице причинит лишь некоторое неудобство, но знаете ли, у каждого свой болевой порог», — примерно то же самое, что сказал он, когда я пожаловалась на послеоперационные сложности.

Благодарение богу за то, что хотя бы прошла неудержимая рвота. Первые два дня все, что я делала, — только и блевала кровью. Бренда даже соорудила в ванной небольшую лежанку, чтобы я не теряла силы на путешествие туда из спальни.

Несмотря на то, что носом я дышать пока не могу, а голова моя раскалывается, должна признать, что, в общем и целом, чувствую себя лучше, чем три дня назад, сразу после операции. Теперь уже можно открыть глаза, не прибегая к помощи пальцев, отек лица слегка спал, а из носа больше не хлещет кровь. Не поймите меня превратно — я все еще будто в аду. Но, по крайней мере, появились признаки улучшения.

В десятый раз за день протягиваю руку к баночке с болеутоляющим, засовываю в рот таблетку, запиваю ее стаканом воды и забираюсь обратно под одеяло. Лекарство отчасти облетает боль, но полностью избежать мучений можно только во сне. Если получится уснуть. Лежу с зажмуренными глазами в надежде, что сон придет, но тут звонит телефон. Как можно осторожнее я протягиваю руку к аппарату, стоящему на прикроватной тумбочке.

— Алло.

— Привет! Это я, Оуэн.

Секунду я медлю, не зная, как отреагировать. На прошлой неделе мне пришло в голову соврать ему, что следующий месяц или около того я проведу в Нью-Йорке. Мое первое желание — положить трубку, но уже поздно. Теперь ему известно, что я дома.

— А… привет.

— Я звонил тебе а офис, собирался оставить сообщение на твоем корпоративном автоответчике, но кто-то ответил и сказал, что ты дома и отходишь от какого-то хирургического вмешательства.

— Что? Кто это сказал? — мой голос звучит жестче, чем когда-либо после операции. Единственный, кто знает о том, что я занялась пластикой лица — Бренда, но я даже не могу помыслить о том, что она могла выдать секрет.

— По-моему, она назвалась Гретчен.

Эта пронырливая стерва как-то пронюхала о моих проблемах!

— Она не объяснила, что это за операция. Надеюсь, ничего серьезного?

— Нет, легкая операция, — заверяю его я. — Слушай, я сейчас очень устала. Ты мог бы перезвонить позже?

— Конечно. Но как насчет того, чтобы сначала впустить нас? Мы с Билли у тебя под дверью. Когда мне стало известно, что ты больна, я решил кое-что прикупить и завезти тебе.

Сердце подпрыгивает в груди, а в голове взрывается бомбой такая боль, что кажется, будто я сейчас потеряю сознание. Нет, он не должен видеть меня такой. Даже я сама не выдерживаю этого зрелища.

— Сейчас неудобно, Оуэн. Прости.

— Да ладно тебе. Мы на секунду, — говорит он, и кроме его голоса я слышу какие-то посторонние звуки. Надеюсь, что это шалит Билли. Но тут оказывается, что кто-то из моих соседей в этот самый момент открывает парадную дверь. — Твой сосед впустил нас в дом, так что мы сейчас будем у тебя, — произносит Оуэн и кладет трубку.

— Черт! Черт! Черт! — шиплю я, спеша к зеркалу. Черт подери — глаза и щеки в синяках и отеках. На горбинке носа пластырь, а на веках все еще видны швы. Никакой макияж даже на сотую долю не прикроет ужасных следов, которыми так щедро испещрено сейчас мое лицо. Да и страшно подумать, какую боль мне причинит любое прикосновение к лицу, я ее просто не переживу. К тому же я не принимала душ и не причесывалась уже несколько дней. Я похожа на женщин, пострадавших от насилия, чьи фото часто показывают в суде, или на жертву техногенной катастрофы, автомобильной аварии… «Авария!» — вот оно, спасительное объяснение. Да, авария!

Я хватаю щетку, пытаюсь причесаться и понимаю, что это бесполезно. Едва я бросила щетку на тумбочку, как раздался стук в дверь. Волна адреналина уже спадает, я ковыляю в прихожую, делаю глубокий вдох и поворачиваю ручку.

— Привет, — эх, сейчас на его лице отразится ужас.