Неудивительно, что мне не сразу удалось найти столь отчаянного капитана, который решился бы выйти в море в такое ненастье.

А ведь всего пару дней назад стояла ясная и тихая погода и переправиться на континент не составило бы никакого труда. Но тогда мне было не до поездки — Гита металась в послеродовой горячке, мой новорожденный сын был слишком слаб, и никто не мог поручиться за его жизнь. Они оба могли покинуть меня в любой миг, и мне некогда было думать о Гуго Бигоде, который, воспользовавшись первой же возможностью, отправился в Нормандию, дабы донести королю Генриху, что саксонка Гита Вейк убила его дочь Бэртраду.

Новый вал обрушился на корабль. Мимо меня, цепляясь за снасти, прошел капитан и прорычал, чтобы я убирался под палубу и не мозолил глаза. Сейчас не до учтивости, главное — уберечь судно, удержать его на курсе. И хотя я заплатил за переправу немыслимую цену, капитан не больно заискивал передо мной, заявив, что, если мы пойдем ко дну, у него будет только одно утешение: больная жена и две дочери не останутся нищими. Но сейчас, глядя, как он сосредоточенно отдает команды, как борются со стихией матросы, я начинал надеяться, что мы все-таки доберемся до континента. Ибо я не имел права погибнуть, я должен был добраться к королю, выложить ему свою версию гибели Бэртрады и спасти Гиту.

Матросы смутными тенями маячили в сгущающемся сумраке. Очередная волна величиной с дом окатила корабль, я основательно глотнул ледяной соленой влаги и наконец счел за благо спуститься в каморку под палубой у основания мачты. Там мне далеко не сразу удалось найти место среди тюков. Несмотря на свирепую качку, я сразу же погрузился в мысли о том, что довелось пережить в последние недели.

Слух о гибели моей жены мгновенно разлетелся по Норфолку. Я велел перевезти останки Бэртрады в аббатство Бери-Сент-Эдмундс, покровительницей которого она была, и предать земле со всеми подобающими почестями. У меня и в мыслях не было похоронить ее в фамильном склепе Армстронгов, ибо я не считал ее членом семьи.

Она была нашим с Гитой врагом — беспощадным и жестоким. Поэтому я даже не поехал на похороны, доверив провести церемонию Пенде. Тот сообщил пораженному Ансельму, что графиня Бэртрада Норфолкская погибла в церкви Святого Дунстана, когда там случился пожар, вместе со священником отцом Мартином. Это было необходимо, дабы скрыть, что произошло на самом деле. А мое отсутствие на похоронах… Мне было не до них. Уже третий день Гита металась в бреду, а наш маленький Свейн был так плох, что я поспешил окрестить его, чтобы спасти хотя бы его душу.

Но тогда я еще не знал о Бигоде, и только позже сообразил, чем это нам грозит.

О его происках мне сообщили тамплиеры. Оказывается, Гуго сразу же после пожара отправился ко двору, но вышла заминка — начался сезон больших королевских охот, и не так-то просто добиться встречи с королем, когда он с приближенными кочует по лесам и болотам Нормандии. Я, со своей стороны, попросил собратьев по ордену сделать все, чтобы удержать Бигода подальше от короля — подкупить, запугать, но не позволить ему встретиться с Генрихом Боклерком до тех пор, пока я не прибуду в Нормандию.

Я должен первым доложить о случившемся отцу Бэртрады. Несчастный случай — я намерен настаивать на этом. Если же мне не поверят… Что ж, тогда я возьму на себя вину за гибель супруги, но сумею оградить от королевского гнева Гиту и детей. Моя Милдрэд была как солнечный лучик, и ее жизнь должна оставаться такой же мирной и сияющей. А Свейн… Да поможет Господь моему малышу справиться. Своевременно подысканная кормилица уверяет, что выходит его — недоношенные дети не самое дивное, что есть в мире. Но как вспомню, каким маленьким и хилым он появился на свет… И какова была Гита. Она лишилась чувств, едва я показал ей сына. Она и сейчас слаба. А я не могу находиться с ней. Должен опередить Бигода, перехватить, даже убить, если понадобится. Сказать по правде, у меня руки чесались поквитаться с ним. Но, похоже, придется все-таки его уговаривать. Стать его должником, зависеть от него.

Такие нерадостные мысли крутились в моей голове, я был подавлен и утомлен. Однако в конце концов я сумел ненадолго задремать, несмотря на неистовый рев моря за обшивкой судна. Сказалось многодневное страшное напряжение и усталость.

Я проснулся, словно от толчка, и первое, что понял — бешеной качки больше нет. Корпус судна негромко поскрипывал, вокруг меня валялись в беспорядке тюки, ящики и снасти, а в глубине трюма под плохо пригнанными планками настила плескалась вода.

Я поднял крышку палубного люка. Светало, и хотя продолжал дуть пронизывающий ветер, на палубе вповалку спали измученные матросы. Закутавшись в негреющий плащ, я направился туда, где у руля стоял капитан.

— Славная ночка выдалась, не так ли, милорд?

Он указал на темнеющую у горизонта полоску суши.

— Не пройдет и часа, как мы войдем в порт Кале.

* * *

Белые плащи тамплиеров я заметил еще тогда, когда корабль швартовался у береговой стенки.

Вид у меня был довольно потрепанный, и поэтому они первым делом поинтересовались, смогу ли я ехать верхом. Я слишком спешил, чтобы тратить время на приведение себя в порядок, и они это поняли — я нахлестывал коня до самого Руана.

Здесь, в комтурии, мне сообщили первые новости. Вам судить, каковы они оказались: Генрих то и дело переезжает с места на место, а Гуго, утомившись гоняться за ним, обосновался в охотничьем замке Лион-ла-Форт, и там тамплиерам удалось побеседовать с ним. Бигод согласился хранить молчание, если я выплачу ему громадную сумму в шесть тысяч фунтов, причем задаток потребовал немедленно, и тамплиерам пришлось выложить ему две тысячи.

Цена немалая, но, пожалуй, впервые за все это время я вздохнул с облегчением. Хвала Всевышнему, что я не порвал с орденом и тамплиеры поддержали меня в трудную минуту. Оставалось только одно обстоятельство — с полученными деньгами Гуго сразу же сможет выкупить должность стюарда двора, а значит, все время будет подле короля. А на такого, как он, полагаться нельзя.

Теперь оставалось только ждать, когда король устанет от скачек по осенним лесам, вернется и соизволит меня принять. Тамплиеры предложили мне пожить до этого времени в комтурии, пообещав немедленно сообщить, когда появится возможность для аудиенции.

И я ждал. Все время прокручивал в голове, как все случилось, как я упустил из виду Бигода, а до того — и саму Бэртраду. Недопустимое легкомыслие! Но когда мы виделись с нею в последний раз, она показалась мне такой жалкой и бессильной, что я перестал воспринимать ее всерьез и не придал значения ее угрозам… Снова и снова я вспоминал тот страшный день.

В праздник святой Хильды Гита пожелала посетить монастырь, где провела детство. Я же собирался в Норидж. Рано утром, пока она еще спала, я поцеловал ее и уехал. Мы с Пендой заранее отобрали на продажу девять рыжих поджарых трехлеток, и в тот миг мне казалось, что нет ничего важнее, чем доставить их в Норидж и передать представителям ордена Храма. Цена была назначена заранее, я ожидал получить изрядную прибыль и гордился, зная, что мои лошади приведут тамплиеров в восторг. У меня не было ни малейшего предчувствия беды.

Я обещал Гите вернуться к вечеру в монастырь Святой Хильды и вместе с ней отправиться в Гронвуд-Кастл. Только благодаря этому я не задержался в Норидже, ибо тамплиеры предложили отметить удачную для обеих сторон сделку. Хвала небесам, я уклонился.

В монастырь Святой Хильды я прибыл, когда уже смеркалось. И тут же навстречу мне высыпала возбужденная толпа монахинь. Из их сбивчивых объяснений я понял только то, что в их монастырь днем неожиданно прибыл аббат Ансельм. Он был настроен весьма сурово, придирался к сестрам и настоятельнице, грозил забрать новый алтарный покров, вышитый монахинями к празднику, а когда прибыла Гита, встретил ее бранью и поношениями. Никто не мог утихомирить преподобного, а люди из свиты аббата открыто оскорбили Гиту, и она сочла за благо покинуть обитель. Ансельм же, словно только того и ждал, тут же умчался, забыв в спешке про алтарный покров.

Теперь-то я понимал, что все это было частью общего плана — не дать Гите остаться под защитой стен обители. Оттого и Саймон-каменщик отправился вместе с ней.

Я верил Саймону, он давно служил у меня, и мы всегда ладили. Одного я не учел — там, где приложила лапу эта дьяволица Бэртрада, все возможно. Она очаровала Саймона, обманула и прельстила его. Слишком поздно мне донесли, что свою последнюю ночь в Незерби она провела с Саймоном. Немудрено, что у парня голова пошла кругом. Кому, если не мне, знать, как она умела казаться милой и желанной. Ведь я и сам некогда попался на этот крючок.

Узнав, что Гиту сопровождают Саймон, Утрэд и ее верная Труда, я не испытал никакого беспокойства. Моя Гита с верными людьми, думал я, они со всеми возможными предосторожностями доставят ее в Гронвуд-Кастл. Прочие охранники, весь день пировавшие в Даунхеме, также полагали, что хозяйка отправилась туда. Ни им, отягченным хмелем, ни мне не пришло в голову, что беременной женщине вряд ли захочется на ночь глядя пускаться в дальний путь в Гронвуд, тогда как Тауэр-Вейк совсем близко и недавно туда проложена новая дорога.

Я сообразил это, уже въезжая в Гронвуд. Гиты здесь не было. Прибывшие туда ранее развеселые охранники что-то невнятно поясняли, ссылаясь на Саймона. Я-то покричал на них для острастки, но так только срывал досаду, ведь и сам не разобрался в ситуации. Все-таки весь день в седле, скакал по холоду, устал, а тут еще разминулся с любимой. Но в итоге я расслабился у очага, пил подогретое вино с пряностями, возился с дочерью.

Я и не подумал бы трогаться с места, если бы не Милдрэд. Бог весть, что почувствовала эта девчушка, но она вдруг раскапризничалась и стала проситься к матери. Тогда и я ощутил глухое беспокойство. Приказал Пенде поднимать людей.

Мы выехали спешно; в холодной ночи с шипением летели искры смоляных факелов. Внезапно мы увидели несущегося нам навстречу всадника. Вернее, всадницу в монашеском одеянии. Это оказалась сестра Отилия. И в каком же виде она была! Покрывало апостольника утеряно, ряса задрана до колен, крест сбился за спину. Обычно едва умевшая править лошадью, она гнала своего пони так, что он совсем обезумел и мы с трудом поймали его, а сестра Отилия едва не рухнула мне на руки. Из ее бессвязной речи я разобрал только слова «беда», «раненый», «безумец» и «Гита». Я затряс Отилию, добиваясь от нее подробностей, чем еще больше испугал несчастную.

Слава Богу, Пенда остановил меня, и спустя короткое время сестра Отилия заговорила. Весь день она провела у больной матери, но к ночи решила вернуться в монастырь. Пожилой леди полегчало, а Отилия знала, что в обитель приедет Гита, и хотела увидеться с ней. Ехала она не спеша, и к монастырю приблизилась уже в сумерках.

Сестра Отилия была храброй девушкой, ее не страшили ни поздний час, ни темнота, а испугалась она только тогда, когда в лесу неподалеку от монастыря наткнулась на человека, пытавшегося ползти. И каково же было ее удивление, когда в раненом она опознала воина Гиты Утрэда! Он был уже кое-как перевязан, уверял, что с ним все в порядке, и умолял Отилию скорее передать, что Саймон-каменщик сошел с ума, набросился на него с тесаком и куда-то увез Гиту.

Отилия, еще не слишком встревоженная, поскакала в обитель, чтобы сообщить о раненом, и там узнала о визите преподобного Ансельма, вынудившего Гиту уехать, и о том, что я также побывал здесь несколько позже и отправился в Гронвуд.

— Я не могу вам объяснить этого, сэр, — говорила Отилия, — но я отчего-то точно поняла, что Гиты нет в Гронвуде. Она где-то в фэнах. И, помоги Пречистая Дева — фэны грозят ей бедой!

Когда-то Гита говорила мне о необычайном даре предчувствия у Отилии. Поэтому я заволновался не на шутку. Нужно немедленно разыскать Гиту, но где она? Не раздумывая, я вскочил в седло и погнал коня.

Мой Набег проделал в этот день немалый путь и был утомлен, но, чувствуя мою мучительную тревогу, летел как ветер. Сам того не сознавая, я направил его к старой башне Хэрварда.

Но в Тауэр-Вейк Гиты не оказалось. Домочадцы, не подозревавшие, что их госпожа пропала, переполошились. А я… Я совершенно растерялся. Сел на землю, сжал ладонями виски и стал пытаться сосредоточиться. Что мне известно? Ансельм выдворил Гиту из обители, и она решила вернуться в Тауэр-Вейк, однако в пути что-то произошло между Саймоном и Утрэдом, и каменщик напал на воина Гиты. Но куда девалась Труда? Ее не было с раненым сыном — она, вероятно, лишь перевязала его и тут же оставила. К тому же Утрэд, если верить Отилии, сказал, что француз спятил. Что может прийти в голову сумасшедшему? Что важно для Саймона? Только его работа. Саймон строил Гронвуд, вел работы в Незерби, возводил башню у церкви Святого Дунстана… Стоп. Эта последняя работа особенно занимала Саймона, а церковь Святого Дунстана как раз на полпути между обителью Святой Хильды и Тауэр-Вейк…