Элоиза Джеймс - Поглупевший от любви

Дарби, похоже, подавился, потому что издал некий странный звук.

— Я со своей стороны совершенно уверена, что беседа с порядочной женщиной — дело крайне нелегкое. Теперь мне придется хорошенько поразмыслить, какую тему выбрать, чтобы не слишком затруднять вас. Посмотрим… Я слышала, что в вашем доме гостит оперная певица. Как это, должно быть, интересно! И вы регулярно обсуждаете Бетховена?

Рис продолжал жевать мясо, но она поняла, что сумела привлечь его внимание. Генриетта подавила улыбку. Сегодня она, можно сказать, была в ударе!

— Она действительно оперная певица, — выдавил наконец Годуин, но едва она заметила расчетливый блеск его глаз, он нагло добавил: — С достойной сожаления тенденцией петь в постели.

— Должно быть, потому что еще слишком молода, — безмятежно ответила Генриетта. — Знаете, одно время я тоже любила петь, едва открыв глаза. По-моему, моей любимой песенкой была «Питер, Питер тыкву съел» или… нет… кажется, вторая строка: «Дидл дидл дамплинг, мой сыночек Джон».

— Это насчет мальчишки, который ложился спать без каких-то предметов одежды? — вмешался муж, в голосе которого то и дело прорывался смех. — «Лег в постель в чулке»… нет, или без чулка? Никак не вспомнить.

— Думаю, приятельница лорда Годуина тоже часто забывает снять чулки, ложась в постель. Ах, что за удовольствие снова стать молодой и просыпаться с песней!

— Она не настолько молода, — буркнул Годуин, и Генриетта различила отблеск… всего лишь отблеск одобрения в этом угрюмом взгляде.

— Для человека, которому беседа со взрослой женщиной приносит невыносимые страдания, ваша разница в годах, должно быть, весьма благотворна. Вы, кажется, лет на тридцать старше вашей дамы? Дети так забавны!

— Никаких тридцати лет! — проревел Годуин. — Мне самому нет и тридцати пяти!

Генриетта прижала руку к сердцу. Давно уже она так не развлекалась.

— О Боже, надеюсь, я не оскорбила вас? — ахнула она, оглядывая его с головы до ног.

Он, как всегда, выглядел полным неряхой: волосы в беспорядке падают на плечи, рубашка и руки в чернилах.

— Вы совершенно правы: теперь я вижу, что вы вовсе не так уж стары… — Она осеклась, словно сомневаясь в собственных суждениях. — В любом случае время все ставит на свои места, милорд. Только подумайте, еще немного, ну, лет пять или что-то в этом роде, ваша приятельница повзрослеет, и вы с легкостью освоите столь сложное дело, как учтивый разговор.

Она снова сделала глоток вина и одарила его сияющей улыбкой, полной искреннего удовольствия. Она и в самом деле была счастлива. Как приятно ужинать в мужской компании, а не с мачехой и сестрой. Она в жизни не предполагала, что будет обмениваться едва замаскированными уколами с известным грубияном лордом Годуином. И сейчас лучший друг Дарби глазел на нее с таким выражением, что так и подмывало рассмеяться.

— Боюсь, лорда Годуина затрудняет даже наша глупая болтовня, — вздохнула она, оборачиваясь к мужу. — Дарби, не можем ли мы продемонстрировать бедняжке, как это делается по-настоящему? А теперь, лорд Годуин, слушайте внимательно, и, возможно, мы сумеем объяснить вам смысл Парижского договора.

— Черт бы меня побрал, Дарби, но тебе здорово повезло, — неожиданно ухмыльнулся Рис, после чего перегнулся через стол, взял руку Генриетты и под ее изумленным взглядом поднес к губам галантным жестом истинного джентльмена. — Вы меня удивили. Кстати, можете звать меня Рисом. Терпеть не могу, когда меня титулуют.

Генриетта отняла руку и прижала ее к сердцу.

— Дарби, прошу привести меня в чувство на случай, если я вдруг упаду в обморок. Понимаешь, я чувствую, что молодею с каждой минутой. Граф соизволил заговорить со мной! По-моему, я только сейчас вступила в высокочтимые ряды куртизанок!

— А вот я не считаю, что ты сможешь получить это звание, пока не настанет ночь, — покачал головой Дарби, наклонившись к ее плечу.

Его тихий голос заставил ее позабыть о почти неприличной веселости и залиться горячим румянцем. Глядя в его глаза, она ощущала, как краска ползет по ее шее, тем более что в них светилось коварство. Неприкрытое коварство.

— Должен признаться, Дарби, я почти тебе завидую! — объявил Рис с другого конца стола.

Дарби, что-то промычав, в свою очередь поцеловал руку Генриетты. Странно, когда это сделал Рис, она не ощутила ничего, кроме радостного удовольствия, но стоило Дарби коснуться губами кончиков ее пальцев, и желудок сжало судорогой.

— Не пора ли нам на покой, миледи жена? Генриетта отдернула руку, словно обжегшись.

— Ни в коем случае! Мы даже… кстати, несут очередное блюдо, — облегченно выдохнула она. Хозяин гостиницы распахнул дверь и знаком приказал лакею вносить блюда с желе, слоеные пирожки с яблоками и блюдо с пирожными.

Рис снова рассмеялся, но, к счастью, больше не стал острить. Едва за лакеем закрылась дверь, он вдруг объявил:

— Полагаю, учтивость диктует, чтобы на этот раз я нашел тему для беседы.

Генриетта ответила ободряющей улыбкой.

— Ну, видите, как это легко! Рис громко фыркнул.

— В таком случае как вы выжили в экипаже? Должен сказать, при мысли о поездке в компании маленькой Аннабел мне становится плохо. Я посетил детскую сразу после того, как девочки перебрались в Лондон, и она в качестве приветствия облевала мои сапоги. А каково ваше первое впечатление?

— О, это было чудесно… — начала было Генриетта, но осеклась. С этими людьми нет смысла увиливать и уклоняться от правды. — Честно говоря, это был настоящий кошмар.

Она разрезала яблочный пирожок на четыре ровные части.

— Джози вопила как сумасшедшая, и на секунду мне даже показалось, что у нее лопнут легкие.

Теплая рука Дарби коснулась ее спины.

— Она неблагодарная маленькая свинюшка.

— Вовсе нет, — возразила Генриетта. — Просто она очень несчастна. И я не знаю, как ей помочь.

— А я думал, что главная проблема — желудок Аннабел, — удивился Рис. — Чего же хочет Джозефина?

Генриетта пыталась не думать о теплой ладони Дарби на своей спине.

— Она постоянно напоминает о своем сиротстве.

— И что же? Скажите, что теперь вы — ее мать, и делу конец, — отмахнулся Рис.

— Но я не ее мать. Правда, сообщила Джози, что, поскольку вышла замуж за ее брата, сумею заменить ей мать. Мистер Бартоломью Батт, признанный авторитет в области воспитания детей, считает, что с ними нужно говорить прямо и без уловок.

— Вздор! — возразил Дарби. — Я слышал слишком много правды от своей матери. Рис дело советует. Просто скажи Джози, что ты ее мать.

Генриетта слегка нахмурилась, но ничего не ответила.

— Верно! И посоветуйте девчонке прекратить истерики, иначе она с таким характером никогда не найдет мужа, — добавил Рис. — Больше всего на свете мужчины ненавидят женский визг.

— О Господи, ну конечно, я обязательно ей скажу. Мужья — такая ненадежная собственность, милорд! Взять хотя бы вас!

Рис коротко хохотнул и, отодвинув тарелку, поднялся. К ее удивлению, он почтил Генриетту придворным поклоном и в эту секунду выглядел почти красивым. Обычно мрачное лицо расслабилось в непривычно искренней улыбке.

— Леди Генриетта, я провел прекрасный вечер. Дарби, я беру назад все, что наговорил в экипаже.

Не успел он выйти, как Генриетта повернулась к Дарби:

— Так и знала, что он высказал кучу всяких гадостей про меня!

Муж, прежде чем ответить, поднял ее на ноги.

— Я не слушал, — признался он, глядя ей в глаза. Генриетта вдруг осознала, что они в комнате одни. Что им не нужна компаньонка. Что они женаты. — Я думал о других вещах.

Для всех людей брачная ночь проходит по-разному: кому-то приносит ужас, кому-то радость, кому-то страсть, кому-то отвращение.

Генриетта прочла достаточно стихов, особенно тех, в которых предвкушалась брачная ночь. Взять хотя бы Джульетту, мечтающую, чтобы Ромео лег на нее, как снег на спину ворона. Конечно, Джульетта говорила это до того, как Ромео забрался в ее комнату, так что, по мнению Генриетты, разница есть, и огромная. Джульетта понятия не имела, что происходит между супругами. В отличие от нее, Генриетты.

Беда в том, что Генриетта знала слишком много обо всей этой процедуре, чтобы ждать ее с нетерпением. Честно говоря, если бы сейчас из ее окна свисала веревочная лестница, она в мгновение ока слетела бы по ней вниз.

Она с надеждой глянула в сторону окна, но не увидела ничего, кроме заснеженной кирпичной стены.

«Главное — лежи спокойно, — велела ей Миллисент этим утром. — В таком случае все закончится гораздо быстрее. Думай о чем-то полезном. Я, например, часто считала про себя белье, которое следует отдать в стирку. Поверь, так гораздо меньше раздражаешься и легче держать себя в руках».

После чего она добавила несколько практических, хотя и тошнотворных деталей о том, что делать с кровотечением. Но Генриетта была так напугана, что почти ничего не поняла. Похоже, ей предстоит немало возни, и ее будущее состояние чем-то напоминает месячные. Не слишком приятная перспектива. Честно говоря, имей она хоть малейшее представление о том, что интимные отношения требуют от женщины применения тряпичных прокладок на следующее утро, никогда не согласилась бы идти к алтарю.

Зато когда она укладывала Аннабел, та назвала ее мамой. И приступ рыданий уДжози был довольно коротким, да и плакала она потому, что Аннабел вырвало на ее ночную рубашку. Генриетта посчитала такую причину вполне достаточной для недовольства. Теперь девочки крепко спали под присмотром симпатичной девушки по имени Дженни. Более того, Дженни согласилась сопровождать их до Лондона.

Поскольку все было улажено, Генриетта оказалась в самой большой спальне «Медведя и совы», притом совершенно одна.

И теперь она никак не могла решить, раздеться или нет. До приезда в Лондон у нее не будет горничной, поэтому с утра она надела простое дорожное платье, которое могла легко расстегнуть сама. Наконец она вымылась (чтобы удалить остатки ужина Аннабел) и надела ночную сорочку, накинув поверх халат.

И сейчас сидела у окна, мрачно размышляя о способности Рапунцель превращать свои волосы в лестницу, когда дверь открылась и вошел Дарби.

— Добрый вечер, — кивнул он, ставя на стол бутылку и два бокала. Генриетта ответила неприязненным взглядом. Это из-за его неудержимой похоти она сейчас сидела здесь, мучаясь в ожидании грядущих неприятностей.

И то, что он, как всегда, был элегантен, предстоящая пытка казалась еще более постыдной. Несмотря на то что день выдался крайне утомительным, одет Дарби был безупречно. Волосы взъерошены так, что кажутся модно причесанными, длинные изящные пальцы ловко вынимают пробку из горлышка.

Почему именно она должна терпеть кровотечение, боль и всяческие неприятности, когда он, вне всякого сомнения, останется столь же лощеным и совершенным, как всегда?!

Дарби вручил ей бокал, и Генриетта отпила глоток. Невзирая ни на что, ей не терпелось увидеть мужа без одежды. Совершенно непристойная мысль, это уж несомненно!

— Я был внизу, и хозяин гостиницы только сейчас сообщил, что нас занесло снегом, — объявил он с неуместно многозначительной улыбкой.

Генриетта нервно поднесла к губам бокал.

— Как твое бедро? — спросил он, садясь напротив. Генриетта почувствовала, что краснеет. Значит, такова супружеская жизнь? И муж имеет право без всякого стыда упоминать о частях твоего тела?

— В точности как обычно, — коротко бросила она тоном, не допускающим дальнейших комментариев.

Дарби смотрел на молодую жену и гадал, что, черт побери, ему теперь следует делать. До сих пор ему не приходилось иметь дело с девственницами, учитывая, что Молли, третья горничная, отвергла его притязания. Генриетта сидела прямо и скованно, как марионетка, даже не потрудившись прислониться к высокой спинке стула, и невидяще смотрела в пространство.

Ему следовало предположить, что мачеха наговорит ей всякой чепухи о предстоящей ночи. Леди Холкем даже не трудилась скрыть свое отвращение к интимным отношениям. Если он, поддавшись бушующей в нем похоти, грубо сорвет дурацкую ночную сорочку и бросит Генриетту на постель, она просто оцепенеет.

Но ведь Генриетта — не леди Холкем! Она желала его. Вот и сейчас она украдкой поглядывает в его сторону.

Дарби встал.

— Я отпустил своего камердинера, — объяснил он, стараясь говорить как можно беспечнее.

Но Генриетта даже не ответила, она подозрительно уставилась на него, словно он в самом деле собирался сорвать с нее одежду.

— Готова выполнять супружеский долг? — спросил Дарби. Несмотря на угнетенный вид Генриетты, он по-прежнему считал, что все это ужасно забавно. Возможно, куда забавнее, чем в тот раз, когда некая мадам Беллини решила показать ему все семь наслаждений Афродиты. Генриетта была сплошным клубком противоречий: буйная львиная грива (в настоящий момент аккуратно уложенная в сложное сооружение, которое он намеревался распустить при первой возможности), тонкое личико с изящными чертами и стальная решимость в глазах и наклоне подбородка. И хотя сейчас она не носила корсета, по-прежнему держалась так же прямо, словно под ночной сорочкой их было целых два.